В женском доме, у самого очага, дарящего тепло, на шкурах густых сидела дева с крылами бабочки вкруг темных глаз, обхватив колени и задумчиво глядя на танец языков солнца домов. Облачена она была в рубаху белую, как снег на нехоженых тропах, да расшитый узорами сарафан-хангерок цвета студеного неба, что сколот на груди был двумя фибулами, на одной из которых Иггдрасиль стремил вверх ветви, на второй же – вывороченные корни. Рыже-русые косицы покоились на сведенных плечах, не прикрытые ничем – знак девицы или вдовицы. Длинную шею ее обнимала россыпь неограненных янтарных бус разного размера – украшение, завораживающее своей хаотичностью.
После очередного долгого странствия по укрытым песками Нифльхейма лесам и горам нарядное платье ей было чуждо – но дева щита понимала, что разрушители орлиного голода, закостенелые в своей привычке к тому, что штаны носят только они, не уместят в чертогах разума вид девы в мужских одеждах и с червем крови на поясе. Презреть их мнение могли немногие – Хильд да Ингрид, Свана да Линдис: но не она, гонимая ломателем деревьев словно палый лист. Замершая в своем ожидании словно лук со снятой тетивой, Ревдис, прозванная Фидрилди-Бабочкой, дичась, сторонилась других обитательниц дома безбородых, коротая свои дни за вышиванием нижней рубахи, что подошла бы девочке десяти весен отроду.
По вороту рубахи этой красной нитью вились распластавшие крылья орлы и вороны, спиралью текли знаки вечности. По рукавам нить синяя создавала очертания конских и оленьих голов, морских волн и деревьев. Подол же черной нитью вышит был, и на нем волки и змеи пожирали детей Одина. Древние старухи и семейств больших матери, что сначала с улыбкой смотрели на дочь Гудлейва, увидев узоров черное витье, что пристало скорее служителям Хель, теперь лишь плевали через плечо да просили Фрейю избавить ее от безумицы, что на детский наряд вышивает столь темные знаки.
Запертая в уединении своем, Ревдис не видела, как Змей гнался за теми, кто вступил на тропу, ведущую в саги, и к гулу голосов, что подобен волнению дороги парусов, свой слух не обратила. Лишь явление дочери Торугва разбило крепость ее молчания, и прозванная Бабочкой поднялась, встречая деву меча улыбкой, от которой живые морщинки пролегли по крыльям у глаз.
Заключив Хильду в обьятия, она поприветствовала швею клинка, и, склонив голову, протянула ей самолично наполненный кубок. А потом, когда та повела речь об альтинге и выборе, о походе и первых злоключениях – снова опустилась на шкуры, отворив свой слух истории. Когда же мед слов был пролит, она неспешно ответствовала:
- Рада я, что ты пришла сюда, ведя с собою тех немногих, кто не убоялся троп неведомого. Печаль на сердце моем, что столь немногие мужи вызвались в дорогу, но удивления нет: я всегда знала, что большинству тех, кто мнит себя заклинателями сечи, пристало не бороду носить, а ходить вкруг чаши, не испивая из нее. Им, видимо, бесконечная Смерть Змей да исчезновение Дивного Колеса не столь страшны, как опасность хоть день не смочить усы во хмелю. Только и слышу от них похвальбу да песнь о том, как «пьяной пены волны пью из зуба зубра». Что же, я рада, что плечом к плечу со мной в буране дротов будешь стоять ты и те из сеятелей битвы, что не хотят умереть в своей постели. Вот тебе моя рука, подруга, - мягко улыбнулась она, - веди за собой хоть на просторы расплескавшейся синевы, хоть к обжигающим камням. Ради того, чтобы вернуть весну не только в свои глаза, но и для Нейи, и для всех прочих, я пойду и к вельвам, и к свартам, и к йотунам – хоть к Сурту самому.
Об одном просьба моя обращена к тебе – не говори о намерении моем ни Кнуту-ломателю колец, ни кому бы то ни было иному. Ведь они, - зябко поежилась девушка, - обратят свои взоры на меня и будут бросать равно камни насмешки и лить реки признательности – а ни того, ни другого я не желаю. Скажи, когда вы отправитесь дальше – и я присоединю свои следы к вашим. Настала уже пора снять плащ печали и сменить его на радость извилистой дороги.
А пока что… - протянула она, склонив голову на бок, - Пускай наши спутники поднимают здравицы одесную Кнута Стурсона, а мы выстелим хмелем путь у тепла этого очага!