Прищурилась сменившая иглу и нити на лук и копье дева, пригляделась к детям волка рыкающего и ящерицы склизкой, скривилась. «Нет, - поняла она, - таких стрелой не проймешь: или в шерсти кудлатой белоперая застрянет, или от чешуи отскочит. Надежнее здесь будет кровопролитный прут, чья длина и острый, голодный наконечник сослужат мне хорошую службу». Решив так, Ревдис, пользуясь тем, что рядом возникла спина широкая достойного Гудгерда, вбросила свой верный «Трепет» обратно в налуч, «Язык немого убежденья» взяв в руку и прикрывшись щитом.
Слова убеленного сединами хирдманна заставили ее поморщиться, зубами скрежетнуть: как и все носящие бороду, славный хольдар был уверен, что женщины, сколь бы оружны они не были, не способны к бою, и их надо защищать, словно детей или дряхлых старцев. Каждое слово такой показной заботы, каждая попытка показать, что ее место у очага, будили в сердце Фидрилди бешенство сродни тому священному фаитх, что снисходило иногда на воинов, особенно отведавших пред боем грибов настойку.
- Сейчас посмотрим, кто здесь хват, а кому в руки ухват! – осклабилась она, а потом жестом, каким обычно прячут кого-то за спину, отмахнула назад, ставшим сразу негромким и исполненным заботы голосом попросив. – Не высовывайся, малышка, и держи крепче ножик, прикрывай бок тети Хильд.
И все же, хоть старик и нанес словами своими несколько ран гордости девичьей, в речах его было и полезное. Не зря снег долгих лет запорошил дубраву его подбородка: он знал, что твари эти пламя выдыхать способны. Это было полезным знанием.
Пряжу шагов летящих плетя, Ревдис двинулась вперед, дожидаясь терпеливо прыжка не-волка и готовясь движением легким уйти от пламени из утробы, чтобы потом одним зело добрым ударом вогнать лепесток умело выкованного копья прямо в брюшину того чудовища, что не должно пятнать поступью своей земли Мидгарда. Дружинники считают, что они сильней и отважней ее? Что же, время доказать обратное!