Сдавленная в медвежьих – или так казалось только из-за общей слабости? – объятиях сестренки, я с трудом пыталась для начала хотя бы отдышаться, а заодно и не задохнуться в крепости совсем не родственной любви. И пускай голова трещала, как пустой жбан, на который уселась дородная мельничика, пускай все члены были вялыми, как первогодки после марш-броска, пускай в горле саднило, как после неочищенного самогона, пускай резало глаза, как… демоны знают как, но крайне болезненно: на лице моем все равно широкая и довольная, совершенно дурная и шалая, как у объевшейся сметаны кошки, улыбка. Да я и сама, слабыми руками прижимаясь к своей единственной, ощущала себя на небесах от счастья.
Но прежде, чем я дважды умерла счастливой, кто-то оттаскивает Бьё и силком усаживает рядом. В глазах еще мутновато, все качается, как утлая лодчонка на реке в дождь и ветер. Тот же голос, что говорил раньше, спрашивает, сколько я вижу пальцев, а мне что ответить, если не видно ни хрена? Толи три, толи шесть, толи все девять… Выдавливаю из себя неуверенное и шелестящее:
- Пять?
В бедовой головушке моей за это время чуть проясняется. Пребывание в таком уже-не-горизонтальном положении, а, может, прошедшее время придает мне крупицу сил для того, чтобы выдавить из себя еще хоть что-то, пока Бьянка набирает воздуха для новой порции всхлипов. А я что? Я ничто, я тоже не каменная, и сама бы сейчас рыдала в три ручья, но слез в сухих глазах не больше, чем в бородачах – сострадания и любви. Неловко отмахнувшмись от лекарки, бормочу неторопливо, стараясь четко выговаривать сухие, похожие на речную гальку слова – ох, Богинюшки, какой же у меня стал хриплый и противный голос, в пору детей пугать!
- Я же говорила, что мы никогда не умрем? Я тут, любимая, с тобой, всегда с тобой…
Першение становится мучительным, и я сгибаюсь в болезненном, режущем, надсадном кашле, от которого все внутренности переворачиваются. Уткнувшись носом в плечо сестренки, зарываюсь носом в такие родные волосы, вдыхаю аромат духов сестренки и запах ее тела – лучшее, что только может быть на свете, куда там цветам и травам! Аккуратно – на большее сил все равно нет – поглаживаю ее по спинке, зная, что там, под одеждой, ее теплая светлая кожа, к которой хочется прикоснуться и никогда впредь не убирать рук. Да и вообще, будь на то моя воля, демона с два бы я отпустила Бьё, и плевать и на командирш, и на ее выступления, и на хоть орды косматых. Но низзя – вот такая вот засада.
- Чу-чу-чу, - шепчу успокаивающе привычное, - Чу-чу-чу, все хорошо, я здесь, я рядом…
Глотку снова терзает кашель, от которого скрючивает и корежит. Вцепляюсь в плечи сестры – до боли, до алых лунок на плечах, и с трудом выдавливаю:
- Пи-ить…
Дрожащими руками, как у запойной пьяницы, принимаю флягу из рук моей любимой, к губам подношу, расплескав половину на себя, и жадно присасываюсь к живительной жидкости, чувствуя, как холодная, такая, что скулы сводит, водица дарует мне Жизнь: прямо вот так с большой буквы. А как же иначе, если бы иначе, чую, все легкие выблевала бы? Утираюсь тыльной стороной ладони и чувствую, что начинаю снова заваливаться – на эту же ладонь и приходится облокотиться, тряся головой, как если бы мне по ней палкой с размаху врезали, и все мысли разбежались, как тараканы.
Поднимаю-таки голову, осматриваюсь – глаза все равно режет, с-сука, как будто в них песком швырнули, но на сей раз уже чуть меньше. Смотрю на двух теток в летах – вот они, мои спасительницы. Улыбаюсь: вернее, скалюсь, но очень надеюсь, что они поймут, что я просто так рада, а не изображаю из себя жуткую тварину:
- С-спасибо, кх-хех, матушки! Думала, помру…
Замолкаю, думая, как бы перейти к самому главному, а то решат, что у солдатки болезной бред начался. Скольжу сквозь прищуренные веки по лекаркам, по скудному убранству палатки, по темной фигуре в обрамлении светлых солнечных лучей – еще кто-то пришел. Новую пациентку принесли? Скорее всего.
В голове пусто, как в бутылке после выпускного, и столь же гулко. Мыслей нет от слова совсем. Приходится действовать по-солдатски прямо, в лоб. Говорю негромко, чтобы горло сильно не раздражать:
- Бьянка, милая, помоги подняться. Когда я была Там, - выделяю слово интонацией, - там я встретила Аэлис. Мама мне все рассказала и вернула сюда. Но не просто так – с вестью, критически важной для существования всего Купола. Мне срочно нужно доложиться Рамоне или кому-то из старших командиров. И это не бред раненной и не шутка – таким не шутят. Сестренка, помоги дойти.