На слова старого хирдманна опиравшаяся на копье Ревдис степенно кивнула:
- Мудры слова твои, и прозванью соответствуют. Я пойду следом и, коли норны определят, что путь твой окончится здесь, продлю взмахом ножа другие жизни.
Соглашаясь, дева не испытывала ни трепета, ни терзаний. Каждый здесь знал, на что идет, каждый, и она не исключение, готов был погибнуть, чтобы другие прошли дальше. Коли провалится кто под лед, в стылую ледяную тьму, оковами хлада схватывающую члены, и будет близок к гибели от клыков йормунгандова отпрыска, то оборвать веревку будет единственно верным шагом. Погибший даст шанс прочим уйти – или приготовиться к бою, а вот попытка спасения может привести к тому, что в ненасытной утробе окажутся все. Это было правильно – и все же такая жертвенная готовность заслуживала всемерного уважения.
Договорив, стреломечущая дева отошла в сторону и, присев на корточки, устремила свой взор на кого-то или что-то на уровне глаз. Проведя рукой по воздуху тем жестом, каким обычно треплют волосы, она негромко сказала:
- Вот, смотри, как ведет себя достойный ясень битвы. Он не боится за себя и не думает о том, что будет после смерти, но готов безропотно положить жизнь свою за тех, кто стоит в одном хирде, ибо воинские узы подчас крепче семейных. Так и должен вести себя тот, чье имя останется на исчерченных рунами камнях и будет повторяться в висах. И пускай только так и правильно, подобное достоинство должно порождать в твоем сердце уважение и готовность следовать примеру отважного. Запомни этот урок, дорогая, и, возможно, однажды подобные слова произнесешь ты. И тогда, уйдя в свой срок, ты воскреснешь в сагах. А теперь пошли.
Поднявшись, дева щита кивнула собратьям по пути:
- Я готова.
Путь к Эрве Ордал дочь Гудлейва провела в сосредоточенном молчании, обшаривая глазами снежную гладь: не вздыбится ли где-то лед, не покажутся ли дым и пламя, не мелькнет ли в невидимой пока полынье гибкое серебристое тело? Но все было спокойно, и она размеренно двигалась вперед, стараясь попадать шагами след в след Гудгерда. Тихо поскрипывал снег под стопами, глухими негромкими ударами следовало ритму походки верное копье, принявшее на время роль посоха. Ветер, вцепившийся в открытых его порывам людей, трепал жидкие косы и то и дело всколыхивал полы подбитого лисьим мехом плаща.
Час, другой, третий... Мерной походкой Бабочка вместе со всеми продолжала двигаться вперед. Долгий путь ее, привыкшую к странствиям, не страшил, а усталость еще не достигла того предела, когда ноги становятся каменными и начинают загребать снег. Все также окруженные татуировкой очи цеплялись за местность вокруг, все так же были плотно сжаты в нить губы. Монотонная дорога делала свое дело – в голове копейщицы не было ни одной мысли, и пустота эта была блаженна тем, что иначе бы на ее место вольно или невольно пришли бы тихой сапой воспоминания, что по-прежнему заставляли сердце кровить, сдирая тонкую корку смиренного принятия.
Асы были милостивы – без происшествий маленький отряд ступил под сень крепостных стен. Сумерки не стали им помехой – и вскоре все семеро встали перед Хельги-херсиром, что вел да собой живущих в этих стенах воинов. Быстрокопейная дева знала свое место, и вперед не лезла – пускай Хильд, ведущая их за собой, первой откупорит медоносный рог речей. Только после слов предводительницы она, сделав шаг вперед, по-мужски склонила голову перед херсиром:
- Ревдис, дочь Гудлейва Три Руки, прозванная Бабочкой, приветствует Хельги, первого из защитников стен Эрве Ордала.
Тонкие сухощавые пальцы коснулись вытатуированных крыльев, словно дева указывала, чем заслужила такое прозвание. Иных бесед она пока что вести не собиралась, не желая бабской говорливостью порочить достоинство Хильд и нарушать насупленную тишь высоких стен крепости.