Я – помню!
Сон-обман рассыпается разбитым стеклом, осыпается бритвенно-острыми кусочками, расцарапывающими саму душу. В этих осколках я вижу – чувствую – похожие на картинки моменты своей бурной, исполненной непокоя и стремления к действию жизни. Вот я тянусь за горшочком с медом на верхней полке комода, балансирую на табурете на одной ножке – я помню, что тогда я с визгом упаду, разбив до крови коленку, но плакать не буду, потому что трофей не пострадал. Вот мы с сестрой сидим на кровати рядом с мамой, а та что-то читает – что именно, я уже не помню, но это душевное, домашнее тепло навеки со мной. Вот он первый совершенно не сестринский поцелуй: пересохшие губы, сердце, грозящее проломить клеть ребер, бьющаяся в мозгу мысль о том, что если нас заметят – быть мне битой. А это уже учебка – я сижу на парапете меж зубцов и размазываю по чумазому горючие, злые слезы: собственная слабость, насмешки сослуживиц и грубые издевки инструкторши над неумехой ранят подобно кинжалам.
Я – помню!
Вот – пьянка в кабаке, и мы, обнявшись, орем дурными голосами «Служение войне…», вот – марш-бросок в полной выкладке и пот, заливающий глаза, вот плачет в моих руках флейта, горюя о павших сестрах, а тут я фехтую против троих сослуживиц сразу – глупая была, гонористая. Замершая, подобно птенчику на морозе, Бьянка в моих руках. Снова она, сама запускающая руки под нижнюю рубаху – щекотно и сладко одновременно. И опять сестра – вот она убеждает татуировщицу, вот мы купаемся вместе, вот просто сидим голова к голове, глядя на то, как закатное солнце тает на серых верхушках далеких елей…
Я – помню!
Скука на заставе – я мечтала совсем об ином. Выматывающие тренировки и унылое сидение в секретах. Милая селяночка – весело, задорно, но как же я тоскую по сестре! Здоровенный луг, полный разнотравья: настоящее счастье травницы. Помню, как я собирала свой гербарий: сюда лечебные травы, сюда просто красивые, а сюда, отдельно – те, которыми я буду говорить и объяснять то, что не высказать словами. А вот бой на ферме и первая кровь – снова в горле застывает вязкий комок и снова в висках бьется азарт, жестокий и дикий.
Я – помню!
Вот он, настоящий бой – не сшибка, не короткая схватка, но полноценное сражение, генеральная баталия, где одна-единственная солдатка всего лишь крупинка песка в груде таких же товарок. Помню горячечное, почти болезненное ожидание битвы, свой мандраж и попытки разогнать его веселыми скабрезными песнями, помню мысли о Бьянке и о тепле ее губ – я сражаюсь не только за дом, но и за любовь, чтобы она смогла остаться счастливой и беззаботной.
Помню ярость, волной затопившую меня – или, наверное, всех нас? Помню свой злой смех и чистоту лазурного неба, помню клинок в руках и черную толпу впереди, неприкрытое наслаждение от ужаса врагов и от жадного, опаляющего пламени, заживо сжирающего косматых агрессоров. Помню, как дальше все сплелось в одну бесконечную карусель из мерцающей стали, оскаленных лиц, вони горящей плоти, раскисшего месива под ногами, тяжелых рук и чьих-то прикрывающих спину спин.
Я – помню!
Но сейчас это все, наверное, позади, а сестренка – здесь и сейчас. Вот она – теплая, родная, поразительно прекрасная, самая… Не знаю – просто самая. Та, рядом с которой все становится неважным, мелочным и не стоящим внимания. Та, рядом с которой я могу быть сама собой, та которая прогонит прочь все треволнения и исцелит душевные раны. Та, свет и счастье в глазах которой для меня важнее солнца. Моя Бьянка…
Как я могла не коснуться ее сладких медовых губ, не попытаться отыскать покой и не развеять те сомнения, что продолжали барахтаться на заднем плане сознания, ощущаясь, словно шишка или колтун слипшихся от крови волос? Нет, от такого я удержаться не в силах…
…А потом я распахнула глаза – и увидела маму Аэлис. С ее стоном с потрескавшихся губ, с полотняной белизной ее ставшего восковым лица, с алого цветка раны на груди, с вытекающим багрянцем жизни ко мне вернулось то, что ранее было поглощено милосердием темного клубящегося забвения. Боль вернулась приливной волной, и я, схватившись за горло, закричала раненным зверем, хрипло, надрывно, мученически. Неужто я… умерла?
Да нет, не может быть! Я кричу, мне больно – я живая, побери меня Косматые Боги! Да и не суть как важно – что с мамой? Кто ее ранил? Нет, кто посмел ее ранить? Это же просто невозможно! Так не может быть! Да в задницу все – потом буду думать, что и почему, потом буду орать от боли и страдать над собой, сейчас у меня одна цель – надо помочь Аэлис!
Но… как? Я умею лечить травами, немного осведомлена в полевой медицине, но этого явно недостаточно. Да и есть ли у меня под рукой что-то, что поможет? Есть моя жизнь, моя витальная сила, и я бы ее с радостью отдала маме, но как? О, Богини, голова сейчас взорвется!
- Чу-чу-чу… - приговариваю негромко, поглаживая Аэлис по волосам и пытаясь из такой неудобной позы осмотреть рану, - Чу-чу-чу, все будет хорошо, я найду, как тебе помочь, мамочка… Ну-ну-ну, ты живая, ты Богиня, они не смогут тебе навредить. – осторожно кладу пальцы на плечо, – Я тут, я с тобой, ты не одна. Все будет хорошо, мы поможем… Все будет хорошо… - повторяю одно и то же, как заклинание, пытаясь успокоить и ее, и себя, - Как я могу тебе помочь, что сделать, чтобы исцелить твои раны? Травы, зелья, стук сердца моего – ты только скажи… Только скажи и не закрывай глаза, пожалуйста! Ты нужна мне, мама!