Глотка, шины чопперов взметают черную, унылую почву. Вы едете в туман, вязко стелющийся над неприветливой твердью. Скудная растительность, влага и почти всегда убитые дороги к концу дня могут стереть до мозолей даже стальной копчик, но ты уже привык. Дорога — твое продолжение. Чоппер держит равновесие, лишь пока сохраняет скорость. Стоит ему остановиться, как он тут же заваливается набок.
Очередной привал вы устраиваете возле перелеска неподалеку. Там можно укрыться от дождя, если таковой будет. Отпиливаете бензопилой небольшой чурбачок и делаете из него простенькую буржуйку, нанеся несколько продольных надпилов и вырезав сердцевину в центре. Масло, бензин, кресало. Первой выгорает сердцевина, за ней уже и все остальное. Больше на что-то еще, кроме как на готовку и чопперы, вы горючее не тратите. Какой-то умник из твоей банды один раз пробовал применить бензопилу в бою. Когда цепь задела кость, то почти сразу же лопнула, хлестнув его по ноге. Больше вы такое не повторяли.
Надо отделять инструмент от оружия.
— Слышь, Глотка, — один из твоих людей, Бом-Бом, прикладывается к фляге, а потом протягивает ее тебе. Ты тянешь носом. Кисло-сладкая брага. Похоже, из костяничного кваса. — Я не знаю, нахуй тебе все эти мозгачи сдались — ты старшой и что делать, решаешь тоже ты. Но если этот терпила на входе не врал, может, этот вормвудский мозгач сам как-нить сдохнет? Он ведь уже с болячкой. А мы где-нить еще удачи половим, м?
Ангст, осмотревшись, ты понимаешь, что рынок достаточно немал, и силами шести человек обычной смены его перекрыть не удастся. Сейчас, когда Даст выгнал всех на стены, посложнее будет, но вообще прогалы в патрулировании подловить вполне реально. Ограда достаточно высокая и основательная, над ней сверху протянуты три ряда самой обычной двужильной колючки. Но по высоте отдельные рыночные прилавки плюс-минус достигают высоты ограды. Если пододвинуть прилавок к ограде, а через колючку перебросить кусок войлока, на котором по-первой рядами складывали зараженных, то... Вполне реально сбежать, забравшись на крышу прилавка и сиганув через ограду. Вопроса остается два: как это сделать незаметно и почти без инструментов и как это сделать с девушкой? Не будешь же ты ее как мешок с высоты бросать. Или будешь?
Опасаться надо палева. Все знают, что ты болен. Стоит твоей лысой башке где-то словить солнечный блик, как сначала патруль, а за ней и весь город немедленно присядут на измену.
Враг, представляющий наибольшую угрозу — часовой на вышке. Рынок перед ним как на ладони. Что не увидят караулы на земле, то совершенно точно увидит он. Да и башня Мамы достаточно близко к рынку находится, целиться почти не надо. Твой дерзкий побег может внезапно закончиться дыркой в селезенке. А тебе и без нее с сонной проказой живется не очень.
Душа, Крюгер, Мать-Жрица, Полночь, Ингрид, Беркут.
Душа, посеянное тобой взаимное недоверие заставляет людей взяться за оружие. Казалось бы, тебе сейчас не помешает скрыться, но ты просто остаешься на месте, ожидая развязки. Со стороны банды Биффа один за другим гаснут импульсы замешательства и недоверия, сменяясь ненавистными. Непонимание происходящего для них наконец-то обретает четкий вектор. Вот кто во всем виноват! Вот кто! Хватайте их! Ломайте им кости и выбивайте суставы! Рвите на куски и вешайте еще не остывшие тела на колючку! И если ты это слышишь напрямую, то рейдеры обо всем этом могут лишь догадываться. Но догадываются.
Слишком поздно.
С одной из крыш раздается короткое "блуп!", и по дуге в самое сердце банды Риск прилетает граната.
Крюгер, все вы навсегда остаетесь братьями. Кем бы ни пытались друг перед другом казаться. Вы — это новые эйнхерии. Пусть кланов много, но община одна. Пусть взглядов на вещи много, но ключевая идея едина. Пусть все вы идете разными путями, но в конце концов они однажды пересекутся. У врат ли Вальхаллы, на полях ли Фолькванга или в ледяных пустошах Хельхейма.
Ты можешь поклясться, что поймешь каждого, кто так или иначе носил имя эйнхерий. Даже труса Кая — хотя почему "даже", там и понимать нечего. Когда у тебя появляется дитя, и тебе не на кого его оставить, приоритеты меняются стремительно, мгновенно становясь с ног на голову. Ты уже не можешь просто расти, напитываясь соками — тебе самому надо рыхлить и боронить почву. Чтобы кто-то рос и после тебя. Наверное, именно поэтому старые конунги не ходят в походы, а управляют общинами. Мелкие дела вроде рейдов и налетов делают еще неостепенившиеся люди — такие, как ты или Слезы. И если ты не спешишь прозревать суть вещей, кому-то приходится делать это вместо тебя. Возможно, по тверди где-то ходят твои сыновья и дочери. Вклад в генофонд ты в свое время внес немалый. Но сравнивать себя с Каем ты не можешь. У него все иначе.
И у Сирокко. И у всех прочих, кто не шел все это время с тобой одной дорогой. Хорошо ли ты знал Сирокко? Возможно, не очень. Разделял ли ты его взгляды на вещи? Нет, не разделял. Перестал ли он из-за этого быть для тебя братом?
Отнюдь нет. Не перестал. А потому сейчас, когда его херили с двух стволов, тебя разбирает гнев. У Сирокко вообще оружие было? Он в Вальхаллу-то попадет?
Лезешь наверх. Гранату доносишь в ствол, защелкиваешь, ставишь на боевой взвод. Для остальных серое дуло мелькает с кромки крыши лишь на секунду. Но тебе и секунды достаточно. Блуп! БУ-БУХ!
Грохочет взрыв. Дрожит земля, вспухает пламя фугаса. Ближайшие хижины кренятся от ударной волны. В центре разрыва пахнет сгоревшим порохом и жженой плотью. Ближе к нему валяются чуть более целые, но тоже уже бесформенные кровавые кули. Порубленные, порванные, похеренные туши, забрызгавшие своей нутрянкой окружающие палубу и стены. Орут раненые, которых тоже людьми-то теперь не назовешь. Так, куски плоти с подключенными мозгами, годящиеся теперь разве что для балагана уродов.
Раздаются первые выстрелы. Кто-то куда-то стреляет. Затем отдает приказ женщина с пистолетом. И оставшаяся, не задетая осколками толпа готовится дать тебе оборотку. Ты забрасываешь гранатомет за спину, расставляешь сошки пулемета, как вдруг в тебя вскользь, по касательной прилетает пуля. Тяжелая. Под винтовочный патрон. Даже касательной достаточно, чтобы плечевой сервопривод экзоскелета заклинило намертво. Ты перезапускаешь его лишь в аварийную. Бросаешь взгляд туда, откуда стреляли. Вышка. Та самая вышка, у подножья которой все и началось. С нее по тебе долбят. И едва ли перестанут, если сам не заткнешь.
Мать-Жрица, в одночасье ты теряешь все.
Сестра. Любовник-брат. Семья. Дурная и скверная, но на Межнине у многих нет и такой. Но мгновение — подумать только, смешное мгновение — и эти люди тебя оставляют. Рвется пущенная с крыши граната. Биффа разрывает на куски, огромный осколок разрубает шею Риск; фонтан крови из разорванной артерии бьет раз, другой, и вот уже всё. Похожая на комок пепла жизнь наркоманки окончательно истлевает. Порыв ледяного ветра уносит ее в никуда.
Возможно, из-за наркотического дурмана ты не все понимаешь. Возможно, наоборот — понимаешь и все очень хорошо. А потому четко отдаешь приказ своим оставшимся людям отступить. Потом раздавишь урода. Потом.
Полночь, Ингрид, за вашими спинами рвется граната. Слишком открытая площадь, слишком ничтожные укрытия, слишком плотно приткнутые друг к другу постройки. Осколки — жужжащие стальные осы — не выбирают целей для жал. И вас не щадят. Полночь, тебе глубоко рассаживает левое бедро. Отныне идти ты можешь, только хромая. Ингрид, плащ частично останавливает осколки. Распоротые плечо и лопатка начинают протекать теплом куда-то ниже, по спине и к ягодицам. Но хотя твои раны не так тяжелы, потери ты несешь куда большие. Тебе разрубает плечевой ремень, на котором держалась сумка с походной частью комплекта ангела. Аптечка шлепается на землю. Теперь чтобы нести ее, придется занять руку, а Сирокко одной рукой, да еще под огнем и с кровопотерей не вытащишь. Придется выбирать, что бросить.
Беркут, ты ориентируешься быстрее всех — замечаешь Крюгера с гранатометом на крыше, бросаешься за ближайшую стену и закрываешь голову руками. Взрыв, жужжат осколки над головой, но большую их часть принял на себя рифленый шифер и листовой металл. Ты невредим. Активная перестрелка не начинается — только долбит кто-то с вышек — а значит, у тебя есть время на спасение кого-то или чего-то. Надо только правильно им распорядиться.