Мои детские страхи еще жили во мне. Жили более ярко и контрастно, нежели мое тело. Вязкая, хлюпкая темнота, обветрившая кончики деревьев и взрыхляющая землю. Она была живой, она всегда знала, чего я боюсь, о чем я болею, куда мне страшно идти и кого нестерпимо слушать. Она подкрадывалась еще тише, чем я. Давила. Разрывала.
Я затаила дыхание, хотя легкие мои и так не нуждались в кислороде. Замерла, спрятавшись за кору какого-то дерева. Начала вглядываться в кромешный морок вокруг, словно ожидала, что он растопится. Тьма во мне зашевелилась, загудела, начала сама просыпаться и восставать, будто нашедшая лазейку среди моей несуразной, глупой защиты.
- Ничего тут уже не имеет значения. Смерть бывает только раз. Все что осталось от тебя не нуждается в страхе. Ты жила когда-то, Цири, ощущала ветер и росу босыми ногами, тебе было больно, когда ты падала и сдирала в ссадины коленки, тебе было тепло, когда на тебя светило солнце, и холодно, когда ресницы склеивал снег. А что теперь? Теперь осталось только два чувства, два настоящих, искренних чувства – голод и страх. А все остальное, что ты пытаешься оживить в себе, лишь тень, неудачная игра провалившихся циркачей. Нет больше ни любви, ни дружбы, ни слез, ни смеха. Твои эмоции лживей меня, твои чувства еще более мифологичны, чем твоя душа.
Я прикусила губу, сжимая крепко зубы. Я хотела, чтобы все сказанное во мне было неправдой, я хотела, чтобы у меня были доказательства, было бы, чем возразить. Но от правды не убежать и не спрятаться – она все равно подстережет где-то на границе тихого безумия. Издав стон, полный тоски и одиночества, я зажала руками уши. Это не могло мне помочь, тот голос, что терзал меня, шел не извне и убежать от него я не могла. Чтобы заглушить его оставалось лишь одно средство – идти. Не останавливаться.
Почему сегодня кладбище такое тихое? Что могло тут произойти? Что могло потревожить уже давно умерших? Задавая эти вопросы, и не слушая тихий шепот, я побрела дальше, шмыгая вдоль кустов и прячась за деревьями.