Кирилл вышел на улицу, поднес пачку папирос ко рту, вынул одну губами и похлопал себя по карманам в поисках спичек.
Лиля задерживалась. Мама, наверное, что-то нащупала и сейчас присела на уши. В общем и целом он был готов к любому развитию событий — включая и тот, при котором Лиля выходит из подъезда с красными заплаканными глазами и заявляет, мол, всё. Расходимся. Похер. Кирилл пожмет плечами, развернется и пойдет домой. Или не совсем похер. Немного погорюет. А может, и не немного. Он заметил, что порой неискренен и неоткровенен даже наедине с собой. Тупик в конце магистрали. Если сначала ты умалчиваешь сложные вещи от окружающих, то, возможно, когда-то настанет день, и ты начнешь умалчивать простые вещи от самого себя. Сначала ты не говоришь девочке о войне, потом не говоришь себе, что будет дальше.
Так что дальше?
Да кто его знает. Возможно, батя Лили отправит свою любовницу за борт, учинит чудесное воссоединение семьи и начнет капать дочке на мозги по поводу ее выбора. Тут Салмач не питал иллюзий: надо очень сильно свернуть куда-то не туда, чтобы в тридцатник держаться за низовую ментовку. Причем будучи не в честным служакой, а именно мусором. Возможно, через несколько лет, когда Лиля повзрослеет, обнажатся какие-то новые противоречия. Когда с головы выветрится дурман, и настанет пора незамутненно смотреть на мир. Возможно, на следующей смене Салмача просто порежет заточкой велосипедный вор, и все кончится. Возможно...
Возможно. Наверное, поэтому и не приходится быть искренним наедине с собой. Бесполезно о чем-то серьезно думать, если будущему и в самом деле грош цена. Кирилл вернул папиросу в пачку. Курить не хотелось.