Что ж, было страшно. Страх такой, что разгоняет кровь в жилах, вливает силу в мозолистую ладонь, превращает немолодое уже тело в тонкую чуткую струну. Страх, что заставляет дерзкий смех вырываться из глотки вперемешку с лихим гиканьем. А если нужно, приращивает крылья к ступням.
В памяти Бёльверка навсегда отпечатается образ летящих по заснеженному полю добротных саней. Облепленных сильными мужами с остекленевшими от скорости происходящего глазами. Обалдевшие от ужаса, оскалившиеся в пене морды коней. Треск льда и скрип саней во внезапно наступившей тишине. Чёрный силуэт под замерзшим заливом. А затем - треск ломающегося дерева, предсмертные всхрипы коней и тяжёлое сбивчивое дыхание лежащих вповалку товарищей. Помятых, но живых.
Если уж ему не суждено будет сгинуть в бою, когда-нибудь Бёльверк сложит об этом походе песнь. Славная она будет, ведь висы уже как бусины сами нанизывались на нить повествования. А это и есть признак славного подвига.
Меж тем, местный ярл принял их радушно и усадил у очага. Отогревая кости и попивая эль, Бьёрнсон слушал речи спутников и неспешные пересуды здешних воинов. Старый Гудгерд сказал верные слова и Бёльверк решил пока не добавлять своих сверх меры.