Рик любил смотреть в окно. Иногда он видел там призрак свободы, тень того – чего он был лишен. Да, юный Ричард был абсолютно убежден, что детство его – тягостно и полно страданий. Он, конечно, понимал, что отпрыски негров живут совсем иначе, но, упаси Господь, где негры и где чета Мур? Даже думать об этом вместе сродни святотатству. Но наблюдая за тем как ребятня кружит у дома на Хьюгер-стрит, как бегают друг за другом знакомые, бросают грязь и дурачатся, Рич ощущал себя обделенным, лишенным чего-то, что ему отчаянно необходимо, чтобы дышать полной грудью. Конечно, прогулки на свежем воздухе входили в распорядок дня юного Мура… в котором родители уже видели подрастающего джентльмена, но, черт подери, а можно хотя бы не сразу, не в десять лет? Оказалось, что нельзя.
Нравственность, стиль, манеры – они были во всем. Ими околотили Рика со всех сторон и сверху водрузили огромное ДОСТОИНСТВО. Прижали, придавили. Словно маяк, который указывает путь к гавани, родители видели в детях, в будущем, образец для общества. Но не только видели, они усердно работали над этим и делали все и даже больше, чтобы вырастить настоящих леди и джентльменов. Не удивительно, что у них получилось. А еще получилось сломать Ричарда, его мечты, желания и выбросить счастливое детство в залив. Почти удалось. Но… любовь к родителям не утонула, не опустилась на илистое дно. По всей видимости, сэр Юджин Мур и миссис Кристина Мур приложили достаточно усилий. У них был план и следовало его придерживаться. Тогда он, Ричард, придет к успеху. А если не верить собственным родителям – тогда кому верить?
И взрослеющий джентльмен верил. Как верили Бас и Элизабет. В ежедневный распорядок дня входили занятия танцами и музыкой, правилам этикета, точные и гуманитарные науки. В еще совсем юном возрасте Рич любил шутить над старым Джошем: грязью в него кинуть, то облить ледяной водой, а как-то раз он поднес к пяткам спящего добряка тлеющую лучину. Ору было на весь дом. И орали все: Рик, Юджин, Джош. Юный Ричард никогда не видел отца таким… несдержанным. С тех пор занятиям по праву в семье Муров выделялось особое место. Решили ли родители обучить детей обращению с рабами, или приняли тот самый план – кто знает, но времени свободного с того случая у детей почти не стало.
С рассветом в дом на Хьюгер-стрит приходил Луиджи Росселини, весьма скромного роста итальянский эмигрант, которого дети в семье между собой прозвали коротышкой. Никто не знает, чем он очаровал мистера Мура, но выглядел этот человечек весьма непрезентабельно. В странного покроя сюртуке с затяжками и в неизменно грязных штанах, ходил он в дом Муров пешком. А что творилось с его волосами! Рик и Бас не раз спорили, какого зверька коротышка носит под жесткой шляпой. Единственно достойным восхищения в его образе был изумрудно-зеленый шейный платок, небрежно повязанный вокруг шеи. Но стоило ему снять верхнюю одежду, привести себя в порядок и выйти в колонный зал первого этажа, насквозь пронзаемый лучами утреннего солнца, как этот человек преображался. Быть может, учителем он и был посредственным, но искусством танцев владел как никто другой в Чарльстоне. Луи знал все па и щедро приправлял речь французскими и итальянскими словечками. Дети Муров, попеременно, ходили меж колонн в Сицилийский Круг и гранд-марше, подпрыгивали в лансье и польке, кружились в вальсе и котильоне, ставили бесконечные кадрили и контрдансы, не упуская вирджинский рилл. Но все это, конечно, случилось много позже, после нескольких лет бесконечных утомительных занятий, изучения движений, шагов, прыжков и стоек.
После 11 начиналось обучение наукам. Именно обучение, потому что учителя садили детей за стол, часто по очереди, потому что занятия чередовались, а материал для изучения был разный, открывали книги и объясняли каждый параграф, каждую теорему и каждый закон, чтобы на следующий день спросить и выяснить насколько материал усвоен. И если не усвоен – процесс повторялся. Танцы хоть немного позволяли Ричарду развлечься, но науки тяготили его не меньше чем Баса, особенно каллиграфия. Единственное, к чему питал хоть какой-то интерес Рик, было правоведение. Да и то потому лишь, что… ну не поймет же отец. И Ричард старался, и даже достиг в нем некоторых успехов. Чего не скажешь о музыке.
О, в музыке юные леди и джентльмены блистали. И причина тому была проста. Бёзендо́рфер. Он был едва ли не самостоятельным членом семьи, угольно-черный, лакированный, на толстых резных ножках с колесиками, обитыми войлоком. И обращались с ним много лучше чем с неграми. В семье звали его сэр Бёзендо́рфер, но это было неправильно! Людвиг всегда поправлял: “Не «ё», дети. «ö». Как öстеррайх.” В английском языке не было ни такой буквы, ни такого звука, поэтому если запомнить звучание у детей еще кое-как получилось, то с написанием его имени частенько случалось даже не ошибки, а недопонимание. И никогда его не называли просто “рояль”.
Им расплатился с мистером Муром один торговец, который ввозил предметы искусства и оказался главным героем весьма нелицеприятной истории в порту Чарльстона, из которой, не без деятельной помощи Юджина, выпутался. Детали тех событий, как и многих других, остались мало кому известны, отец редко рассказывал о своих клиентах, но со дня триумфального прибытия в дом Муров Бёзендо́рфер стал больше чем просто музыкальным инструментом или предметом интерьера. Еще бы! Мало того, что вносили его в дом исключительно белые наемные рабочие, но и к прибытию специально разобрали часть стены, ни в дверной, ни в оконный проемы этот исполин ручной сборки не помещался. Ломать стену все же доверили неграм, но и только. Рик даже поставил синяк под глазом Баса, а тот в свою очередь разбил губу Ричарду – дети не поделили кто первый займет место композитора. Ах, если бы они тогда знали! С тех пор этот джентльмен в идеальном иссиня-черном фраке прочно занял главенствующее место в колонном зале дома Муров. Но каким бы совершенным ни был сэр Бёзендо́рфер, обучить детей музыке он бы не смог. Если бы не Людвиг Нойманн.
Этот респектабельный джентльмен был эмигрантом в первом поколении из Ёстеррайхской империи. Он называл себя последователем классической венской школы, что бы это ни значило, и давал уроки высшему свету Чарльстона, за что брал просто немыслимые деньги. Но он был лучшим, это признавали все в городе, и мог диктовать свою цену. Цена его услуг для четы Муров была символической. Каждый раз, приходя в дом Хьюгер-стрит, Людвиг снимал фрак, подходил к сэру Бёзендо́рферу, брал в руки цилиндр и несколько минут крепко держался за него, уперев взгляд в позолоченную надпись.
Затем он садился и начинал играть. Нет, не так. Он не играл. Он растворялся в музыке. Пальцы его легко срастались с клавишами, становясь их продолжением, а затем также легко разделялись. В те минуты, ожидая учеников, Людвиг уносился куда-то далеко. Австриец закрывал глаза и немного покачивался в такт мелодии. Его никто не видел таким, а если и видели – то случайно. Зато слышали, и еще как! Нередко прохожие на улице останавливались, чтобы дослушать очередную сонату или симфонию. А то и послушать следующую! Но все они спешили разойтись, когда начинались занятия с детьми. Может быть кто-то из них и думал, что боль в ушах – это единственное, что может быть неприятного в обучении искусству музыки, но большинство, пожалуй, вовсе о том не думало, полагая, что вот сел композитор за фортепиано, или пианино, или рояль (прохожим же все одно, без разницы на слух), и либо у него все получается и все такие “ва-а-ах”, либо не получается и все думают “фи-и-и”. А между этими “ва-а-ах” и “фи-и-и” разверзся настоящий ад и в нем не было чертей. Только один дьявол и имя ему - Людвиг Нойманн с небольшой тростью в руках, почти такой же элегантной как отцовская, но с блестящим шаром на навершии, в котором можно было увидеть свое отражение. А еще в этом аду был сэр Бёзендо́рфер. И в него падали дети Муров каждый день.
Вообще-то в доме на Хьюгер-стрит не принято было бить детей. Конечно, им иногда доставалось. Реже – доставалось крепко, когда, например, малолетний Ричард подпалил пятку старому Джошу. Но никогда, никогда детей не били по пальцам и по тому месту, через которое вообще-то и принято вдалбливать любую науку. Но музыка – совсем другое. Мистер Нойманн имел некоторые «привилегии» и пользовался ими в полной мере. Наверное, многие из случайных прохожих думали, что играть на музыкальном инструменте – это “вооружиться” им, то есть сесть или взять его, и “играть”, то есть нажимать на клавиши, перебирать струны, водить смычком или дуть, зажимая пальцами нужные отверстия или придавливая рычаги. Мистер Нойманн имел совершенно иное мнение на этот счет!
Занятие начиналось с того, как правильно подходить к сэру Бёзендо́рферу. И с этим-то не было никаких проблем. Затем нужно было правильно сесть на стул, пододвинуть его, поставить правую ногу на педаль, и, казалось бы, что может быть проще? Но плотный удар тростью по руке между плечом и локтем или по ноге выше колена каждый раз указывал на ошибки. Нельзя просто выбросить ногу вперед, нельзя нажимать на педаль и, упаси Боже, двигать, левой стопой. Нужно плавно вынести правую вперед так, чтобы она нежно опустилась на лапку, при этом не задирая ногу слишком высоко. Руки – о, это не кнут скотовода и не половая тряпка. Когда композитор готов начать - они должны описать ровную арку и замереть над вступительными аккордами так, чтобы подушечки едва касались клавиш. Голову нужно держать прямо, смотреть ровно перед собой. Ерзать, трясти ногами, чесаться, кашлять и еще несколько десятков естественных вещей – нельзя. Напоминание об этом стремительно следовало при каждой оплошности. И лишь затем, выдержав несколько секунд, композитор начинал исполнять шедевры мировой культуры. Но дети Муров не были композиторами, они были учениками. Да и выдающимися талантами не обладали. Так, способности, в большей или в меньшей степени. Но это и не было столь важно. Талантлив ты или нет – каждый композитор начинает с гамм. На самом деле нет, все начинается с музыкальной грамоты, но этой науке детей Муров обучили еще до появления дьявола во фраке. Так вот, после того как Рик научился правильно подходить к сэру Бёзендо́рферу, занимать место композитора и готовиться к исполнению, в аду начинало припекать по-настоящему. Гаммы на три октавы вверх и вниз, токкаты, этюды, циклы этюдов. Особенно нравилась мистеру дьяволу Железная дорога. Не та, которая в Бостоне или Нью-Йорке, а которая в ре миноре. Её Ричард научился исполнять поистине виртуозно. Но чего это стоило! Синяки на руках не проходили несколько недель. Если играть нужно в миноре - значит в ми…но…ре... Если форте - значит ФОРТЕ. Если легато - значит
легато, если стаккато - значит ста! кка! то! И никак иначе. Холодная трость раз за разом напоминала о том, что сделано и сыграно неправильно, а мистер Нойманн объяснял как играть правильно, но делал это очень редко. И не от большой лени или самодурства, а потому что и так все было понятно. Искусство, настоящее искусство, требует усидчивости, предельной концентрации, усердия и упорного труда, труда и еще раз труда. И если с последним у Ричи все было ок’ей, то с остальным… Не редко юный Ричард представлял, как берет в обе руки отцовскую трость, с широкого замаха опускает её на спину Людвига, а затем плавно, почти грациозно ставит правую ногу на спину поверженного дьявола и взымает руки вверх в победном жесте. Насладиться победой, даже в мечтах, ему не давала все та же холодная трость с шаром и следовавшая затем боль в предплечье. А затем… сюиты, кантаты, сонаты, симфонии, а когда заканчивалось занятие… Все, конечная таковая черта! На следующий день - тушите свечи. Реприза.
Но музыка занимала в доме Муров хоть и важное, но не главенствующее место. По меньшей мере у юного Ричарда. Вечерами он пропадал в книгах, у отца была богатая библиотека, а когда попадалась такая возможность – проводил время с Басом на улице, на набережной, на площади, и это были лучшие моменты в жизни! Брат рассказывал о войнах и оружии, а Рик - о пиратах и древних греках, которые уже тогда знали рабов-негров. Оба делились тем, что почерпнули из книг, что видели и услышали. Иногда братья спорили, иногда даже дрались, но оба ценили друг друга и знали, что они – самые близкие люди. И даже Элизабет не разрушила эти узы, хоть и бросила зловещую тень и развела на какое-то время братьев в стороны. Но это случилось не сразу.
Поступок Элизабет Мур... это трудно описать словами. Это был удар, который, вольно или невольно, изменил жизнь в доме на Хьюгер-стрит, сломил спину уже немолодому льву, который когда-то лишил детства Рика. Но если отец действовал во благо, то Бет-Ли не думала ни о ком, кроме себя. И это было самое мерзкое. Семья отвернулась от нее, вычеркнула из жизни Муров. И Ричи, видя, как постарела мать, каким рассеянным стал отец, искренне считал, что этого мало. Еще бы!
Мать всегда занимала особое место в жизни Рика. И времени, проведенного с матерью, ему остро нехватало. Кристина следила за хозяйством, за рабами, за мужем, за учителями. Конечно, за детьми тоже. И она их любила! Поправляла шейные платки, гладила по волосам и целовала перед уходом, но, Господи, эти мгновения… Она не могла дать больше. Или могла? Пока не родился Цезарь, ведь могла? Или до поступка Элизабет? После побега дочери мать перестала следить за собой. Нет, конечно, она одевалась соразмерно своему положению, мыла руки, укладывала волосы и умывалась. Но сначала на ней перестали появляться изумительные броши и заколки, которые придавали её образу невообразимый чарующий шарм. Потом она начала оставлять в шкатулке серьги и кольца, а дальше… Кристина часто запиралась в комнате и плакала. Она не рассказывала, что творилось у нее в душе. Вначале Ричи был уверен, что виной тому предательство. Но потом все стало несколько сложнее.
Отец напротив, всегда готов был провести время с детьми. Да, его было мало. Но вечерами он часто сидел в кресле, курил, читал газеты и разговаривал с сыновьями. И чем старше они становились – тем душевнее проходили те часы. Рик обожал отца, видел в нем образец джентльмена, свет, на который нужно лететь и к которому нужно стремиться. А еще он был добр. Не то что Людвиг, которому, конечно же, попустительствовала мать. Теми вечерами Юджин рассказывал удивительные истории о дальних странах, о торговцах, о кораблях и о промышленности. На самом деле Рику было все равно что слушать. Лишь бы этот голос не прерывался, лишь бы снисходительная улыбка не покидала его лицо. Время в кабинете с отцом было незабываемым. Его хотелось провести снова и снова.
Предательство Элизабет все изменило.
Юные Ричард и Баском задумали убийство. Дональд должен был умереть, тогда Бет-Ли вернется в семью и все будет как прежде. Так они считали. И подошли к задуманному со всей обстоятельностью, со всем усердием и знаниями, которые в них вложили учителя. Браться сразу сошлись, что оружием убийства должен стать пистолет. Он небольшой и его легко спрятать, но долго не могли определиться с типом. Они несколько раз ходили в оружейный магазин. Брали в руки разные модели, примеряли, расспрашивали про каждый, и Дуглас, старый шотландец с большим пятном у левого глаза, тряся морщинами, охотно рассказывал юным Мурам про каждый заинтересовавший братьев пистолет. Он был словоохотливым дядькой, а поговорить доводилось редко. Бас считал лучшим выбором кольт Уокер, за счет большого калибра. Рик настаивал на деринджере, кольт для него был тяжеловат. В итоге каждый остался при своем, вопрос с оружием отложили. Убить Дональда должен был Ричард, а Баском – подтвердить, где Ричи был во время убийства, если дело пойдет плохо. Он был старше и ему должны были поверить. Потом Баском напросился на собрание милиции Чарльстона. И, конечно же, взял с собой Рика, посмотреть как взрослые мужчины проводят время. Но суровые дядьки с усами и бородами и солидные джентльмены стреляли в основном из ружей, ходили строем и готовились в общем-то совсем не к тому, что задумали братья. Но в первый раз уши у Ричи заложило от выстрела именно там. А еще ему дали подержать настоящее двуствольное ружье. Заряженное! В общем приключение вышло знатное, но то зачем братья шли они не получили. Какое убийство может быть без разведки? Было решено, что Рик съездит на ферму к Дональду и узнает обстановку. И тут-то случилось сразу несколько событий.
Сначала Ричард случайно увидел, как горничная Мэри плакала на груди у Джоша. Не то чтобы ему было дело до отношений рабов, но Рик никогда не был обделен некой долей любопытства. Он несколько раз подслушал разговоры негров и выяснил, что все они, кроме кучера, весьма расстроены бегством малышки Бет-Ли, как они её называли между собой. Но именно что расстроены. По какой-то причине рабы любили сестру. Своенравная и импульсивная, она никогда не относилась к прислуге как-то особенно. Скорее наоборот! Свысока, подчеркнуто высокомерно, но сдержанно. Она была холодна, всегда. Возможно ли, Элизабет стала для непутевых домовых работников символом, за которым они
хотели следовать? Стала тем, кем стал отец для Рика? Кто его знает. Почти сразу после этого Ричард имел долгую, обстоятельную и откровенную беседу в комнате матери, из которой вышел в состоянии подавленном, если не сказать больше. Тот разговор он оставил в себе, но от задуманного не отказался.
О поездке к сестре он никому, кроме Баса, не сказал. Не то чтобы Рик собирался делать из этого секрет. Если бы его спросили за семейным ужином где он был – Ричард дал бы прямой и честный ответ. Но сам рассказывать о том не желал.
Это случилось в воскресный день, после службы в церкви. Родители отлучились по делам, а Ричард нанял багги и отправился на крошечную ферму с двумя рабами и лохматой собакой, как он думал. На ней еще, должно быть, жили Дональд и когда-то любимая сестра Лизи. О, сколько мыслей обернулось в голове Рика за время поездки! Первоначальный план узнать обстановку на месте оказался позабыт. Гнев вытеснил все чувства. Ричард в свои неполные 15 жаждал заглянуть в глаза Дентона и обвинить его в… в том что он вор, разбойник, негодяй, который не думает ни о ком кроме себя! Что он обманщик, обольститель и лжец. Сжимая кулаки до побеления, юный Мур представлял, как обвиняет сестру в том, что она уничтожила их жизнь, что погубила родителей, измарала честь семьи и не будет ей прощения ни на земле, ни на небе. Но все они испарились, стоило Ричи увидеть Бетти и счастливую улыбку на её лице. Взгляд сразу скользнул вниз, на живот. Вроде бы, нет, талия на месте. Его пригласили отужинать. Элизабет интересовалась как живет семья. Рик отвечал на неудобные вопросы кратко, нехотя. Не врал, и выходило неловко. О себе говорил охотнее. Брат осторожно интересовался жизнью Дентонов. Беседа получилась скомканной. Было и несколько теплых слов, воспоминаний о детстве. Ричард своими глазами увидел, что так жить тоже можно. Так люди живут. И, вроде бы, счастливо. Стоило ли это счастье всего того, что случилось с семьей Муров после? Рик не переменил мнение, не стоило. Но выбор был сделан, и его мнения не спросили. Прощание получилось таким же, как и ужин. Неловкое. Нелепое. Странное. Дональд проводил Ричи до багги. Попрощался. Ричард пробормотал благодарность за ужин и пообещал застрелить мистера Дентона, если тот причинит боль Лизи. Должно быть, угроза прозвучала забавно из уст четырнадцатилетнего юноши, но Дональд отлично владел собой. Еще Рик ввернул какую-то любезность на прощание и уехал.
Идея убийства Дональда выгорела сама собой. Толи вопросы отца про визиты в оружейный магазин насторожили братьев, толи поездка к Дентонам, а может оба о повзрослели наблюдая как на глазах стареют родители. Кто знает. Много лет спустя, если бы Рика спросили что он думает о той затее, он отшутится бы. Как мальчишки, вооружившись палками и воображая себя пиратами, бегут на абордаж брошенного дома - испанского галеона. Но кто знает что на самом деле случилось в те дни после поездки. С уверенность можно сказать лишь то – что место в сердце Ричарда для Элизабет осталось. И что-то там теплилось, упрямо тлело и не угасало.
Еще дважды Рик ездил к Дентонам. Он хотел убедиться, что с Лизи все хорошо. О Дональде же он старался не думать. Ну живет и живет. И пусть его. Господь осудит по делам. Да и о сестре со временем вспоминал все реже. Тем более в доме появились совсем другие заботы. Баском, после неудачи с поступлением, окунулся с головой в учебу. Его было не узнать! Детские мечты о военной карьере не прошли, но говорить о них брат не желал. Его интересовало правоведение и будущее. Должно быть, так он хотел поддержать родителей, а может себя, ведь благополучие семьи дало трещины не только в отношениях. И Рич следовал примеру старшего брата. Идея поступить на один курс виделась ему великолепной, восхитительной. Они могли бы помогать друг другу, делиться опытом, а потом организовать какое-нибудь юридическое бюро братьев Мур или R&B Company. А потом… потом можно было взять в компанию Цезаря и стать лучшими во всем Чарльстоне. Во всей Южной Каролине! Выглядело как план, причем неплохой.
Но разговор с отцом разрушил планы. Вернее, заставил их пересмотреть. Все еще было не так плохо. Родители разве что сильно сдали, да судьба младшего брата вызывала беспокойство. Нужно было всего лишь немного подождать, приложить еще немного усилий. Двум уже почти мужчинам под силу спасти положение семьи.
Ричард предложил как поступить, и Баском согласился. Братья пришли к отцу в кабинет. Говорить должен был Рич.
- Сэр, мы приняли решение. – официозно начал Рик и сразу смутился. Говорить почему-то было трудно, не смотря на то что все решено и никто из братьев не остался обижен. – Мы будем поступать оба, и если у Баскома получится – я буду готовиться еще год. Но у меня есть просьба, если позволите, сэр! – Рик посмотрел на носки ботинок, а затем продолжил смущенно. - Я усердно учился. Не могли бы вы начать брать меня на заседания? Практика стала бы отличным продолжением моего образования и с ней я смогу стать лучшим на потоке. Мне этого нехватает, сэр. – на этот раз Рик замолчал надолго. И только когда Юджин открыл рот, выпалил, словно опаздывая на поезд. – А еще я хочу трость. Как у вас, только не со львом, а… вы можете выбрать сами, сэр. Ну пожалуйста, па…