Рослая тень поднялась в лодке, окончательно скрыв за собой застуженного докторишку. Аджиев не спешил отвечать. Пройдя вдоль киля, он одним прыжком приземлился на заснеженный склон, в миг оказавшись по самую голень в снегу. Петербуржский воздух тут же запустил пальцы между пуговиц его шинели, проверяя, цела ль ещё солдатская грудь.
— Привяжите-ка лодочку понадёжнее, Ваше благородие, — тихо указал он обер-офицеру, что был на два чина его старше. — Не хотелось бы пробыть здесь на дольше, чем надобно-с.
Не дожидаясь остальных, Аджиев стал подниматься по склону, вспахивая снег сапогами. Поэт, должно быть, причалил где-то в другом месте, но Аджиева это мало беспокоило. Его разум зацепился за поляцкое żyd, которым Александр Сергеевич назвали графа Каменского. Обычно графья изволили изъясняться по-французски, которого Аджиев не знал, так как до Франции добраться не довелось — Отечественная война закончилась за восемь лет до того, как Аджиев поступил на службу. А вот поляцких слов он успел нахвататься. И ежели граф Каменский — żyd, то на таких как Аджиев обычно бранились другим словечком — bydło.
Поднявшись на склон, Аджиев вышел на свет фонаря и предстал перед тем, в кого ему следовало стрелять. Поэт оказался ниже ростом, чем он ожидал. «Два аршина, да пядь с кувырком. А гонору-то...»
— Разрешите представиться: Иса Хазматович Аджиев, адьютант Его сиятельства графа Каменского. Мне поручено представлять графа в вашей дуэли.
Аджиев ещё раз осмотрел этого кучерявого барина. Тощий, будто девица, натянувшая мужское платье, и ручки такие же девичьи, привыкшие больше к перу, чем эфесу сабли. И чего ему неймётся? Засиделся на барских харчах так, что жизнь не мила?