Ярость затапливала Грея с головой. Будто красавец корабль, такой гордый и такой стремительный, получив пробоину, заваливался набок, роняя белоснежные паруса в черную воду. По недавно жилым палубам уже гуляли волны, смывая все и вся. И нет никакой надежды у тех, кто был застигнут в узких коридорах. Только смерть - беспощадная смерть от воды, только на дно, только хватать последние глотки воздуха широко раскрытым ртом в тесноте смертельной ловушки. Так и Грей - не владея собой, погружался в пучину безумия. Оно и понятно. Что такое, например, битва? Там могут просто убить - и все. А сейчас у Грея рушился целый мир, смысл его жизни и цель существования.
- Как, как, как!?
И вдруг, посреди хаоса и руин его надежд слух британца уловил имя. Свое собственное имя. Его звали, к нему обращались, его просили. И то был не подобострастный рык сержанта, не лепет новобранца, не стальной приказ генерала, не вопль испуганного противника. Нет, мягкий женский голос произнес что-то. Другое. Иное. Неожиданное здесь и сейчас. Внезапно руки его перестали ощущать сопротивление Амелии. Будто кто-то распахнул дверь, в которую он безуспешно и яростно ломился. Грей моргнул. Мир изменился. Да, в нем оставались уничтоженные бумаги и утрата имения. Но они переместились куда-то далеко, ушли в тень, в сумрак, перестали так волновать и тревожить. Грей вдруг осознал, что держит в руках обнаженную женщину. Красивую обнаженную женщину. И не просто ослепительно красивую обнаженную женщину с фигурой, достойной быть увековеченной в мраморе. А свою жену. Леди Амелию Иствуд. И она не стыдила его, не корила хлесткими фразами, не пыталась ударить или вырваться. Она просто жаловалась на холод - и все. И ей удалось перенаправить его внимание на себя.
Одежда внезапно стала тесной и ненужной. Словно посреди раскаленной индийской равнины он оказался в шерстяном мундире не по росту. И рядом, да что там рядом, он же держал ее за плечи. И ничего, даже одежда или пена не скрывало более ее тела. Руки его ослабели. Нет, он не отпустил Амелию (возможно, от его хватки у нее завтра расцветут синяки - но может быть и нет). Но теперь его ладони скользнули вниз, по коже, по рукам, переходя на спину и прижимая ее ближе, еще ближе, так, что в итоге хватка его перестал напоминать захват, а стала куда более походить на объятия.
А еще Амелия могла понять и ощутить его желание. О, этому нигде не учат, об этом не говорят на занятиях и не шепчутся в дортуарах, об этом молчат мамы и старшие сестры. Но откуда-то из глубины веков, из темных далеких времен, любая женщина, даже совсем юная и неопытная, прекрасно понимает и осознает - ее хотят. Хотят как женщину. Здесь и сейчас. Его широкие ладони опустились до самой талии - и продолжили скольжение дальше, переходя границы допустимого и приемлемого для леди. Он поднял ее, прижимая к себе, так, что грудь его, бурно вздымающаяся, прижалась к ее, вздымавшейся бурно. Губы его нашли ее губы. Жадно, требовательно, настойчиво они впились в них затяжным поцелуем. Туалетный столик лишь чуть вздрогнул, когда разгоряченный мужчина опустил туда свою ценную ношу. Грей так и не понял, как он оказался без одежды - по крайней мере, частично. Все, абсолютно все его мысли и действия занимала лишь она. Амелия. Амелия. Амелия! И они слились в единое странное тело. Ласки Грея сложно было назвать нежными - но это была страсть, жаркая страсть, которую он желал разделить со своей женой.