Первый шаг – сквозь клубы пыли, разделяющие стоящего неподвижно от тех, кто непрестанно мчится вдаль. Отрезать себя от визуального восприятия мира проще всего, и псайкер смежил веки, погружаясь в блаженную темноту. Исчезает уютный домик и медленный танец огня в камине, становятся миражами спутники, незнакомые с проклятьем и даром видеть мир насквозь. Клубится песчанное марево, словно вылетевшее из-под колес, оставляя его один на один с новой дорогой, такой похожей на все предыдущие и все же каждый раз новой.
Второй шаг, и под ногами потрескивает гравийная дорожка. Теплая кожа рукояти посоха шершавит руки, холод металла аквилы касается разгоряченного лба, и все другие осязательные чувства исчезают, растворяясь в силе этих двух столпов. Нет ни пола под ногами, ни дуновения ветерка, ничего кроме этих двух касаний, словно он, нагой, стоит перед ликом Междумирья. Опадающей листвой спадает человеческая плоть, оставляя после себя адамантий духа.
Третий шаг отдается гулом гранитных плит помоста. Кто-то представляет себе медность монетки под языком, кто-то – вкус крови из прокушенной губы, иные – терпкий дым лхо. У Гравеля своя методика – он подхватывает те ощущения, что ближе всего, но при этом недоступны, и обращает отринутое желание в волю. Вкус рекафа в руках ван Дайка, такой близкий и такой недостижимый, густой слюной скатывается по горлу, чтобы раствориться в желудке и стать надежным якорем. Только преступая каждый раз через себя, можно двигаться вперед.
Четвертый шаг приводит еще ближе к вратам по ту сторону небес. Ноздри щекотит крепкий, насыщенный запах рекафа, почти оглушая и маня. Он, кажется, безраздельно заполняет все вокруг, и никак не дает сосредоточиться на главном. Манит, пытаясь отбросить назад и заставить все же ощутить свою бодрящую горечь. Размеренно и медитативно Гравель выдыхает, в мыслях своих отодвигая Соломона все дальше и дальше, пока мужчина с кружкой в руках не становится едва заметной точкой на горизонте.
Но все равно аромат преследует неотступно, мешает полной концентрации. Нос мужчины словно у породистой ищейки: принюхивается чутко, ловит хоть что-то, что заглушит его. Нужно что-то спокойное, мягкое, но такое, чем можно одолеть эту цепь, не дающую ступить ни шага. И Ральтус находит свою опору в еле уловимом запахе женщины. Нежный, легче былинки в небе аромат Саломеи становится опорой. Наполняемый волей и разумом госпитальеры, он крепнет и становится ярким, сильным. Опершись на него, как на ступень, псайкер двигается вперед.
Еще один шаг, сквозь створ ворот. Губы шепчут еле слышно слова, где высший готик сплетается с наречием родины, и все глуше становятся голоса говорящих людей, пока не смолкают совсем. Мужчину укутывает блаженная первозданная тишина, лаской оградившая его от всей тревоги и подарившая гармонию и покой. Больше ничто не беспокоит его, не отвлекает и не держит, и теперь настал час перейти черту.
Шаг.
Ральтус с головой ныряет в тягучие резиновые волны Моря Душ. Мир расцвечивается броскими, ядовитыми красками. В них густыми столбами видны тени людей. Как ни странно, сестра, комиссар и священник выглядят более темными и насыщенными, отбрасывая легкие, еле заметные тени. Гвардеец, убийца и адепт куда светлее – не святые воины, но более чистые. Или, может, реже сталкивающиеся с проявлением Губительных Сил. Впрочем, для кого-то может быть верной и догма о том, что «блажен разум, слишком малый для сомнения». Но не спутники интересуют дух псайкера, впитывающий в себя все течения окрест.
Гравель ищет места, где изменен фон, тем, где волны пятнает чуждый цвет, там, где может быть водоворот или рифы. Свободный от оков плоти, двойник псайкера скользит по межпространству, чутко реагируя на любые изменения фона. Но малоэтажный район бурно разрастающейся столицы тих не только за окном, но и по ту сторону реальности. Может быть, где-то на Батавии и есть странные, чуждые норме места, но на здесь. Маленькие люди с их маленькими чувствами не заставляли Имматериум колыхаться, их желания не влияли на его структуру, а их воля не изменяла мир вокруг. Они жили и умирали, не оставляя после себя ни следа.
Тщетно всматривался храмовник в мутноватые потоки варпа, силясь найти хотя бы затухающие следы каких-либо темных ритуалов, что еще долго остаются шрамами на бесплотном двойнике планеты – все было чисто. То, что заставило Эльдерн скрыться ото всей остальной планеты, было неблизко, и даже остаточные эманации не достигали до одаренного превыше прочих мужа. Возможно, близость к месту происшествия дала бы иной результат, а ныне с уверенностью можно сказать только одно: на духовном плане место временного пребывания аколитов было в безопасности полной настолько, насколько это вообще возможно.
Но тело звало блуждающий дух назад, и Гравель знал, что оставив его надолго, он сам может стать беспокойным духом, злым и опасным для всех прочих. Пришла пора возвращаться и получить-таки рекаф, столь мешавший отринуть плотское. Приятно, наверное, когда за деянием следует заслуженная награда, даже незначительная, а не скупое безразличие тех, кто привыкли видеть в людях только инструменты.