Просмотр сообщения в игре «'BB'| Trainjob: The Roads We Take»

Ричард хотел трость. Нет, он страстно желал получить этот атрибут уважаемого джентльмена. А как иначе? Не спроста несколько недель Рик собирался с духом (или набирался наглости), чтобы озвучить просьбу отцу, а выдал её совершенно спонтанно. Эта была его меча, такая наивная детская страсть. Но когда отец, на удивление легко, дал согласие и привел в магазин – юный Мур растерялся как юноша с фермы, в жизни не видевший свет, впервые оказавшийся на балу. Кстати, на балах все было сильно проще и понятнее, а здесь, в лавке, средь всего многообразия молодой человек выглядел потерянным и ошеломленным. Он так и не решил какой именно набалдашник хочет, наивно полагая, что в магазине сможет выбрать из имеющегося ассортимента.

Но все было несколько сложнее.

Ричард еще не понимал, что владеть тростью – его Мечта. А мечта должна оставаться мечтой. Когда она воплощается в жизнь – это конец, её смерть. Неминуемая и неотвратимая. Что люди чувствуют, когда умирает мечта? Рик застыл в одном шаге от края, чего-то необратимого, хоть и не осознавал чего именно. В одном шаге. Одно решение, одно слово и он сам бросит последнюю горсть земли на могилу своей мечты. И он не мог найти в себе сил, чтобы сделать это. Рассеянно рассматривая трости, юный Мур не понимал, что именно с ним происходит. Черные и серые, с набалдашниками в виде птиц и животных, изогнутые, причудливые – все они были прекрасны, многие нравились, несколько он хотел взять в руки, но Ричард повернулся к отцу, посмотрел на него с печалью и несвязно пробормотал:

- Сэр, вы были правы. Мне еще рано владеть тростью. Может быть, после колледжа?

Но все же, все же… Когда-то Рик мечтал о трости. И тот момент наступил, когда мечта почти сбылась. Вот она – протяни руку и возьми, воплоти её в жизнь. Не оказалась ли она уже тогда в сырой земле, пусть и без последней горсти на могиле?

***

О, Ричард пытался стать достойным трости. Может быть он и не взрослел стремительно, но старался. И как старался! У Рика по-настоящему раскрылся талант к образованию, помноженный на невероятное усердие и фантастическую память. Выучив один язык, юный Мур глотал второй, потом следующий. Это оказалось не так сложно, ведь многие слова означали одно и то же, предложения строились схожим образом. Или Рику это только казалось? Освоив клавишные инструменты, Рик попросил у отца скрипку. И получил её! Потертую, старенькую, какого-то мастера прошлого или позапрошлого столетия из Кремоны, но для начинающего – именно то что нужно! Знание музыкальной грамоты и весьма неплохой слух позволили быстро овладеть новым инструментом, и хоть мастерства в его возрасте достичь уже было вряд ли возможно, Ричард без устали работал над плавным ходом руки и кисти, которой удерживал смычок. Занятия музыкой перемешивались разговорами с Бассом. Ричард жадно хватал каждое слово, принесенное братом из колледжа, и записывал, записывал, записывал, словно боялся, что память его подведет в самый неподходящий момент. И, как впоследствии оказалось, делал совершенно правильно, потому что посещения суда с отцом случались совсем не так часто, как хотелось бы юному Муру, и каждый такой визит был полон волнений и эмоций. К мистеру Росселини присоединился еще один учитель: вечно надушенный француз средних лет, со свисающим животом и ухоженными усами. Мсье Дюваль. Он время от времени надевал причудливую шляпу с пером и тогда неизбежно приковывал к себе всеобщее внимание. В искусстве танцев француз заметно уступал коротышке, но когда речь заходила о стойках, о выходе на исходные позиции или о том, как правильно пригласить даму на танец, о чем с ней говорить на балу или о том как себя вести в свете, – толстячка было не остановить. Десятки и сотни деталей, о которых он мог говорить бесконечно, попадали на благодатную почву в доме на Хьюгер-стрит. Миссис и мистер Мур, видя, как команда их только что спущенного со стапелей новенького брига, усердно чистит палубу, поднимает паруса и основательно готовится к плаванию, должно быть, пребывали в неописуемом восторге. По крайней мере какое-то время, до тех пор, пока Рик не начал становиться мужчиной. А это, будем честны, случилось несколько позже.

Все началось с любви, любови с первого взгляда, с первого шага, с первого па. Едва оказавшись на балу, Рик уже не представлял как можно жить без этого великолепия. Была ли причиной тому молодость или горячая юношеская кровь – кто знает, но после своего первого бала Ричард лишь удвоил усердие в занятиях с мистером Росселини и мсье Дювалем, лишь больше начал общаться с Фредериком Шоу и Эшли Хотторном, пытаясь разобраться как все устроено в высшем свете. Вся эта помпезность, общение и женское внимание. Да, он желал этого и усердно занимался, чтобы добиться успеха. Рик даже попытался опустить усы, но редкая юношеская поросль над губой выглядела нелепо, даже смешнее, чем шляпа мсье Дюваля. Через несколько месяцев после своего первого выхода в свет, на одном из балов, оставляя позади парочку юных леди в пышных платьях, пахнущих жасмином и лавандой, он услышал женское перешептывание за спиной: «Это же юный мистер Мур, лучший танцор Чарльстона». Насчет «лучшего» многие, конечно, могли бы поспорить, но Ричард все чаще начал чувствовать направленные на него безразличные взгляды юных и не очень (юных) леди(и не очень), в которых чувствовались то нотки заинтересованности, то ароматы желания. Для него и раньше получить отказ в танце было редкостью, но в какой-то момент Рик отметил для себя, что уже не помнил, когда ему отказывали в танце последний раз. И чем больше внимания ему доставалось – тем усерднее юный мистер Мур работал над собой. Раньше зацепка или соринка на рукаве, торчащие волосы или резкий запах лошади не вызывали у него такого негодования как сейчас. Такая, своего рода, педантичность, внимание к внешнему виду.

Ричард органично влился в это общество, в этот свет Чарльстона, который старательно делал вид, что не замечает его. Но юный мистер Мур не сомневался, что это, по правде сказать, не совсем так.

***

Когда Ричарда в первый раз пригласили в салон Ирвинов, он уже догадывался, что его заметили, что он что-то да значит и, по меньшей мере, вызывает некоторый интерес для части высшего общества. Но все равно, в тот первый раз, - это было что-то особенное. Своего рода признание, приглашение стать частью кружка, частью клуба. Такой изящный комплимент: «Мистер Мур, мы восхищаемся вами и почтем за честь, если вы разделите с нами этот вечер». И это было чертовски приятно.

Но все же без танцев это было… как если с истинного южного джентльмена снять цилиндр. Он все равно останется джентльменом, но... Впрочем, и в такой ситуации Ричард сумел найти себя и проявить таланты, в первую очередь исполнения на фортепиано. И открыть для себя много нового и бесконечно интересного. Это были люди, общение. Не такое, как на балах. Здесь можно было иногда немного расслабиться, позволить себе чуть больше, чем в строгой помпезно-официозной обстановке парадного зала. А еще поведение. Рик научился обращать внимание на детали. Вот взять то же фортепиано. Если Ричарда просили сыграть на “фортепьяно” – можно было сходу понять, что человек далек от музыки и, скорее всего, не отличит си бемоль мажор от ре минора. Ведь название музыкального инструмента состоит из двух слов, знакомых каждому с первых уроков музыкальной грамоты. «Форте» - громко, “Пиано” - тихо. А слышать вместо “тихо” слово “пьяно”… публика в салоне Ирвинов нередко делилась рассказами, как какая-нибудь юная леди из Вудленда или Саммервиля, впервые оказавшись на балу, называла известный музыкальный инструмент “громко-пьяно”. Дальше, чаще всего, следовали обсуждения допустившей такую ошибку леди, платья, прически и поиск подходящей для нее партии, не менее колоритной. Впрочем, разговорами о “пьяно-леди” общение, к счастью, не ограничивалось. Ричарду больше нравилось говорить о литературе, музыке и обсуждать последние значимые судебные процессы (особенно, если в них успешно принимал участие отец). А еще о политике. О, политика затянула юного мистера Мура настолько, что лучше бы этого не случилось.

Все началось в глубоком детстве, с пяток старого Джоша. Точнее, явилось на свет. И если поведение Ричарда родителям удалось исправить, даже на какое-то время изменить его взгляды, то сейчас, когда юный мистер Мур почувствовал твердый паркет под ногами, все то над чем отчаянно работали родители и учителя, рухнуло.

Именно в салоне Ирвинов юный мистер Мур проникся идеями Брекенриджа. Он стал для Ричарда в каком-то смысле идеалом, образцом, к которому нужно стремиться, и по пути которого можно пройти. Впрочем, открыто демонстрируя свою политическую позицию, юный мистер Мур был сыном своего отца и не спешил навязывать взгляды окружающим. Рик мягко, но уверенно, говорил: «Джентльмены, рабство есть благо, в первую очередь для самих негров» или «Нам совершенно точно нужно отделиться от союза». А еще он любил повторять: «Джентльмены, почему закон о беглых рабах не исполняют на севере?» Ах, если бы только эти разговоры так и остались разговорами! Уже через две недели после первого посещения салона, Ричард признался отцу, что хочет учиться на офицера. И не где-нибудь, а в Вест Поинте! Или хотя бы в Цитадели, но лучше все таки в Вест Поинте. А потом добавил: «Сэр, посмотрите что пишут в газетах. Бостонцы в очередной раз не позволили отправить раба в Алабаму, которого по решению суда должны были вернуть хозяевам. Они снова нарушили конституцию и отобрали нашу собственность!». Прозвучало признание скомкано, но в голосе Рика можно было почувствовать твердость, какую-то внутреннюю уверенность. Это как небольшой причал для рыбацких судов: сверху несколько небрежно связанных шатких досок, а снизу, под водой, вколоченные на пару-тройку ярдов в дно опоры и укосы.

Решение учиться на офицера хоть и было принято осознанно, но ему предстояло выдержать несколько испытаний. Шутка ли, юный мистер Мур мало что смыслил в военной науке и готовился к совсем другой жизни. В первую очередь Ричард вспомнил о чете Дентонов. Раньше его визиты случались нечасто, но теперь, загоревшись новой идеей, Рик посещал их не реже чем раз в месяц. Он с интересом рассматривал охотничье ружье и его механизмы, спрашивал как им пользоваться и даже попросил пострелять вместе с Дональдом по мишеням. И, конечно же, Ричард попросил научить его ездить верхом. Но эти визиты, это общение, может, и выглядели как воссоединение семьи, но все было намного сложнее. Дело в том, что это общество тяготило Рика. На одной чаше весов лежали родственные узы, но на другой – разные политические взгляды, разный образ жизни и разные цели. Разве мог Ричард представить, что прибудет на бал в сопровождении сестры? Нет, он конечно с удовольствием станцевал бы с ней кадриль, когда-то она чудно танцевала, но, простите, это как посадить раба за общий стол на званном ужине для гостей. Посадить-то можно, но как это воспримут окружающие? С другой стороны вряд ли Дентоны разделяли взгляды Ричарда, а потому некоторых тем в этом доме юный Мур избегал, стараясь сохранить ту когда-то прочную семейную связь, от которой, в общем-то, уже не так много и осталось, но за которую Рик почему-то держался. Даже если бы не его новое увлечение и новая жизнь, полная ярких моментов и удивительных открытий, он не порвал бы эту связь насовсем.

Но это было далеко не главное. Мнение четы Дентонов в отношении планов Рика на жизнь не имело значения. Совсем иначе обстояли дела в семье.

Ричард загорелся идеей, о которой когда-то мечтал Басс. Но брат хоть и не скрывал зависти, но поддержал это решение. Отец же отнесся поначалу с сомнением. Возможно, он ждал, что Рик передумает, перегорит или же напротив, утвердится в принятом решении. Матери же было все равно. И здесь стоит остановиться чуть подробнее.

Только ближе к 19 годам Ричард осознал, как сильно ему нехватало внимания матери. Басском был её первенцем, любимым сыном. Потом любимцем стал Цезарь, которому она отдавалась полностью. А Рик… Рик был еще одним сыном, одним из сыновей. Других. Любимых. Нет, она, конечно, искренне радовалась успехам Ричарда и переживала, когда у него что-то не получалось, но внимания уделяла ему сильно меньше. Часто он слышал фразы, наподобие: «Не сейчас» или «Давай поговорим об этом позже». А Ричарду нужна была мать, вот здесь и сейчас. И её не было. А когда появился Цезарь, миссис Мур встречалась с Риком за семейным ужином, когда приходили гости и на лестнице. Не удивительно, что новую идею Ричарда встретила она без особого интереса.

И все таки, долгое время мать была для юного Мура образцом. Не принимать же всерьез Элизабет и её поступок? А других женщин в доме на Хьюггер-стрит не было. Все изменилось, когда Ричард вышел в свет, но появился он там уже с багажом, с мнением. И мнение это весьма отличалось от того, что он увидел. А потому Ричард с присущим ему любопытством и усердием принялся заново узнавать, что из себя представляют дамы. Как отреагируют на то или иное действие, и что будет, если улыбнуться чуть более отрыто и добродушно и что случится, если наградить юную леди прохладным взглядом. В разговоры начал вплетать иностранные слова. Он изучал реакции и последствия своих осторожных попыток, не ограничиваясь дебютантками. О, мисс Вудс была настоящей загадкой, которую юный мистер Мур пытался разгадать не один месяц! Это было что-то вроде игры, которая немало увлекла Рика. Не обошлось и без нескольких разбитых сердец, но, откровенно говоря, Ричарду было все равно. Он вырос таким же сдержанным как мистер Мур, и таким же прохладным как миссис Мур. И думал, что так будет всегда. Но все изменилось в салоне Ирвинов.

Это случилось за фортепьяно, произведенного никому неизвестным немцем из Нью-Йорка по фамилии Штайнвег, когда место за музыкальным инструментом заняла Джейн Колвил. Впервые Рику захотелось взять в руки топор и разрубить в щепы поделку, которая оказалась недостойна композитора. Он мог часами смотреть на её руки, которые становились словно продолжением клавиш, в её закрытые глаза, на тонкую линию талии. Когда она говорила, Рик слушал и на лице его, всегда строгом и сдержанном, то и дело уголки губ ползли вверх. Это была любовь с первого ре минора, с первой сюиты. Конечно, он согласился разучить Венгерское рондо, а потом сам нашел несколько партитур для дуэта. Он писал ей стихи. Нескладные, неказистые, а потому все чаще делал это на испанском и французском. Позже, когда в руках Ричарда совершенно случайно оказался ноктюрн номер 3, он разучил его до совершенства, думая только о мисс Колвил. Но так ни разу его не сыграл в салоне. Слишком много эмоций вызвала эта мелодия, слишком много чувств пробуждала и слишком много говорила окружающим.

А потом он сделал ей предложение, и была роскошная свадьба, на которую собрался весь свет Чарльстона. Мисс Элла Вудс смотрела с нескрываемой завистью, а отец держал за руку Бетти. Эш с важным видом кивал гостям, а Фред стоял с молчаливым одобрением. Потому кто-то крикнул: «А я ведь говорил!». Затем новобрачным дарили подарки и все желали счастья, ведь разве союз, рожденный в любви, может оказаться несчастливым?

Так Рик мечтал много раз. И тогда, когда Джейн призналась в любви, так и случилось бы, но она ушла, а юный мистер Мур не остановил её. Потерял ли дар речи или решил позволить леди уединиться, коль она того пожелала, – кто знает, но одно он знал точно: останься тогда Джейн Колвил за доской для шашек – Ричард сделал бы ей предложение. Джейн, а вовсе не её солидному приданному.

Потом еще несколько раз Рик собирался сделать Джейн предложение, борясь с самим собой. Со своими чувствами и эмоциями, но их откровенный разговор так и не случился. Наконец, юный мистер Мур нашел выход. Он написал письмо для Джейн, которое много дней носил при себе, прежде чем отдать возлюбленной.