Сраные миски. Сраное, вонючее тряпье. Сраные мулы. Сраный, грёбаный, будь проклят на все века, это чёртов прииск! Выть, метаться как зверь — вот чего хотел Джозеф!
Ты встаешь очень рано, а такое впечатление, что буквально пару минут назад прилёг. Спина болит уже с самого утра, голова ноет, но ещё далеко до вечера. Потом идёт, то есть ползёт о-очень длинный день полный забот и всякой дряни, от которой хочется просто застрелиться! Ну а потом... Нет, сука, не просто вечер, а вечер в которой нужно ещё успеть сделать дохрена остальной ерунды, от которой тоже хочется сдохнуть. И так день за днём. Каждый. Грёбаный. День.
А ещё нужно наблюдать эти мерзкие, тупые, ухмыляющиеся рожи. Слушать их дебильне разговоры, изо дня в день, одно и тоже, эти сальные, тупые шутки; этот грёбаный мерзкий смех Ортона, гнусавое "дык-дык" Флетчера... Даже Чарли бесил! Бесил тем, что каждый раз, раздирая глаза по утру, и смотря на реку, Джо вспоминал тот момент, когда отдал ему те проклятые пятьдесят долларов, а он его не предупредил. Он должен был сказать ему, что это ад, должен был сказать что то типа: "Парень, самое худшее, что ты можешь сделать — поехать с нами."
Это конечно было не правильно, винить кого нибудь в том, что он оказался по уши в дерьме, но черт возьми! Ему было тринадцать! О чем он мог судить здраво, кроме игры в камешки и сладких палочек мистера Тоддса!?
В его голове укоренялись мысли о том, что он вляпался в очень скверную историю. Он не мог не замечать общего напряжения, даже воздух вроде бы изменился, стал затхлый, не смотря на простор у реки. Взгляды стали резче, шутки — злее. Целью не было вызвать смех, нет уж, проверьте. Это были оплеухи, мол, н-на, сука, что ты теперь на это скажешь? Всем хотелось... Чтобы все решилось. Да. Его как самого слабого списали давно со счетов. Молчун возьмёт свое, никому не уступит, но вот остальная тройка — подискивают лишь повод, чтобы расставить точки.
Золото. Грёбаное золото.
Финалом же всему стала эта выходка Ортона. Бабское тряпье, в купе с этим "Джозефина"... Нет, нет, нет, не нужно было ему так говорить! И эта мерзкая улыбочка англичанина, на его ублюдской, небритой роже.
Когда он поднял голову и посмотрел в голубые глаза Ортона, то понял что сейчас он убьёт его. И плевать. Джозеф это понял до того как сунул руку в карман и ощутил рукоятку ножа.
Костер все также размеренно потрескивал и плевался искорками, пахла мясная похлёбка с бобами, а от реки тянуло сыростью. Но они с Найджелом словно оказались в другом измерении, где были только они вдвоем.