Спокойствие и сдержанность, безмятежность и невозмутимость… Я – парящая над плечом бабочка, я – распустившийся цветок на тонкой ладони, я – тень от можжевельника, что распустился под дубом. Я спокойно жду, когда все закончится – или начнется, это как уж посмотреть.
Ага, щаззз. Именно вот так, с тремя «з» в конце. Для этого надо быть как минимум Бьянкой, а еще лучше – какой-нибудь книжной молью, бледной и сутулой, чтобы сохранять терпение в ситуации, подобной моей. Кто-то лезет к целительнице с вопросами, отвлекает ее, под руку спрашивает. Кто такие Искры она не знает, селючка – из какой только деревеньки такое чудо вылезло? Могла бы – возмутилась бы в слух, приструнила бы излишне болтливую тетку: я все же солдатка, имею право! Могла бы – хоть зубами бы заскрежетала в бессильной злобе. Но мне не доступно ни-че-го: все мое недовольство столь же богато эмоциями, как у пенька, в землю вросшего.
«Ладно, - думаю, - сейчас поднимут, и поблагодарю их. Пускай болтают о чем угодно – только бы исцелили. Мне Надо жить ради Бье – и ради мамы и ее слов. Ну и ради себя самой, бедняжки, не без этого».
Вот и лежу я, как дура – ни или как покойница, до которой мне с такой скоростью лечения, кажись, ближе. Извелась уже вся: силы были бы, ерзала так, словно мне червяк меж полжопков заполз. От нечего делать уже пою, чтобы хоть как-то занять мозг – молча, конечно же, сама для себя. Я, оно конечно, не бардесса, но маненька умею. Вот и мурлычу – не что-то боевое, естественно – этого мне хватило, а что понежнее да поприятнее:
У моей любви золотые кудри,
У моей любви золотые руки,
У моей любви золотое сердце
И ветер в голове.
В домике моем теплая печка,
На руке моей просто колечко,
За окном лес, под окном речка,
На столе свечка, по углам тень.
А моя любовь бродит по свету,
Почему-то там где меня нету,
У меня зима, у нее лето,
У нее ночь, у меня день.
И тут меня решили уморить ко всем демонам – за что, спрашивается? Ощущение было такое, словно я жидкого огня хлебнула, и он меня сейчас выжигает изнутри. Слезы – я-то думала, их не осталось – из глаз брызнули, как из фонтана, а сами глазоньки мои, казалось, сейчас лопнут. Внутри все полыхает, потроха в узлы скручиваются, словно клубок змей, так и норовящих наружу выбраться, даже промежность болит, словно меня кочергой отодрали. Раскаленной, естественно – и это я еще не упомянула о легких, наполнившихся иголками, и головушка, похожей на куриное яйцо под молотком.
Еще то удовольствие, в общем.
Все мысли мигом вылетели – остались только бешенная боль и желание немедленно сдохнуть: и срать я хотела на все остальное. Только начала вдыхать воздух маленькими порциями, примерно такими, как деточка-кадеточка с первого года самогон учится пить, как эти садистки решили меня добить окончательно. Предубеждение у них, что ли, против Искр? А я бы и рада держать тон – гордость же! – да так херово, что все самоуважение мигом растворилось, как в кислоте. Внутри все полыхает, утробу без ножа режут – куда там этому муделю-копейщику, гортань мне вскрывшему: то были еще цветочки, а ягодки – вот они, жри, Сита, полной ложкою! Ну все, понимаю, писец рысенку, больше бегать не будет…
Так было неимоверно больно, что я вцепилась руками в брюхо и съежилась вся в позе эмбриона, задыхаясь в проглоченном на вздохе кашле. Вдохнуть пытаюсь, ничего сквозь пелену слез не видя. Лбом о коленки бьюсь, чтобы хоть как-то ощутить, что я еще на этом свете. Снова вдыхаю судорожно, прерывисто, заходясь в полустоне-полудоханье. Кислород поступает в мозг, и я инстинктивно, не думая, судорожно дышать начинаю, чувствуя, что меня все же еще не уморили, не смотря на все старания.
- С-сука! – звучит чье-то хриплое, каркающее ругательство.
И только тут до меня дошло, что произнесла это я. Мало того, что произнесла – я двигалась! Сама, а не как тряпочка в чужих руках! Попыталась улыбнуться и рыпнуться вверх – тут же виски как шилом пробило, так что я со стоном опрокинулась назад, снова долбанувшись многострадальным затылком о койку.
-…ать! – только и хватило меня просипеть.
Снова лежу, как и минуту назад. Действие препарата – «с правой», я его вспомнила! – потихоньку ослабевает, и возвращается умение думать хоть о чем-то, помимо боли. Правда, слабая я, как котенок, но живая зато – это уже победа.
- Бьянка… - шепчу одними губами, не открывая глаз, кривясь от боли во всем теле. – Говорила же, что никогда не умру… - раз уж я худо-бедно цела, то сестренку надо подбодрить, а слова – максимум, на что я сейчас способна.