Я блаженно щурюсь, вслушиваясь в музыку слов сестренки. Кто-то из моих подруг может бесконечно слышать щебетание птиц, другие находят радость, внимая шелесту листвы или журчанию ручейков, третьи восторгаются песнями бардесс. А для меня самкая волшебная музыка – ее слова. Я готова вечность так сидеть рядом, слыша, как она разговаривает – о чем угодно, о природе, погоде, урожаях, особенностях применения пиротехники на открытых сценах в лесу… Ладно, кому я вру: когда она рядом, хочется не только слов, но и прикосновений, и тепла, в которое можно погрузиться, словно в воды горячего источника, на какое-то время позабыв обо всем.
Фыркаю весело, слыша ее опасения и ощущая согревающее тепло ладони.
- Как скажешь, родная! Как я уже сказала, я о тебе буду заботиться всегда-всегда, а мы вместе позаботимся обо всем остальном!
Бодрая фраза под конец стала медленнее, когда в сердце ядовитой змейкой заползло маленькое, подленькое осознание того, что на мое признание, пускай и сказанное в сотый – в тысячный? – раз не последовало никакого ответа. Глупости какие! Мозгами понимаю, что хочу всего и сразу, причем в той форме, как удобно мне, но сердечко все равно екает: «Неужто… Да нет, не может быть!». А глаза все равно сразу становятся на мокром месте – дура малолетняя, чуть что, так сразу в слезы! А я-то была уверена, что этот период давно переросла!
Пытаюсь скрыть свое волнение за кленовым листочком негромких слов:
- Как же здесь красиво…
Отворачиваю лицо в сторону, «любуясь красотами», поднимаю взгляд к безразличному голубому небу, по которому все также будут мерно бежать облака, даже если в сердце Бьянки поселится другая. До боли прикусываю нижнюю губу – я сильная, не дождетесь! В мире все останется по-прежнему, если даже мой маленький счастливый мирок в одночасье рухнет. Горько, досадно знать это. Больно. Но непоправимость еще больнее.
Мысли мчатся взбесившимися скакунами, норовистыми и привередливыми, обгоняют одна другую, кусаются и лягаются. Значит ли, что она не произнесла слов любви, то, что теперь самые светлые чувства в ней вызывает кто-то еще? Разве такое невозможно: она живет в окружении ярких, красивых, талантливых девушек, чутких и умелых, что ей до простой, как древко копья, солдатки? Только память о прошлом да родственные чувства, требующие идти на поводу у моих напористых страстей. А если мы из раза в раз оказываемся вместе только из-за моей настойчивости и армейской прямоты? Плетью обух не перешибешь, вот она и соглашается. «Лучше дать, чем объяснять, почему нет»: так, кажется, шутила красотка-Ливия про свою тогдашнюю пассию.
Пальцы свободной руки сжимаются в кулак, сминая высокую траву и пачкая ногти в густой черной земле. Как же больно осознавать, что Бьянка может уйти от меня, а если даже остаться, то телом, но не душой! Хоть вешайся, ей-Богини! Понимаю, что черное уныние затапливает меня, и пытаюсь хоть как-то убедить себя, что во мне говорят страх и паранойя, и ничего кроме. Разве так много значат слова, когда я вижу тепло и свет в ее глазах, разве не тянутся ее руки ко мне? Разве не она плавилась, как глина, под моими пальцами, разве не ее губы еще недавно сводили меня с ума?
«Мысли головой, а не задницей, воительница! – пытаюсь убедить саму себя. – Она согласилась навек соединиться с тобой общей татуировкой и не испугалась двусмысленности. Сама пошла с тобой сюда, зная, что я не буду держать ручки при себе. В конце концов, она только что прямо сказала, что без ума от тебя – «не может думать ясно», когда ты рядом! Что тебе еще надо, собственнице!? Хватит бояться и додумывать за других: от большого ума лишь сума да тюрьма, как говорила старая Адель, да беды одни. Не уверена, не знаешь, что на самом деле – спрашивай в лоб, с солдатской прямотой, и не бойся ответов. Говори, говори, говори – только так можно узнать друг друга и понять. Действуй, ну же!».
Сглатываю комок в горле, вдохнув глубоко, на миг задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду – старая, еще детская привычка замолкать перед важными разговорами, ответами на уроках и тому подобное. Выдыхаю – ну что же, пора. Вот только повернуться и посмотреть на любимую я пока не готова: знаю, что только стоит мне увидеть ее исполненные блеска глаза, сладкие губы, изогнутые зиядитским луком, упругие грудки и шелк волос, как все слова забудутся, и останется одно желание – сжать ее в объятиях, зарыться носом в шею и никогда-никогда не отпускать. Так что пока что лучше продолжить таращиться на природу, смотря, но не видя, а разговор начать с чего-то не столь болезненного:
- Ты как, не хочешь освежиться в речке? Вдвоем поплавать, как встарь? И, это…
Снова замолкаю. Сердце стучит так, что вот-вот пробьет клеть ребер, и подспудно кажется, что сестренка его услышит и все поймет. Стараюсь говорить с деланным безразличием, внутри вся дрожа. Еще пуще вцепляюсь в землю, чувствуя, как вырываются травинки.
- Я так и не спросила: у тебя за эти месяцы как, пришелся кто по сердцу? – смекаю, что сказанное может выглядеть двусмысленно, и Бьянка может предположить, что я сейчас заявлю, что влюбилась. Торопливо добавляю. – У меня все это время в сердце жила только ты. – Но не в постели, н-да. Но об этом я лучше промолчу.
Затихаю. Сейчас решиться, жить мне или существовать.