Год назад Фера вдруг обнаружила, что стала звездой: так её нарекли. Во время крупной забастовки, действуя по наитию и будто по чужой воле, она прошла сквозь толпу и забралась на помост. Пламенная речь возникла сама без всякой подготовки; путанные мысли, чувства и ощущения вдруг обрели словесную плоть, выверенную до каждой буквы, подобно строгим технологическим допускам на производстве. Когда монолог достиг апогея, внутренняя буря нашла выход, обрела материальную плоть. Задрожали цеховые стены и ворота, окружающие фабричную территорию. В угольных свалах самозародился жар, а песочные насыпи покрылись стеклянной корочкой. Пространство вокруг завибрировало и, кажется, собралось взорваться. Катастрофа всё-таки не случилась, но в головах собравшихся произошла маленькая революция. Даже жандармы, собравшиеся разгонять толпу, опустили щиты и дубинки — им казалось, что само мироздание сейчас против них.
Фернанда превратилась в символ. Её изображение стало появляться на плакатах с броскими лозунгами. Имя замелькало в прессе и зазвучало на профсоюзных встречах. Кто-то удачно нарёк девушку путеводной звездой трудящихся. После броского наречения пошли дальше, и вот уже изображение пламенеющей красной звезды моментально сделалось символом пролетарского движения и всеобщей рабочей солидарности. Неизвестно, кто именно первым придумал и нарисовал его, но подсознательный кивок в сторону оккультной составляющей был очевиден. Именно так, всего в шестнадцать лет, Фера стала непорочной матерью великой идеи, которая должна когда-нибудь изменить мир.
Биография "нашей Ферночки" оказалась крайне удачной: брошенка без мамы и папы, воспитанница казённого приюта, труд с малых лет. Общество выискивало знаки свыше, и естественно находило. В мужественном имени находили отсылки к смелости и отваге, а также тёзок из старинной императорской династии. Другие слышали явные металлические нотки, проводя линию между Фернандой и феррумом.
Неизбежно встал вопрос о будущем девушки, и ответы разделились. Одни считали, что она должна и даже обязана получить адекватное её способностям образование, чтобы потом вернуться и повести людей дальше. Другие видели в таком поступке предательство, а ещё осквернение святыни. Фернанда, слушая и участвуя в разговорах, вдруг поняла, что себе не принадлежит. Она не находила подходящего слова для описания мрачного будущего. Некий умный мужчина ей подсказал: это предчувствие грядущего расчеловечения. Девушка испугалась и убежала, но публика увидела совсем не беспорядочное отступление, но решительное наступательное действо. Впрочем, слова упрёка всё-таки полетели в спину.
И вот она здесь. В Университет Феру приняли с обескураживающей готовностью, как родную. К такому обществу и окружению она не привыкла. Затравив сама себя, виду девушка не подавала, защищаясь чужими, странно-родными идеями. С прошлой жизни привыкнув, что за ней всегда смотрят и следят, Фернанда надела гордую маску не такой, как все. На деле же, никто особо и не знал, кто она такая. Всем наплевать, и взглядов доставалось не больше, чем любому другому студенту.
А ещё этот "мистер Уайет"...
"У-у-у, гад!" — думала Фернанда.
"Всё купил, и думает, что ему всё можно. Попечитель вонючий. Вся эта мерзкая красота оплачена трудом, потом и кровью простых работяг, пашуших по шестнадцать часов в сутки без выходных. Купил место своему сынишке-очкарику. Ишь какой, газетку читает, в очках, интеллегент хренов. И костюм так сидит на нём..." — мысленно вздохнула.
"...ни гроша в жизни не заработал" — привычно завершила мысль, жуя бутерброд и краем уха ловя спор одноклассников.
"Так его! Пусть знает, что нельзя угнетать и оскорблять женщин!.."
И тут, наконец-то обратили внимание. Фера возликовала, сама того не поняв:
"Так-так. Кто тут у нас?.. А-а, холёный аристократишка. Небось папка втридорога сдаёт землю. Чертов эксплуататор. Ну ничего, с вами тоже разберёмся. Пролетарии и крестьянство еди..."
Она мысленно осеклась.
"Что же. По крайней мере, он выглядит дружелюбно"
Но намёк на улыбку она спрятала за бутербродом.