Уильям идет по проходу церкви. Всё будто в тумане.
На скамьях много людей. Французские друзья: Клотье спорит с Дардари, Леру чему–то хмурится. Трупа театра в полном составе: карлик треснул толстяка, сидящего в ряду перед ним по голове и притвориться что не он. Здесь и родственники из Саванны тихо о чем-то переговариваются. На первом ряду справа семья Альберта. Слева его собственная. Мать и отец держатся за руки.
А вот и Альберт. Стоит перед алтарём в белом фраке. Уил встал рядом и заметил, что и сам весь в белом... В белом платье невесты, а видно плохо не из-за тумана, а потому что лицо закрыто вуалью.
– Готовы ли вы взять эту леди в жены? – спрашивает священник.
– Да. – Твёрдо отвечает Альберт.
Он никогда ни в чём не сомневается…
– А вы готовы принять этого джентльмена в мужья? – Обратился священник к Уильяму.
Повисло молчание. Зал затих. Уил не был готов к тому, что ему придётся что–то говорить. Это точно его спрашивают? Все смотрят на него. Тишина затягивается. Надо что-то сказать…
– Да… – Едва прошептал он, почти беззвучно шевеля губами.
Священник принял ответ:
– Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловаться.
Альберт и Уил повернулись друг к другу. Альберт аккуратно, будто боясь порвать, поднял вуаль с лица Уила. Приблизился чтобы поцеловать…
– Да они же оба мужчины! – Раздался из зала возмущённый голос Леру. Его подхватили другие и церковь наполнилась криками.
Все вставали со своих мест и направлялись к молодожёнам. В руках гостей откуда–то появилось оружие: ножи, вилки, у кого–то даже лопата. Голоса слились в единый и начали скандировать: «умри», «умри», «умри».
«У меня же есть пистолет», – вспомнил Уильям. Он выхватил свой Смит–Вессон (и откуда он взялся в свадебном платье?)
– Ты правда будешь в них стрелять? – Альберт в удивлении приподнял брови. – Там же твои отец и мать.
А ведь и правда. Вот они – прямо перед ним. У отца в руках вилы и кричит он громче всех.
Уил не опускает револьвер, но и стрелять не хочет. Толпа настигает. Вилы вонзаются в живот.
Уил проснулся и сел на кровати, хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба.
– Всё в порядке? – сонно спросил Альберт, приподнявшись на локте.
– Да. Просто кошмар приснился.
Уил встал и прошёл до комода, на котором стоял графин с водой. Налил себе бокал и выпил залпом. На Уильяме не было одежды, но он уже не смущался перед Альбертом. После всего что между ними было это выглядело бы попросту глупо.
Уильям хотел посмотреть сколько времени, но понял, что часы остались в его комнате. Хотя они и спали иногда вместе, спальни у них всё ещё были отдельные. Было не очень удобно хранить вещи не там, где ночуешь, но Уил не решался попросить у Альберта разрешения переехать сюда насовсем.
Уил вернулся в постель, прислонился к Альберту и положил голову на его плечо. Почувствовал, как под одеялом Альберт нашел его руку и сжал крепко, но нежно. Уил закрыл глаза. Всё же хорошо, что они есть друг у друга.
– Сегодня мы идём на плэнер! – объявил Альберт поутру за завтраком.
– Куда-куда?
– На плэнер. Ну рисовать на природе, – пояснил Альберт.
– А, ну да, ты же у нас теперь великий художник, – усмехнулся Уильям.
– Великий – невеликий, mais pourqoi pas*?
*а почему бы и нет
Учитывая, что театр всё равно простаивал, а других дел вроде бы не намечалось (денёк можно и без репетиций обойтись), Уил согласился провести весь день в блаженном безделье. Поехали в Венсенский парк. Уил уселся читать «отверженных» под раскидистым клёном с пожелтевшими листьями. Альберт долго выбирал место, где расположить мольберт и в итоге встал так, чтобы на картину попало дерево Уила.
– Ты что, меня рисовать собрался?
– А что?
Уил пожал плечами. Пусть рисует что нравится.
В парке пробыли до самого вечера. Отдельные фрагменты из отверженных Уильям зачитывал вслух:
– «Окна этих комнат выходили на окрестные пустыри. Все здесь было темно, безобразно, грустно, сумрачно: в доме хозяйничали сквозняки из-за щелей в кровле и в стенах. Интересная и живописная особенность этого рода жилищ — чудовищные размеры пауков».
– Господи, я бы повесился, если мне пришлось так жить! – высказал свои мысли Альберт.
– Так пол Парижа живёт.
– Только какой в этом толк, если не получать от жизни удовольствия.
Иногда Уил уставал сидеть и вставал пройтись, а Альберт закрывал от него картину, говоря, что пока не готово смотреть нельзя.
Впрочем, и когда солнце уже клонилось к горизонту, изменив все краски вокруг на сочные цвета заката, картина всё ещё не была закончена, должно быть потому, что они очень уж много дурачились друг с другом вместо того, чтобы заниматься делом, но Альберту надоело рисовать и он начал убирать пастель.
– Сейчас-то посмотреть можно? – спросил Уильям. Ему и правда было очень любопытно что получилось.
– Ладно уж, смотри, – снизошёл Альберт.
Краски на полотне были намного ярче, чем те, что природа использовала в действительности. Все осенние тона смешивались и переплетались друг с другом словно в танце. Юноша сидел под деревом с книгой в руках подогнув под себя одну ногу и вытянув другую – «И правда на меня похоже», – подумал Уил, – «Только вот над анатомией ещё поработать» – поза выглядела немного неестественной, но что тут удивительного – Альберт только учится. Лицо на картине Уильяму показалось куда женственнее его собственного. Он правда так выглядит или это фантазии кузена?
– Ну, что скажешь? – спросил Альберт.
– Из тебя выйдет толк, если будешь тренироваться. Неплохо получилось. Кстати о тренировках, пойдёшь завтра со мной в тир?
Уильяму показалось хорошей идеей совместить приятное (проведение времени с Альбертом) и полезное (оттачивание навыков стрельбы). А впрочем, стрелять ему тоже нравилось и ходил в тир он зачастую не чтобы учиться. Особенно стрельба помогала восстановить равновесие, когда на душе не всё спокойно, как было тогда, после дня рождения, когда Альберт вроде и стал ближе, но совсем не таким, как его себе представлял Уильям.
Тогда они оба пытались делать вид, что ничего особенного не произошло, при этом внутри кошки скребли. Уил пытался избавиться от ощущения, что Альберт его использовал, с головой уйдя в дела театра, написание пьесы и занятия стрельбой. Они тогда и вместе-то почти бывать перестали. Палец на спуске и ясная мишень перед глазами помогали освободить голову от дурных мыслей.
Решиться на что-то такое второй раз было непросто. Да Уильям и не решался – как-то само-собой получилось. Примерно через неделю после того памятного дня Уил вернулся домой поздно. Альберт спал на диване в гостиной. Его рука свесилась на пол. Он выглядел беззащитным и милым. Уил принёс одеяло и накрыл его. Залюбовался спящим любимым лицом и отметил, какой он красивый: мягкие, короткие, слегка вьющиеся волосы, длинные ресницы, ямочка на подбородке, пухлые чувственные, слегка приоткрытые губы. Не удержался и поцеловал. Альберт ответил на его поцелуй и снова будто весь мир растаял для Уила.
Поцелуй из нежного постепенно стал страстным. Альберт перевернулся, подмяв Уильяма под себя, рванул рубашку, так что пуговицы разлетелись по комнате. Провёл рукой от живота до шеи, из уст Уила вырвался стон. Удерживая Уильяма за подбородок, Альберт поймал его взгляд:
– Je pensais que tu ne viendrais pas, ma miette.*
*Я уж думал ты не придёшь, моя крошка.
И не давая ничего ответить, накрыл его губы своими.
Было почти как тогда – и больно и сладко одновременно. И ради второго Уил, пожалуй, был готов терпеть первое.
В тире Уил показал Альберту как заряжать оружие, как целиться.
Тот нечастый момент, когда можно прикасаться к нему на людях, не опасаясь вызвать каких–то подозрений.
Поразив мишень несколько раз подряд, Уил передал револьвер Альберту. Тот долго примерялся и целился. В итоге промазал все 6 выстрелов.
– Ну и ладно, в городе, как мы уже выяснили, сават всё равно лучше револьвера, а в кого ещё стрелять-то?
Эта бравада выглядела так, будто Альберт был недоволен тем, что Уил оказался в чём-то лучше него. Уильяма это задело и в тир он Альберта больше не звал.
Стрелять получалось всё лучше и лучше. Однажды Уил 6 раз подряд поразил игральную карту, что ему самому казалось почти невозможным.
Получив похвалу от мсье Делора, он спрятал то что осталось от карты во внутренний карман – на удачу. От предложения француза выпить не отказался.
За рюмочкой Уил рассказал историю о том, как на них напали в Марселе и что спасла их тогда совсем не стрельба.
– Так вот о чём я… Быть может кузен прав? Что думаете, мсье Делор?
– Ситуации бывают разные, – отвечал тот, – если не получилось тогда, не значит, что не пригодится потом. Да и подготовка сейчас у вас лучше. А ваши с кузеном способности могут дополнять друг-друга. Вдвоём вы горы свернуть сможете.
Сказанное мсье Делором ободрило Уила. Пусть Альберт думает что хочет.
Вернувшись домой, Уильям застал в квартире всю французскую компанию. Передавая бокал за спинами остальных Альберт закатил глаза, давая Уилу понять, что «опять о политике спорят». Ну хоть разворачивайся и уезжай – придумать что-то скучнее трудно. «Линкольн!», «Джефферсон!» «МакКлеллан!» – да какая разница, лишь бы уже прекратили стрелять.
– Господа, господа, предлагаю закончить эту тему, – осадил всех Альберт, которому спор тоже изрядно поднадоел. – Лучше посмотрите, какая чудесная картина давече вышла из-под моей кисти.
Альберт вынес из комнаты, которую теперь использовал как мастерскую, недавний осенний пейзаж (или, вернее сказать, портрет?)
Уил нахмурился. Ему нравилась сама картина, но из-за особой «мягкости», с которой он там получился, он считал её слишком личной.
– Не стоило её показывать. – Сказал чуть позже Уил, когда удалось перекинуться парой слов с Альбертом наедине.
– Это почему?
– Потому что в твоих глазах я выгляжу не так, как меня видят остальные.
В тот же день, среди набросков, которые Альберт дал всем посмотреть, Уил заметил в руках Леру изображение «Мари» (или Мэри, как он называл её по-английски). В сердце шевельнулось беспокойство. Не так уж похоже и вышло. Они ведь не заметят?
Французы разошлись рано напрочь переругавшись друг с другом. Уильям чувствовал себя так, будто выдержал осаду в средневековой крепости. И когда друзья начали его раздражать? Он с момента своего прихода с трудом удерживался от того, чтобы не сказать «посиделки закончены, расходимся», но это уж слишком невежливо было бы. Уил блаженно уселся на диван.
– Лучше встречаться с ними в других местах, – высказал свои мысли Уильям, – оттуда хоть уйти можно, когда надоест.
– Ага, например, у Дардари? – усмехнулся Альберт, садясь рядом. Он явно намекал на особенных характер встреч у этого любителя востока.
Уил вспомнил тайные прикосновения и безудержный смех.
– Ну да, как у Дардари.
Уил дотронулся до колена Альберта и провёл по бедру, подражая тайному движению в гостях у француза. Сейчас это можно было делать не таясь. Хотелось дотрагиваться до Альберта снова и снова, а ещё лучше заключить в объятия и никогда не выпускать.
Уил стянул с кузена галстук. Хотел было помочь Альберту избавиться от рубашки, но тот перехватил его руку.
Уильям почувствовал укол страха. Он не хочет? Скажет что-то вроде «уймись, поиграли и хватит»?
– Что насчёт косметики и локонов? – Спросил Альберт.
– Я думал ты не хочешь, чтобы я переодевался.
– А я и не про платье. Просто тушь и всё такое… Тебе идёт. Я буду ждать у себя.
Альберт поднялся, чмокнув Уильяма в щёку.
Подведя глаза и закрутив волосы, Уильям пытался оценить своё отражение в зеркале. В мужской одежде косметика казалась неуместной. Переоделся в домашний халат. Чтож, если Альберту так нравится…
Подойдя к его двери Уил замешкался на секунду – он всё ещё не привык входить к Альберту без стука даже при том, что иногда и сам тут теперь спал. Он слышал, как колотится собственное сердце и волновался точно актриска перед выходом на сцену.
Альберт читал на кровати тоже в домашнем халате и сразу же отложил книгу, как только Уильям вошёл. «Три мушкетёра». Уж не изобразить ли Констанцию?
Остановившись сбоку от кровати Уил сделал книксен, снова примеряя на себя роль леди, как учила мадам Живо.
– Могу ли я вам доверить судьбу королевы и мою жизнь?
– Понятия не имею о чём ты. Я до этого ещё не дочитал. Но мне нравится, когда твоя жизнь в моих руках.
С этими словами он привлёк Уила к себе, дёрнул за пояс халата так, что тот слетел. Оставшись обнаженным, Уил почувствовал, себя беззащитным. Хищные искорки во взгляде Альберта пугали... Пугали каждый раз, когда появлялись. Приходилось напоминать себе, что это все тот же Альберт и он умеет быть не только таким.
– Ta vie est entre mes mains*, – переиначил Альберт фразу на французский с какими-то нотками жестокости в голосе.
* Твоя жизнь в моих руках.
И Уил подумал, что так, пожалуй, оно и было… Так оно и было…
– À genoux*, – скомандовал Альберт, положив руки Уильяму на плечи и надавив сверху.
* На колени.
Уил, пожалуй, мог бы упереться и не подчиниться, но ведь тогда он не услышит и чарующего «Mon ange», а ради этого он на многое был готов.
Альберт выпрямился над ним в полный рост. Он сбросил свой халат.
Его набухшая мужская плоть оказалась прямо напротив лица Уильяма.
– Sais–tu ce que je veux, coquette*? – Спросил Альберт, возвышаясь над ним как башня.
* Ты знаешь, чего я хочу, кокетка?
Чтож… Уил догадался… Раз он уже зашёл так далеко, почему бы не сделать и это?
Он ласкал Альберта так, как волны ласкают песок: то накатываясь на берег, то возвращаясь в морские пучины и стремясь разбудить древний подземный вулкан. В каком–то смысле это было похоже на поцелуй…
«Que veux–tu, ma chérie*?» – спрашивал потом Альберт, когда его внутренний зверь, получив добычу, снова засыпал где–то внутри.
* А ты чего хочешь, дорогая?
И угадывая мысли Уильяма с полуслова, целовал его шею, грудь, живот. Ласкал, заставляя спину выгибаться. А руки комкать одеяло, пока и энергия внутри Уильяма не находила выход.
Едва не больше этих ласк Альберта, Уильям любил лежать, положив голову на его плечо. Будто бы после сплава по бурной реке, течение выносило их лодку на гладь горного озера и в этом была особенная близость уже не тел, но душ.
На следующий день состоялась судьбоносная встреча с послом. Точнее это уже потом Уильям понял, что она была «судьбоносная», а тогда он просто старался показать их театр с лучшей стороны и считал, что не так, так эдак, разрешение им дадут, потому как дело и яйца выеденного не стоит.
Когда пришёл конверт с ответом из мэрии, Уил с приподнятым настроением подумал «ну наконец-то» и почти уверенный в положительном решении посла разломил печать.
Сперва Уилу показалось, что он неправильно понял канцелярский французский. Перечитал ещё раз. Да нет, что ещё, чёрт возьми, могло значить «ЗАПРЕЩАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ ТЕАТРАЛЬНОЙ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ В ПАРИЖЕ».
Уил со злостью ударил ладонью по столу, так что дерево зазвенело, а по всей руке прошла волна боли, пнул ногой ни в чём неповинный стул. Альберт вышел из своей мастерской с мелком в руках посмотреть, что случилось. Уильям молча передал кузену письмо. Говорить сил не было – в горле стоял ком. Кулаки сжимались в беззвучной злобе.
Вот и всё.
Остаток дня Уил пролежал на диване смотря в потолок, прокручивая раз за разом диалог с послом и думая, почему так случилось. Что он сказал такого, что привело к закрытию театра? Или чего не сказал?
Сперва Альберт старался Уильяма не трогать, потом попытался утешить в своём репертуаре: «Не беспокойся так, на мои выигрыши проживём». Уильяма это разозлило ещё больше сразу по нескольким причинам. Во-первых, Альберт выигрывал куда меньше, чем они тратили. Во-вторых, это слишком рискованно. В-третьих и, пожалуй, в главных – он не хотел быть финансово зависимым от Альберта.
– Выпей, полегчает, – Альберт поставил бокал с вином на журнальный столик возле Уильяма.
– Они отказали нам не из–за театра.
– Что? – Переспросил Альберт.
Уильям сел.
– Не в театре дело, а в нас вот что! Почему ты думаешь этим занялся сам посол? Да он же Янки!
Уехав во францию в самом начале войны, Уил не привык делить американцев на «чужих» и «своих». Но сейчас, подумав хорошенько, понял, что посол ведь северянин… А они южане… Значит враги вроде как получается?
А впрочем… Какая разница. Это дела не изменит.
Так считал и кузен.
– Родителям бы написать бы надо… Денег, чтоб прислали. Они, вроде, не бедствуют, – сказал Альберт и Уил был вынужден с ним согласиться.
На следующий день он написал родителям обстоятельное письмо о том, что их дело потерпело крах. Он описал всё как есть: и требование надуманного разрешения и визит к послу. Даже про бегство управляющего упомянул. Разве что про «изюминку» театра по-прежнему не рассказывал.
Уильям занёс письмо на почту и поехал в Куртий.
Все собрались на репетицию, но вместо этого Уил сам вышел на сцену.
– Спектаклей больше не будет, – объявил он. Театр закрывается.
– Как же так? – возмутился толстяк.
– Нам с кузеном запретили вести дела во франции.
– А деньги? – вспомнил карлик о самом главным.
– Заплачу всем сколько обещал. А на этом всё. Освободите комнаты до вечера.
Уил с поникшим видом спустился с подмостков. Он в последний раз оглядел свои владения. Вот занавес, который они покупали с Альбертом. Вот доска, которая всё время проваливалась и пришлось договариваться с плотником о ремонте. Эти рисунки в фойе Уил купил на каком–то блошином рынке, а Альберт недавно обещал нарисовать другие… Но уже не нарисует.
Странно, и когда это второсортное заведение успело стать таким родным и близким его сердцу?
Выходя из театра, он в последний раз оглянулся на вывеску «театра диковин».
Прощайте, братья Уильямс…
Покончив с театром, Уил решил навестить Жана Леру.
– Вы одни? Удивился тот, открыв дверь Уильяму?
Это и правда было необычным. В гостях Уила было почти невозможно застать без Альберта, да ещё и когда пьянки не намечается.
Квартира француза была обставлена по-холостятски скромно, но со вкусом.
Никаких кинжалов и ковров на стене, как у Дардари. Никаких изысканных, но немного «кричащих» интерьеров, как у них с Альбертом.
– Как ваш театр? Дали разрешение? – Спросил Леру
Уил уныло покачал головой:
– Рассчитал сегодня наших актёров. Театра больше не будет.
– Жаль. Своеобразное было заведение, но по-своему интересное. Хотите что-нибудь выпить? – любезно предложил Жан.
– Нет, я вообще-то по делу… Помните, Жан, вы предлагали работу? Попереводить что-то на английский? Если можно, я бы взялся…
– Простите, но я другим её отдал… – сожаление Леру выглядело искренним.
– Жаль. Ну если вдруг что–то такое появится, имейте меня в виду, – сказал Уильям.
Он не стал долго злоупотреблять гостеприимством француза. Был ещё один способ, которым он мог бы достать денег, но на это нужно время…
Вернувшись домой, Уил снова взялся за свою пьесу. Он стал проводить очень мало времени с Альбертом и очень много в своём кабинете за письменным столом.
Ещё с неделю пытались жить почти как раньше, но очень быстро стало понятно, что ещё чуть-чуть и они просто не смогут оплачивать счета. Точнее Уильяму стало понятно, а вот Альберта ещё долго пришлось убеждать.
– Смотри, – Уильям тряс у него перед лицом цифрами, выписанными на листе бумаги в аккуратные столбцы. – Чтобы жить как раньше, надо чтобы ты своими играми по 100 франков в день «зарабатывал». Это даже теоретически невозможно.
Ещё через неделю Альберт был вынужден признать факты и сдался. Предупредили хозяйку апартаментов, что съезжают в конце месяца и начали искать новую квартиру.
Альберт норовил выбрать если не шикарный вариант, какой был у них сейчас, то всё равно дорогой. Уильям подводил баланс и спускал его с небес на землю, пока не остановились на двух маленьких комнатах.
– Кажется у графа Монтекристо примерно такая же камера была, – высказал мнение о комнате Альберт, когда впервые её увидел.
Это было конечно же преувеличением, но, если сравнивать с их прошлым жилищем, не сильным.
Уильяма больше всего смущало отсутствие бытовых удобств в квартире.
В уборную приходилось ходить по тёмному длинному коридору, в который выходили двери всех комнат на этаже, а о мытье в тазу и вовсе лучше не вспоминать.
Чтобы остаться на ночь в комнате Альберта тоже речи теперь не шло – кто-нибудь из соседей или горничная могли бы это заметить.
Уил с печалью наблюдал, как что-то медленно увядает в Альберте. Не было в нём уже того блеска и задора… Он всё ещё пытался рисовать, но теперь им порой приходилось выбирать купить ли пастель или ужин. Предпочтение обычно отдавали второму. Да и от самих от картин, которые всё чаще были нарисованы углём, теперь веяло мраком и безнадёжностью: однообразные серые дома, низкое свинцовое небо. Пора золотой осени миновала и с деревьев облетели листья.
«Я бы повесился, если мне пришлось так жить…» – Уил надеялся, что это тогда просто к слову пришлось, но на всякий случай старался пореже оставлять Альберта одного.
К началу декабря пьеса была готова. Уил переписал всё начисто, вот только даже сам перечитывая понимал, что его французский далёк от идеала. Он как раз был в комнате Альберта и зачитывал ему отдельные фрагменты своей рукописи, когда пришёл Леру. Жан – был единственным из их французских друзей, кто продолжил общаться с ними, когда закончились деньги, и американцы сразу же стали «людьми не их круга». Иногда он вот так как сейчас заходил в их жалкое жилище и приносил что-нибудь выпить.
Когда пропустили по рюмочке анисовой водки, к которой, как и к другим крепким напиткам, Уильям так и не смог привыкнуть и пил лишь за компанию, а не ради удовольствия, Альберт спросил Леру:
– Дружище Жан, быть может, Вы поможете Уильяму? Нужно чтобы кто–то, для кого французский родной, отредактировал его пьесу.
– Не бесплатно, конечно, – добавил Уильям, испугавшись, что сейчас и Леру развернётся и уйдет. – Сейчас у нас денег нет, но как насчет процента от суммы, которую получим после её постановки? Скажем… Десять процентов?
Уильям понятия не имел много или мало. Сколько заплатят за постановку? Окупят ли эти 10% редакторские услуги? Пока своим писательством он заработал ровно 0, а 10% от нуля – тоже ноль получается…
– Но, я ведь не понимаю ничего в этом. – Сказал Жан.
– Да там и не нужно ничего понимать просто переписать немного так чтобы фразы естественнее звучали, – попытался уговорить его Альберт.
– Простите, но словесность не в сфере моих интересов… Попробуйте найти того, кто справится с этим лучше, – твёрдо отказал он.
Уильям всерьёз размышлял, кто бы мог взяться за редактуру и так ничего и не придумал. Из их друзей Клотье наверно мог бы этим заняться, но, учитывая то, что он «исчез с горизонта» из-за их бедности и то, что они не сошлись во взгляде на репертуар театра ещё раньше, на него, пожалуй, не стоило рассчитывать.
В общем, Уильям решил отдать пьесу как есть, понадеявшись на то, что за год он выучил французский достаточно, чтобы это выглядело сносно. Поставят, так поставят, а нет… Оставалось надеяться, что отец пришлёт деньги и почта не слишком задержится.
Свои последние деньги Уил потратил на билет в Камеди Франсез и вовсе не ради развлечения, как можно было бы подумать. К тому же «Ифигению в Авлиде» он уже видел.
После спектакля он попытался было пройти за кулисы, куда его предсказуемо не пустили. Тогда он передал охраннику записку и спустя десяток минут его пригласили пройти.
Уильяму нравилась обратная сторона сцены. Лёгкий запах пыли, приглушённый свет, люди, деловито снующие туда-сюда. Именно здесь в суете и тесноте рождается магия, которую видят зрители. Он наслаждался тем, что мог находиться тут, пусть и в роли случайного странника. Уил постучал в дверь со скромной табличкой и получил приглашение войти.
– Давно не виделись, месье О’Нил.
– Да. А вы, я вижу, так и не послушали моего совета и всё ещё тут?
Она махнула рукой.
– Всем нам в жизни страшно что-то менять, не так ли? Как ваш театр?
– Закрылся.
– Вот как? Неужели публика его разлюбила?
– Нет, политики постарались.
– Жаль. И вы сдались?
– Пришлось…
Уилу не нравилось куда заходил этот разговор, и он решил перейти к делу:
– Мадемуазель Бернар, я, сказать по правде, пришёл к вам по делу…
– О нет, а я думала вы решили просто навестить меня, – она рассмеялась своей шутке и Уил тоже улыбнулся.
– С моим собственным театром уже ничего не поделать, но мне не хотелось бы совсем оставлять это ремесло. Я написал пьесу… Я подумал… Быть может вы могли бы направить её тому, кто оценит её по достоинству и поставит на сцене?
Он не стал многословно убеждать её, а лишь пристально посмотрел на неё, ожидая ответа, от которого зависела, быть может, их с Альбертом судьба.
– Тот самый взгляд, которому я вас научила да? А вы способный ученик…
– Так вы поможете?
Она подошла к нему почти вплотную и посмотрела в глаза так, как какой-нибудь энтомолог разглядывает особо редкую бабочку. Не знай она его секрет, Уил подумал бы, что Сара хочет его поцеловать.
– Сложно отказаться, когда на тебя вот так смотрят. Знаете, это и на меня работает. Давайте вашу пьесу. Я сделаю, что смогу.
Из театра Уильям вылетел будто на крыльях. Он сам себя убеждал, что радоваться нечему. Пьесу ещё никто не обещал поставить, а уж тем более заплатить за это денег. И всё же сердце ликовало, чего не было уже давно. Уил, светясь изнутри дошёл до стоянки наёмных экипажей и тут понял, что, заплатив за билет на спектакль, забыл отложить деньги на обратный путь. Можно было бы доехать, попросить кучера подождать и вынести деньги, но в последнее время Альберт всегда где-то пропадал вечерами, а у Уильяма их и в комнате не осталось.
Чёртова бедность. Уил сжал кулаки в карманах в бессильной ярости. А ведь ещё недавно он носил по паре сотен франков на всякий случай. Ничего не попишешь. Придётся идти пешком и хорошо, что Смит-Вессон в кармане.
Револьвер Уилу, к счастью, не пригодился, а вот одежда потеплее была бы кстати. Пока он шёл в своё жалкое жилище, разыгралась непогода. Хлестал дождь вперемежку со снегом, а ветер, бьющий прямо в лицо, не обращал внимания на поднятый до носа воротник, пробирался внутрь и поселялся внутри костей. Руки в тонких перчатках закоченели даже несмотря на то, что Уильям прятал их в карманы, пальцев на ногах он уже не чувствовал. На середине пути Уил забыл куда и зачем идёт – сосредоточился лишь на том, что после очередного шага нужно делать ещё один.
Когда добрался до дома у него едва хватило сил стянуть с себя мокрую одежду и, сжимая зубы, чтобы они не стучали от озноба, укутаться в одеяло, которое было холодным как лёд и вовсе не грело.
На следующий день Уил проснулся с жаром.
Приходя в себя в полу-бреду он неизменно видел рядом Альберта. Тот то клал Уилу мокрую повязку на лоб, то укрывал лишним одеялом, то пытался влить ему в рот бульон. Кажется врач приходил, но Уил не запомнил этого человека и что он говорил, а может и вовсе померещилось.
Через несколько дней Уильяму начало становиться лучше. Он был всё ещё слаб, спал по пол дня и не хотел есть, но во всяком случае начал осознавать действительность. Альберт уходил только на ночь, а днём бывало ложился к нему под одеяло и согревал своим теплом.
Иногда Альберт читал вслух:
— Конфедерация ввела воинскую повинность, — объявил он, сидя с газетой в постели Уильяма.
— Значит правильно сделали, что уехали… — ответил Уильям.
Альберт промолчал.
На следующий день, вернувшись с улицы, Альберт сиял.
– Посылка от твоего отца, открывай быстрее.
– Открой ты, – попросил Уил. Ему всё ещё было тяжело что-то делать.
Не церемонясь, Альберт разорвал почтовую бумагу.
Внутри обнаружился пухлый конверт с ассигнациями. Неужели все проблемы решены? Можно будет снять нормальную квартиру… Возможно не такую как раньше, но уж по крайней мере с душем.
Пачки банкнот высыпались на кровать.
– Что это? «Доллары конфедерации?» – спросил Альберт, разглядывая одну из них.
– Ну деньги есть деньги, да?
Альберт сразу же отправился в банк, чтобы обменять полученные доллары на франки.
Быстро вернулся. Уселся за стол, подперев лоб ладонью. Уил, пожалуй, ещё никогда не видел его в более расстроенных чувствах.
– Ничего не вышло, Уил. Во Франции это просто бумага… А что в письме?
Уилу хотелось хоть чем-то утешить кузена, но какие слова тут помогут?
– Пишет у них всё хорошо. Зовёт вернуться.
– Вернуться? А мобилизация?
– Вроде как если в семье больше 20 рабов, то 1 мужчина может остаться.
В комнате ненадолго повисла тишина.
– Может вернёмся, а? – предложил Альберт. В его голосе будто слышалась мольба.
Уил и сам об этом думал, как прочитал письмо. И правда, что им теперь делать в Париже? Его пьеса? Так то что её поставят ещё большой вопрос. Работать они не умеют (да на приличную жизнь и не заработаешь), бизнес теперь не откроешь…
– Давай вернёмся, – согласился Уил. Казалось, на этот разговор и чтение письма ушли все силы. Он тяжело повалился на подушки. Кажется опять жар… – А деньги на дорогу откуда возьмём?
– Не беда! – сказал Альберт, щелкнув крышкой часов. – Я знаю, где их достать! Считай, к утру билеты будут у нас в кармане.
Всё у него просто… Но возражать не было сил и Уил только кивнул.
Альберт подошел, закутал Уила поплотнее в одеяло, дотронулся губами до лба и провел по щеке рукой.
– Je t'aime, – сказал он по-французски.
В груди что–то ёкнуло. Даже накатывающая дремота отступила. Почему сейчас, когда собирается уйти? В душе нарастало беспокойство, но даже с этим червячком тревоги, от слов Альберта внутри разливалось тепло.
Уил подумал, какой же он был дурак если считал, что для Альберта их отношения лишь игра.
– Я люблю тебя, – прошептал Уил в ответ по-английски.
Он хотел добавить ещё «не уходи» или хотя бы «будь осторожен», но голос предал его, а Альберт захлопнул за собой дверь.
Уил проснулся от того, что солнце ласкало его лицо. Потянулся и открыл глаза. Впервые со встречи с Сарой он чувствовал себя почти здоровым. Сколько времени? Уже полдень наверно.
Альберт вернулся и решил его не будить? Уил кое-как оделся. После болезни он ещё чувствовал слабость во всём теле. Постучал в комнату Альберта – никто не ответил. Может спит?
Есть хотелось ужасно. Уил спустился в общую комнату.
– Завтрак уже прошёл, месье О’Нил. – Сказала внизу горничная.
– Да, я знаю. А вы не видели кузена? Он должно быть вернулся рано утром?
Она пожала плечами:
– На завтрак не приходил.
Уил собирался пойти обратно в свою комнату, но она окликнула его и предложила разогреть сэндвичи. Он с благодарностью согласился.
На обратном пути снова постучал в комнату Альберта, на этот раз настойчивее: разбудит – плевать. Тишина.
Уил снова почувствовал себя нехорошо. Разделся и лёг. А что если Альберт так и не придёт? Он отогнал от себя эти мысли.
Уил не заметил, как снова заснул, а проснулся от стука в дверь. Это он! Вскочил и, как был, в кальсонах и мятой рубашке, распахнул дверь.
Но это был Леру.
– О, простите за мой вид, – опомнился Уильям, – Я думал это кузен…
– К сожалению, это всего-лишь я, – улыбнулся Леру. – Принёс вам польской перцовки, – сказал он, ставя бутылку с золотистой жидкостью на столик. – При болезни – самое то.
Уил пытался немного привести себя в порядок – надел за ширмой брюки, пригладил волосы рукой.
– Вижу идёте на поправку? – Спросил Леру, разливая перцовку по рюмкам. А кузен ваш где?
Уил пожал плечами:
– Я бы тоже хотел знать…
Уил сделал глоток и поперхнулся. Господи, что же у Леру всё крепкое такое? Всю рубашку залил.
Француз засуетился и начал извиняться, подскочил к шкафу. Уил хотел сказать ему, чтобы не трогал дверцу, но всё ещё не мог говорить из-за попавшей не в то горло перцовки, а Леру уже распахнул шкаф, увидев то, что ему видеть совсем не следовало.
– О! – сказал он. – Вы где–то тут ещё и даму прячете! Ничего себе.
Он закрыл шкаф и смутился.
– Простите, – смутился он. – Глупо! Зачем я полез в ваш шкаф без спросу? Ужасно!
Уил не знал, что сказать и красный от стыда пытался придумать оправдание тому, как женское платье попало в его шкаф, когда стекло разлетелось вдребезги.
Камень, отскочив разок от пола, выкатился на середину комнаты.
– Ну и район! – посетовал Леру. – Мне стыдно за моих соотечественников. А впрочем, всякое отребье найдется в любой стране.
Уил открыл раму и выглянул в окно, пытаясь разглядеть того, кто кинул камень. Ничего не увидел – улица уже опустела.
Пригляделся к «снаряду» и заметил, что к камню примотана шпагатом записка.
– А, так это здесь так почту приносят! – пожал плечами Леру.
Самообладание француза впечатляло.
Уил размотал верёвку и прочёл записку:
Ваш друг А. задолжал нам денег. В случае, если его судьба вас волнует, советуем принести их через неделю. Если жизнь А. вам дорога, не обращайтесь в полицию, так как это может иметь необратимые последствия.
PS:
Ваш друг сейчас в добром здравии. Если через неделю денег не будет, в следующем письме мы пришлем его ухо. Затем – финал.Уила прошиб холодный пот. Доигрался… Дрожащими руками он передал Леру записку.
Леру помолчал, потом положил Уилу руку на плечо и сказал:
– Мужайтесь, мой друг. Если вы пойдете, я могу пойти с вами.
Остолбенение сменила злость.
На Альберта, за то, что он, кажется, вполне осознавал как рискует и всё равно пошёл.
На полицию за то, что в Париже она совершенно никчёмная и ни на что не способная.
На друзей, которые, если не считать Леру, оставили их в беде.
На посла, который запретил им заниматься делом из-за политики.
На отца, который вместо нормальных денег прислал конфедеративные доллары.
На самих конфедератов, которые развязали войну.
На тех, кто похитил Альберта, в конце концов. Неужели правда существуют люди, которые ради денег могут отрезать человеку ухо и даже убить?
Уильям стукнул кулаком по столу так что подпрыгнули и звякнули пустые рюмки:
– К чёрту неделю. За эту неделю они что угодно с ним сделать могут.
Уилу было невыносимо представлять как Альберт сидит связанный в каком-нибудь подвале.
– Жан, я благодарен вам за это предложение и было бы действительно хорошо если бы вы поехали со мной. Но не через неделю, а прямо сейчас. Денег всё равно взять неоткуда, так что…
Уил решил уточнить роль Леру:
– Вам не придётся рисковать. Просто подождёте в экипаже, пока мы с Альбертом не вернёмся, а если меня не будет слишком долго, то вызовете полицию. Если готовы пойти со мной, подождите снаружи и наймите пролётку.
Оставшись один, Уил распахнул шкаф. Оглядел оборки и белые кружева. Чтож… Что за Альбертом придёт леди они не ожидают и это может сыграть на руку.
Уильям закончил облачение. Посмотреть, что получилось было нельзя – ростового зеркала у него не было. Оставалось надеяться, что получилось сносно. К счастью, уже начинало темнеть и Уил надеялся, что недостатки в облике, которые он допустил, скроет ночь.
Краситься пришлось у маленького зеркальца возле входа, куда свет из окна добирался с трудом. От перенесённой болезни лицо было бледным, а на щеках наоборот пылал румянец – для дамы идеально. Волосы заняли больше всего времени, но и с ними как–то удалось справиться.
Правильно ли он поступает? Если что, бегать в таком платье будет куда сложнее. А впрочем, бегун из него и в мужской одежде так себе.
Наспех собрал вещи. Вряд ли они с Альбертом сюда вернутся. Закинул в чемодан два комплекта дорожной одежды, черновик своей рукописи, альбом с рисунками Альберта, который тот забыл в комнате Уила. Подумав немного и решив, что осталось достаточно свободного места, положил в чемодан «отверженных» как память о том, что они и сами стали «отверженными». Ну и самое главное… Смит-Вессон.
В коридоре Уил встретил горничную. Что он скажет, если она его узнает? Опустил глаза и прошёл мимо.
Леру стоял неподалёку от входа.
Уил направился прямо к нему. Протянул руку, затянутую в белую перчатку ни то для рукопожатия ни то для поцелуя. А впрочем, он не удивился бы если Леру ему руки не подал. И даже не расстроился бы – не до того сейчас.
– Мари – сестра Уильяма, – представился он, чтобы Леру знал как к обращаться к этой «даме». –Если вы готовы, нам лучше поспешить.