Улыбкам Амелия не верила. Не прошло и полумесяца, как эти люди готовы были разорвать их с Сэмом прямо в зале суда. Минула неделя, как она слышала их ликующие голоса, пока палач затягивал мужу петлю на шею. И ещё несколько часов назад эти же самые люди с азартом заядлых игроков на скачках делали ставки на то, сколько сама она проживёт в удавке. Лживые, лицемерные, похотливые скоты — вот какие натуры таились под их фальшивыми улыбками.
Амелия мало говорила, пока Грей разбирался с формальностями, ограничиваясь общими фразами, однако, памятуя о предупреждении мэра, старалась держаться поближе к новоиспечённому мужу. Мужу... Подумать только. Тело Сэма ещё не истлело в земле, а она уже не вдова больше — миссис Иствуд пришла на замену Фишер. Наверное, она безнравственная, гадкая женщина, раз прямо с эшафота шагнула под венец. В Англии в приличном обществе на женщину, не выдержавшую положенное время траура, смотрели по меньшей мере косо. Некоторые особенно консервативные семьи могли отказать от дома. Конечно, на земле американской нравы местных жителей отличались большей вольностью (если не сказать распущенностью), но что ей людское мнение, когда собственная совесть — самый строгий суд. Чувство вины ещё долго будет терзать Амелию, особенно в моменты наедине с собой. Она будет перечитывать письмо покойного мужа — ту строчку, где он заклинает судьбу сохранить любимой жизнь — и всё же не находить утешения.
Оставаться на ночлег в её прежнем доме было небезопасно — здесь мистер Иствуд был прав, и женщина без возражений последовала за ним в дом вдовы Салливан. Не очень-то рада оказалась хозяйка такому прибавлению среди постояльцев, но выгнать их прочь не осмелилась. Ворчанье старухи, перемежающееся почти неприкрытыми оскорблениями, не отозвалось на струнах души ни единым звуком. Амелия привыкла: прежде соседи-мужчины соревновались в выдумывании комплимента поизысканней очаровательной хозяйке поместья у реки, семейные пары заискивали перед четой Фишер, почитая за великое счастье быть приглашёнными на воскресный ужин, но всё изменилось, когда их с Сэмом обвинили в серии убийств. За последние недели Амелия не слышала в свой адрес ни единого доброго слова. Или хотя бы нейтрального. Впрочем... разве что от того, с кем сейчас делила ужин.
На содержимое тарелки женщина набросилась так, как может только долгое время томившийся в заточении человек.
— Благодарю вас.
Мелко подрагивающими от долгого голода (и воодушевления при виде еды) пальцами Амелия отправляла в рот крупные куски и глотала, почти не жуя. Даже тусклый свет комнаты не скрадывал её общую бледность, которая только оттенялась белоснежным подвенечным платьем. Обыкновенная яичница казалась теперь шедевром кулинарного искусства, вкуснейшим из блюд.
— Очень милосердно с вашей стороны лишний раз напомнить мне об утрате, — подняв глаза на собеседника, проговорила миссис Иствуд и снова опустила взгляд.
— А вы бы стали останавливать длань Божью, занесённую для кары? — ответила она риторически после продолжительного молчания. — Будьте уверены, все эти люди до единого заслуживали смерти — и они её получили. Если бы у меня был выбор и шанс исправить содеянное, я бы ничего не стала менять.
Женщина поднялась и подошла к окну полюбоваться ночным пейзажем, по которому так истосковалась, будучи запертой в камере.
— А вам не откажешь в смелости... Не боитесь проснуться с перерезанным горлом, как пророчили вам эти невежды?
Амелия улыбнулась джокондовской, двусмысленной улыбкой, но следующую фразу проговорила серьёзно:
— Вы подвергаете себя риску, оставаясь со мной. Этот мерзавец, называющий себя мэром, прав. На меня объявлена негласная охота, и, если за нами следили, особо недовольные могут ворваться сюда ночью. Будет лучше, если я уйду. Только... — её взгляд сделался растерянным и смущённым, — у меня нет никакой другой одежды.