– Навряд ли. – Фыркнув дает непрошенный ответ Хряк, на в общем-то риторический вопрос. – Но можешь попытаться стать Великим.
А затем становится не до разговоров потому что держать острый раскаленный тяжелый булыжник именно ровно настолько невероятно тяжело и больно, насколько она себе это представляла и даже ощутимо сверху. Словно в руках у нее лежал не просто некрасивый кусок раскаленного стекла, а нечто намного, несравнимо большее. Ноша тяжелая, как наполненный топливом бензовоз и столь же ценная в дожигающем остатки своего пламени мире. Или раздувающем новое? Странно, но именно подобные мысли, в купе с умением абстрагироваться от боли, несмотря на ощущение, словно жар дошел сквозь тонкие мягкие ткани пальцев до костей, и помогли ей не заорать и не выпустить из рук, уронив во все еще подставленную кривую лапу Хряка тяжелый «Подарочек».
И когда тяжесть его стала практически нестерпима, неожиданно, начало становиться легче. Словно дареное пламя признало ее и то, что уродовало выжигая ее руки, напротив, начало исцелять их, залечивая нанесенные раны и даже наоборот, с лихвой возвращая долги, делая руки как никогда раньше крепкими и сильными, способными удержать булыжник со свою голову без труда, чуть ли не на кончиках пальцев. Странное, приятное, пусть и несколько пугающее ощущение, словно бы вторящее словам Язнека и Бриана. Дескать, нет, чистым белым пламенем эту грубую веселую силу не назовешь, как не посмотри. Но жизнь на то и не шахматы, чтобы черные фигуры могли делать не только те ходы, что определяет для них игрок по одну из сторон доски.
От кончиков пальцев, то ли теча по венам, то ли прожигая для себя в теле новые, свои особые пути, оно докатилось до сердца и ударило от него, разрастаясь во все стороны, голову, живот, ноги. Заставляя ощутить прилив уверенности в своих силах и повсюду оставляя свой след, то ли метку клейменого преступника, то ли знак отличия избранного. Серую кожу и словно бы осевший на корне языка, сладковатый и жгучий, но почему-то совсем не ощущающийся неприятным легкий привкус пепла. И все закончилось. Вот она стоит перед Старым Хряком, и полыхающий в руке снаряд больше не ожидает рук, потому, что теперь это Ее Пламя.
– Ха! – Выдает зверомордый старик и делает драматическую паузу, набитая в легкие воздуха. – …
Секунда пролетает за секундой, а огненная жрица, то ли из уважения к старости, то ли, все еще осваиваясь со своим новым телом, не торопится перебить Хряка, давая ему возможность собраться и придумать новую колкость. Но тот так ничего и не говорит, и тишина висит до того самого момента, пока вытянутая вперед лапа, с которой сняли Тяжелое Пламя, не отваливается по самый локоть, падая вниз и рассыпаясь пеплом, словно выгоревший изнутри, отдав костру все свое тепло до последней капли уголь. А следом за ней, эта же участь постигла и все остальное тело.
– Насколько я знаю Язнека… – В голосе духа-машины, что говорит вместо не способного делать это самостоятельно Героя Меча нет ни одной интонации, но не нужно быть мудрой и читающей мысли как Толковый, чтобы догадаться, что должен ощущать еще пока живой воин, глядя как уходит его старый и ставший ближе иных друзей враг. – …напоследок он хотел сказать что-нибудь вроде: «И смотри, не мусори мне здесь».
– Похоже, твоя речь все же произвела на него впечатление.