Когда жизнь проходит на острие, начинаешь отчетливей чувствовать ее биение. Все вокруг обретает свой привкус, краски становятся ярче, а люди вокруг выступают из серой массы, становясь каждый сам по себе индивидуальностью. Это манило, как, наверное, манят усталого путника, прошедшего насквозь безжизненные пустынные прерии, огни салуна в захудалой деревушке, которую раньше он бы проехал, не оглянувшись. Теперь, когда жизнь Камиллы стала исполненной тайны, когда она, продолжая оставаться в безвестности, стала держать свои тонкие пальчики на пульсе грубой мозолистой руки войны, она впервые за долгое время почувствовала себя глубоко и всеобъемлюще удовлетворенной.
Это было куда как более интригующе, чем вся ее прошлая жизнь, притягательнее даже, чем музыка. И даже то, что охота за чужими секретами требовала не только таланта, но и усидчивости и терпения, ее не останавливало. Мила, словно губка, впитывала уроки Деверо, стараясь запомнить каждое слово, и не раз одинокими ночами, когда девушка заполняла свой дневник, перед мысленным взором ее вставал очаровательный образ майора. Поначалу видения эти были исполнены скорее фривольностей, чем какого бы то ни было практического смысла, но со временем «внутренний Нат» все больше появлялся, напоминая об уроках шпионского ремесла.
Изменилось, незаметно для самой итальянки, и отношение к офицеру. Все чаще и чаще она вспоминала о нем не как о видном мужчине, но как о соратнике по тайной войне. Скорее, теперь она воспринимала Деверо почти также, как Марко, но если брат был малым беспутным, то офицер являл собой образец таланта, изобретательности и разносторонней образованности.
Немало листов улетело в камин, чернея и съеживаясь, прежде чем юная мадам Тийёль научилась правильно записывать услышанное днем и вычленять из массы ненужной и сомнительной информации крупицы истины. Это было прекрасно само по себе, но еще более восхитительно было то, что за правду и откровенность ей платили, причем весьма неплохо. Это не могло не льстить, но куда приятнее денег было наблюдать за результатами своих с Натом страданий. Два человека, систематически обманывающие целую армию – это и смешно, и упоительно. Какой хлопок, какие бобовые, помилуй Мадонна! Это так мелочно, так приземленно! А вот игра умов и полет мысли, приторные разговоры с женами офицеров – глупыми индейками, и каждодневная щекочущая нервы опасность быть схваченной – это то, что нужно для людей незаурядных, которым тесно в тяжелой картинной раме скромного и однообразного быта! Это то, что нужно ей, Камилле д’Арбуццо.
Для Милли не было никакой беды, что она своим решением оказалась в стане проигравших: а в победу серых над синими, что бы там не говорил Деверо, ей не верилось. Слишком много людей погибло, слишком много земель оставлено. Даже здесь, в Новом Орлеане, городе, душой и сердцем принадлежащим конфедерации, все тише и тише звучат обнадеживающие голоса. Натаниэль, конечно, вслух не может признать другого, как и не может предать присягу, поэтому и уверяет, что все образумится. Но это все только слова, слова, слова… Наполеон любил повторять, что Бог на стороне больших батальонов, и по всему выходило, что покровительство свое он дарил янки. К тому же, если не врали газеты и слухи, последних доводов королей у них тоже было с избытком.
Как первой страстью юной девушки стало музицирование, так второй оказался шпионаж. Третьим же китом, на котором зиждилась ее жизнь, стали карты. Родители, братья и сестренка были где-то неподалеку, но любовь к ним была густо приправлена чувством долга и настоятельной потребностью не допустить, чтобы снова повторились те дни, когда Фелипе безучастно сидел в кресле, не зная иной жизни, чем стакан в руках. А вот для супруга места среди избранных радостей не нашлось вовсе.
Карты… Они были чем-то похожи на то, что делали она с Деверо. Такая же необходимость просчитывать дальнейшие действия, считывать информацию по малейшим изменениям лиц, по нечаянным жестам, такая же нешуточная опасность, пускай и не жизни, а кошельку. Зеленый стол учил анализировать и прогнозировать, приучал к риску – но риску осознанному и четко отмеренному. Он манил азартом лишь немногим меньшим, чем работа на сигнальный корпус, приучал гореть радостью побед и стоически относиться к поражениям, зная, что всегда можно отыграться. Милли не была любимицей фортуны, которой всегда шла нужная карта, а посему девушка методом проб и ошибок стала учиться играть если не лучше мужчин, то хотя бы не хуже их. Каждая партия – это не только вызов, но и ценный урок.
Ведь что она теряет? Всего лишь деньги: вещь важную, но не ту, без которой жить невозможно. К тому же итальянка не собиралась рисковать всем своим (да черт возьми, не отцовским, не мужниным, а своим лично!) состоянием до последнего цента: доля отцу, доля на черный день, а остальное уже можно было пустить на стад. Тем паче компания подобралась хорошая, не издевающаяся на решившей играть в мужские игры маленькой леди, что уже само по себе немало стоило. Особенно настоящий джентльмен мистер Кимби, каждая партия с которым превращалась в маленькое произведение искусства. А попутно, слушая сладкие речи своего визави, Камилла старательно запоминала, как он за обходительными манерами прячет свои мысли, оставаясь одновременно и открытым, и преисполненным загадочности. Такой образ девушке импонировал гораздо больше, чем натужные шутейки одних и попытки удержать на лице каменное выражение других. Мила, пользуясь своим возрастом, умением изображать из себя наивную невинность и жадной готовностью узнавать что-то новое о том, что ей интересно, не стеснялась просить сидящих с ней за одним столом поделиться с ней разными хитростями и фишечками. Упаси Боже, не теми, конечно, что составляют тщательно лелеемую тайну каждого картежника, но более доступными и общепринятыми.
Развеселое бессмертье игрока, когда каждая партия становилась своеобразной маленькой жизнью, очаровывало ее, и раз за разом зеленый стол манил к себе. На ради денег или трофеев, хотя их получать было безумно приятно: ради самих этих таких коротких часов, проносящихся мимо быстро, словно чайный клипер по Индийскому океану. Проигравшись в пух и прах или уходя с гордо поднятой головой, Мила чувствовала себя словно заново родившейся, а бьющая через край кипучая энергия требовала срочного выхода. Все треволнения и опасения предыдущих дней отступали на задний план, риски казались смехотворными, и любое дело было по плечу.
Жизнь била ключом, но и в ней, и без того богатой на события, случалось то. Что выбивалось за привычные рамки – например, неожиданное послание из прошлого, от давно позабытого Джеффри Лежона. Милли и вправду не сразу вспомнила, кто это такой, но когда память все же возобладала над забвением, села писать ответ:
Милый Джеффри!
Ваше письмо меня глубоко тронуло, и я ни за что не простила бы себе, если бы оставила его без ответа. Ведь вы там, где гибнут люди, там, где кровь, смерть и страдание стали привычными спутниками. С оружием в руках вы, несломленный, защищаете то, что дорого, и те, кто остались дома, не могут это не ценить. Ведь такова участь женщины: ждать, когда мужчины определят ее дальнейшую судьбу. Я верю, что вы, дорогой Джеффри, делаете все то, что должно, и даже превыше того – так примите же мое искреннее восхищение.
Жизнь моя идет своим чередом, и я бы и рада поведать вам что то, что смогло бы вызвать у вас ответный восторг, но поведать мне, увы, нечего. Думаю, вы понимаете, почему. Но чтобы скрасить тоску своих будней, я стала уделать немало часов своих музицированию и пению. Негоже мне самой судить, хорошо ли у меня получается, но мнится мне, что некоторых успехов я достигла. И когда вы вернетесь домой, я буду счастлива сыграть и спеть для вас: это лишь малость, что я могу сделать тому, кто не забывал обо мне даже в самые трудные часы.
Не извиняйтесь, не извиняйтесь! Вы правильно сделали, что написали, и ничего зазорного в этом нет. А коли уж я для вас сдала той, чей образ хранит вас в бою, я буду молиться Создателю за то, чтобы вы вернулись с войны живым, целым и здоровым. Вами движут только чистые и светлые порывы – Господь не оставит вас без защиты, а я буду просить Его помочь вам.
Когда дорога ваша вернет вас в Новый Орлеан, буду счастлива увидеться с вами: в доме ли Тийёлей или на Villa d'Arbuzzo, не важно. Буду ждать вас, мой благородный рыцарь.
Уважающая вас подруга,
Камилла Тийёль, в девичестве графиня д’Арбуццо
А потом жизнь снова сделала крутой поворот. Уж от кого от кого, а от Натаниэля упадочных настроений Камилла не ожидала, и когда майор посмел предложить ей прекратить тайную войну с янки, натуральнейшим образом возмутилась. Уперев руки в бока, она смотрела на сидящего в кресле офицера сверху вниз, ножкой отстукивая злую дробную чечетку:
- Да что вы такое мелете, майор! Я, кажется, уже один раз сказала вам, что я готова помогать вам, и при первом же подозрении на опасность от своих слов отрекаться не собираюсь! Не может мне Конфедерация платить столько же, сколько и раньше, и черт с ним! Я не какая-нибудь battona, которую кроме денег ничего не интересует! Хорошо, будем считать, что я по старой дружбе делаю вам скидку, и согласна заниматься тем же, чем и раньше, за меньшие деньги. Я не военная, но я – д’Арбуццо, и отступаться не собираюсь! Вы меня поняли?
Или, Натаниэль, вы недовольны тем, что я получаю и как? Если это верно. Так имейте в себе силы сказать об этом прямо. А пока янки не победили, я буду рядом с вами делать то же, что и раньше. Я – взрослая женщина, и вправе сама решать, что мне надо, и я решила. Господь, - она сжала в пальцах крестик, - не оставит меня. Я сказала, и так оно и будет, и не смей со мной спорить! Я за дневником – обсудим последние сведения, а потом решим, на чем следующем сконцентрировать наше внимание. Ждите!
Пока Мила искала дневник, со всевозрастающим страхом понимая, что он пропал, ее Эдем закончился. Но не змей-искуситель стал тому предвестником, а самый банальный стук в дверь и хорошо знакомый голос Миллса, ставшего, видимо, для Камиллы ее персональным проклятием. Растерянная, девушка не знала, что и предпринять, суетливо оглядываясь по сторонам. Спасибо Деверо – он быстро определился с планом действий. Как бы итало-ирландке не хотелось оставлять бывшего любовника на расправу федералам, она хорошо понимала, что это, наверное, ее единственный шанс.
- Ясно, сделаю. – коротко ответила она, заметавшись по комнате. – И не извиняйся: каждый этот день был для меня прожит не зря.
Времени нормально одеться не было, а значит, придется брать только самое необходимое. Деньги из тайничка – раз. Дерринджер – два. Шляпка, если она поблизости –три. Зонтик – четыре. Постараться хватануть любую верхнюю одежду, какая только под руки попадется – пять. «Больше не успеть! Бежать, бежать, бежать! Как же так!? Проклятые янки, раскрыли! Cazzo! Bastardo! Ceffo! Дневник, чертов дневник! Porca Madonna, наверняка это кто-то из слуг предал! Негодяи! Всех, всех поубивала бы»!
Замерев перед Натом, встрепанная Камилла порывисто обняла офицера, на прощание крепко поцеловав его в губы:
- Я готова. Береги себя и не дай им себя расстрелять, прошу. Освободишься и захочешь увидеть меня – ищи моего брата Марко. С Богом, милый.
Придуманный на ходу план Камиллы был прост. Из города полумесяца надо бежать, и тянуть с этим нельзя. На отцовскую ферму – не вариант, туда солдаты наверняка придут. А значит, надо найти того за городом, кто может приютить. Ответ пришел сам собой – ферма деда, Хогана МакКарти! Пускай он с внучкой никогда не общался, но не оставит же ее в беде! К тому же наверняка полюбит, не может же он быть столь черствым! Родная кровь же!
Но бежать черт знает сколько лье до фермы в домашнем было бы глупо. А значит, сегодня она укроется у Марко и попросит брата помочь как с новым выходным платьем, так и с незаметным бегством из города. Платить брату из собственных запасов девушка не собиралась – пускай помогает сестренке, как она однажды помогла ему. Раскошелиться она собиралась, только если Марко совсем уж упрется, поставив золотого тельца превыше семейных связей. В подобную низость родича девушка верить не хотела, но на всякий случай была готова ко всему.