Первый день самостоятельного путешествия, где она сама себе голова, был исполнен самого натурального восторга: Кина не ходила, а летала, расточала направо и налево улыбки, и вообще чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Перед тем, как улечься спать, она даже порадовала себя парой бокалов шампанского, празднуя начало новой жизни. Но выпивка, видимо, оказалась лишней, и сон никак не шел. В итоге, покрутившись и так и не задремав, беглянка заложила руки за голову уставилась в потолок, неспешно строя планы на дальнейшую жизнь.
И вот тогда-то на мягких кошачьих лапах пришли опасения, с каждой минутой становившиеся все больше и больше. Раньше она никогда, за исключением недолгого бегства из Нового Орлеана, не оставалась одна: всегда рядом был человек, с которым можно хотя бы просто пообщаться и почувствовать, что ты кому-то нужна. Теперь же у нее оставалась она сама, и опереться было не на кого. Ошибется она, оступится, сглупит – никто не поддержит, никто не протянет руку помощи. И это пугало до стиснутых кулачков и паники в глазах.
Но ничего не попишешь: карты брошены и назад дороги нет. Кина сама выбрала подобный путь, и должна теперь пройти по нему до конца – ну или хотя бы до того момента, пока не достигнет нового перекрестка. К тому же, как уверяла себя картежница, все новое всегда поначалу страшно: надо только чутка освоиться и привыкнуть полагаться только на себя, и тогда все эти страхи покажутся просто смешными.
Провозившись с такими мыслями до трех часов ночи, она сама не заметила, как задремала, уткнувшись лицом в подушку и с головой спрятавшись под одеялом.
Оставшееся время пути до Дональдсонвилля Кина вела себя скромно и тихо, все больше держа ушки на макушке – просто на всякий случай, а то мало ли что может произойти с одинокой девушкой в дороге? Играть она, хоть и играла, но без серьезных ставок – скорее, чтобы отбить затраты, чем остаться с прибылью. По прибытии в город чуть поуспокоившаяся авантюристка прошлась по рынку, приглядываясь к сельскохозяйственному инвентарю, рабочей одежде и тому подобным вещам, всегда необходимым на ферме: не приобрести ли Хогану немного полезных подарков? Поразмыслив, от этой идеи она на время отказалась: не надо торопить события, лучше сначала узнать у деда, что ему надо, чем выслушивать ворчание о том, куда он денет третью лопату и седьмую мотыгу.
Приняв такое решение, Кина вернулась в гостиницу, переоделась, сменив авантажное платье на более простое и дорожное, и в таком виде отправилась на ферму, весело насвистывая «Молли Малоун». Возвращаясь спустя год с лишком обратно, она чувствовала, что сейчас идет к дому, и представляла, как увидит широкую спину работающего в поле дедушки, окликнет его, а когда тот обернется – с радостным визгом повиснет на шее. А потом уже, после радости встречи и счастливых слез, они сядут с бутылкой виски за небольшим столом, где так хорошо знакомы все потертости и трещинки, и она расскажет Хогану все-про все: как ей жилось, что чувствовалось, как пугалась пожара и как училась и Лэроу. Расскажет о пароходах на реке и об огнях Чикаго, о партиях в шумных поездах и о красивых песнях в опере. Ей стольким хочется поделиться!
Реальность, однако же, внесла свои коррективы. Слова нового обитателя фермы, мистера Биклза, были словно обухом по голове. Уронив саквояжик из внезапно разжавшихся пальцев, девушка сделала шаг назад, с неверием и непониманием переспросив: «Как так – умер?». Это просто в голове не укладывалось: дед казался сильным и мощным, как старый дуб, и, верилось, что старуху с косой, явись та по глупости за ним, он попросту прогонит под громогласные ирландские ругательства.
Кина не верила, не хотела верить – как же так-то случилось? Она же так ждала этой встречи, так ярко представляла себе, как обнимет Хогана! А теперь… теперь его больше нет! И она снова осталась совершенно одна, никому не нужная и ни в чьих молитвах не поминаемая! Сглотнув непрошенные слезы и призвав на помощь всю выдержку, которой ее так усердно обучал Уильям, картежница смогла справиться с собой и ответила более или менее ровным голосом, хоть и нервно прикусывая губу:
- Понятно. Лет дедушке было и вправду немало, хотя он был такой крепкий, что, казалось, до ста лет доживет, - вздохнув грустно, она кивнула, - Спасибо вам за христианское милосердие, мистер Биклз: мне будет чуть проще, зная, что за его могилой будут следить и ухаживать… Проводите меня к ней, прошу. Я… - повисла неловкая пауза, пока Кина собиралась с духом, чтобы вслух признаться, что старика больше нет, - хочу с ним попрощаться.
Когда показался простой деревянный крест, девушка остановилась, неловко споткнувшись и опершись на руку своего спутника. В сердце ударила щемящая, тянущая боль, а перед глазами, как живой, предстал образ Хогана. Сглотнув, она поинтересовалась:
- Мистер Биклз, а вы не подскажете, где я могу найти этого Оди Крэнстона? Я бы, возможно, выкупила у него ферму? Не переживайте, если что, с вами договор я расторгать не собираюсь: я здесь проездом, и жить не буду, но хотела бы, чтобы дедушка покоился на земле МакКарти, а не чьей-то еще. А пока, - сунула она мужчине из кошелька три десятидолларовых купюры, - примите это, чтобы вам самим на уход, оградку и так далее не тратиться. Кстати, его же не просто похоронили, а отпели честь по чести, ведь правда? – испытующе посмотрела она на Роберта.
Выслушав ответ, авантюристка попросила оставить ее на какое-то время одной. Подойдя к могилке, она перекрестилась и, сняв шляпку, склонила голову:
- Прости, деда, что я так поздно приехала. Что ты умер один, не в окружении семьи. Я не знала, правда не знала, и верила, - она дергано усмехнулась, - что ты еще меня переживешь. А оно вон как вышло… Верю, что ты сейчас в райских кущах и тебе там хорошо – ты заслужил их. А я по возвращении закажу молебен за тебя. Знай, дедушка, я тебя помню и люблю. Вот даже приехала навестить, соскучилась сильно. У меня же, кроме тебя, семьи-то по-настоящему и нет…
Постояв какое-то время в скорбном молчании, девушка вернулась к ферме и думала уже попрощаться с ее новым обитателем, как тот, к вящей неожиданности, сообщил, что от Хогана остались письма. Конечно же Кина не могла от такого отказаться и, устроившись за столом, тем самым, до боли знакомым, с тоской во взоре пролистала их, пока не наткнулась… на письмо Тийёля!
Пробежавшись по строчкам, написанным муженьком, она сначала даже не поверила глазам своим, и перечитала еще раз, более внимательно, чувствуя, как в сердце зреет ядовитый цветок злобы и непонимания. Убедившись, что ей не померещилось, Кина поднялась с места, горделиво расправив плечи. Лицо ее закаменело и стало холоднее льдов Антарктики, и только злое черное пламя в глазах выдавало распиравшие изнутри гнев и боль.
- Я возьму это с собой. Благодарю, мистер Биклз, доброго дня. Здоровья вам и вашему семейству. До свидания.
Запихнув письма в саквояж, она торопливо пошла прочь от фермы, чувствуя, как ее разрывает от пожарища в груди, как адски болят виски и подрагивают пальцы. Только когда дом скрылся за поворотом, она прислонилась к стоящему на обочине толстому дубу и закричала.
Боль от предательства нелюбимого, но все же когда-то близкого человека, грязный обман, тень, брошенная на ее имя перед всем белым светом, рухнувшие надежды когда-то увидеть папу с мамой, понимание, что на самом деле убило дедушку – все это разбило хилую плотину холодной отчужденности, на краткое время ставшую броней перед чужими глазами, и вырвалось с исполненным боли воплем и градом крупных слез. Закрыв лицо руками, Кина сползла по дереву на колени, плача над своей погубленной жизнью. Жизнь, словно в насмешку, наносила ей удар за ударом, и, стоило ей чуть расслабиться и увериться в том, что все хорошо, следовал новый удар, еще сильнее прежнего.
Первым желанием у нее было отправиться в Новый Орлеан и убить предателя-Мишеля. Вторым – явиться в город и обличить его во лжи. Но сколь бы не была она зла на мужа, сколь сильно бы не желала ему сгореть заживо, у Кины хватало рассудка понять, что ее тут же повяжут и приговорят к пожизненному заключению, где она и сгниет заживо. Рваться туда прямой сейчас было бы глупостью, но прощать «милого Мишеля» она не собиралась, возненавидев его всеми фибрами души.
Чуть придя в себя, так и не поднявшаяся Кина размазывала кулачками горючие злые слезы, ругаясь на смеси итальянского, ирландского, английского и французского, выплескивая боль в обещании негодяю и рогоносцу самых страшных кар. Не зря говорят, что месть – блюдо, которое подают холодным. Тийёль заплатит жизнью за свои слова – в том она поклялась перед Господом, но не сейчас. Придет время и откроется возможность – тогда она ударит. Не своими руками, упаси Боже: найдутся люди, готовые за доллары здесь и сейчас принять кару за смертоубийство там и потом. А пока что остается сжать сердце в кулак и жить как прежде, только лишь не забывая, что все могло быть иначе.
Ну и ныне надо перестать ныть, подняться и привести себя в порядок. По возвращении в город надо, пожалуй, положить в банк тысячу долларов резерва, попросить во храме заупокойную мессу, после чего решать вопросы с этим, как там его, Крэнстоном. Ну а как все будет завершено… К дьяволу Мишеля, гори в аду все его предательство – по крайней мере, пока что. Встречай, Запад, тебя едет покорять Кина МакКарти! Там, в бытие на грани, в вечной опасности и риске, можно будет, наконец, забыться и заглушить душевную боль пряной остротой жизни.