Беседа с подполковником-северянином прошла если не как по маслу, то, по крайней мере, без излишних проблем. Как и последующая встреча – первые мостки между Тийёлями и оккупационным командованием были налажены. Вот только никто этого не оценил: ни муж, ни соседи. И черт с ними, с другими новоорлеанскими леди: эти battona просто не понимали своим скудным умишком, как можно одновременно балансировать на узком канате между двумя враждующими сторонами. Даже приказ Батлера не поколебал ее уверенности в собственной правоте: смысла воевать, да еще так глупо, с теми, за кем сила, итало-ирландка не видела никакой.
Хотя провокационные надписи и идиотские посылки, признаться, вывели ее из себя. Поначалу она, вопя, словно банши из маминых сказок, швырялась этими «дарами» в стену, ругая тупоголовых куриц на чем свет стоит на смеси английского, итальянского и французского, громогласно строя наижесточайшие планы отмщения всем тем, кто посмел объявить себя ее врагом. Потом, утомившись и почти сорвав голос, просто кривилась и шипела, как змея. Ну а под конец уже стала веселиться, смеясь над тем, сколь скудна фантазия у прочих новоорлеанок.
Брань и недовольство на вороту не виснут: пройдет несколько лет, и все забудется, а ситуацию надо выправлять здесь и сейчас, а то к приходу своих – или к окончанию войны – от богатств Тийёлей не останется и затертого цента. Пока у власти янки, надо дружить с янки, вернутся дикси – надо вовремя переметнуться, прихватив с собой какой-нибудь ценный «подарок» для командования: в логике Милы все было элементарно. И те, кто это не видят и предпочитают плевать на нее, потому что на оккупантов – страшно, последние cazzo. Ну или, с учетом того, что так выражали свое недовольство в основном дщери Евы, brutta vacca.
Но Мишель, Мишель… Вместо того, чтобы понять, какие выгоды можно извлечь из этого положения, он предпочел выплеснуть свое недовольство на ту, кто дала ему шанс вырваться из той финансовой ямы, куда его загнали не кто-нибудь, а свои же, южане! Так что отмалчиваться Камилла не стала – вот еще, будет она терпеть оскорбления от кого бы то ни было! – и устроила в ответ хорошенький такой скандальчик со слезами, воплями и истерикой. Тем более, что дома как раз примерно таким образом все спорные вопросы между отцом и его детьми решались: так что девушка в баталиях словесных была закалена. К тому же Мишель не поднял на нее руки: а значит, можно было смело упереть руки в боки и стоять неприступным утесом на пути глупого самодовольного мужского недовольства.
Тем паче, помимо того, чтобы брать мужа на голос, мадам Тийёль почитала свои аргументы неотразимыми. Что с того, что все кредиторы просят денег? Боже мой, какая неожиданность! Сейчас всем пришлось затянуть пояса, и не сегодня, так завтра все бы все равно потребовали бы расплатиться по счетам. А все негодование окружающих не стоит и выеденного яйца, если их семье удастся вернуть прежний уровень достатка: а сделать это можно, только общаясь со столь нелюбимыми горожанами янки, и никак иначе.
Но все слова ее были подобны бисеру, метаемому перед свиньями: вернее, перед одной французской свиньей, никак не желавшей видеть ее попыток спасти хоть что-то: хотя бы попыток, тогда как он изволил возлежать в постели и предаваться страданиям о сгоревшем хлопке! Господь Вседержитель, Мишель в эти моменты так напоминал papa, что Мила была готова бежать хоть на край света, лишь бы и дом Тиёлей не погрузился в апатичную леность! Зато скандал его хотя бы расшевелил, что тоже можно было поставить себе в маленькую, но победу. К тому же по итогам поле семейного боя осталось за ней – а значит, и правда тоже!
В итоге жизнь вернулась в прежнюю колею: за исключением того, что Камилле пришлось стать практически затворницей: с северянами не хотел общаться муж, а южанки не хотели общаться с мадам Тийёль. Девушка, потосковав какое-то время без светского общества, вскоре вернулась в прежнее бодрое расположение духа, решив, что так или иначе, а трудности они преодолеют. Вместе. Ну, по крайней мере, пока что вместе: лучшего варианта, готового встретить графиню д’Арбуццо с распростертыми объятиями и поспособствовать ее разводу, не находилось. Значит, следовало держаться Мишеля: хоть какое, а подспорье. К тому же, как ни крути, он ее ни из дому не выгнал, ни отказал в хоть какой-то, да финансовой поддержке, а значит, она была ему чем-то обязана. А обязанной быть Камилла не хотела.
К тому же дома все равно делать нечего: все книги, сколько их ни было, она перечитала, а одними газетами весь день не убьешь. Не уезжать же, прости Господи, на Villa d'Arbuzzo и пытаться поднять хозяйство? Оставалась только одна точка приложения усилий для деятельной девушки: ее ни капли не обожаемый супруг. Для бездельничающей итало-ирландки это стало настоящим вызовом: вернуть расположение Мишеля. И тут в ход пошли всякие ухищрения: начиная от милых женских намеков и кончая пением.
Так что часы безделья своего Камилла уделила именно пению. Тоскливые ирландские баллады, задорные итальянские песни, которые насвистывал себе под нос отец, тексты из опер Верди и Доницетти, «Русоволосую Дженни» и «Все вокруг моей шляпы», и многие другие. Ей самой стало интересно, как у нее получится играть голосом, меняя его вместе с мелодией и заставляя то птицей взлетать к небесам, то звучать мрачно и глухо, словно опускаясь на дно морское.
В долгих и усердных занятиях музыцированием Мила нашла для себя отдохновение и спокойствие. Порывистая и нетерпеливая, она всегда предпочитала действовать, не тратя времени на раздумья, и откровенно тосковала от долгих монотонных дел. Но стремление научиться петь соло лучше и еще лучше научило ее выдержке и терпению, и теперь она могла долго корпеть над каким-нибудь сложным местом в тексте, пока не приучит голос переливчато скользить по словам ровно так, как ей того желается.
Одного ей не хватало: мелодии. Петь акапелла неплохо, но сколь приятнее помогать себе музыкой! От этого и ритм становится чище, и слова можно усилить прекрасным звучанием струн или клавиш.
Вкупе с ласковой заботой и аккуратной ненавязчивой нежностью, осиянной лучистой улыбкой и теплом глаз, растопило лед, покрывший было отношения супругов. Камилла наслаждалась новым опытом, не могла нарадоваться на себя, сумевшую-таки снова расположить к себе мужа, и жила теперь, практически не думая о завтрашнем дне и не строя новых наполеоновских планов по спасению семьи и вхождению в высшие круги Америки.
Но мироздание сжалилось над девушкой, утопающей в озере быта, и бросило туда камень, имя которому – Марко д’Арбуццо. Камень, от которого рябь пошла по спокойной воде. Рябь, которая сменила нежную улыбку Камиллы на хищную усмешку: она почувствовала ветер перемен. Словно капитан корабля, потерянного в бескрайнем море, услышавший долгожданное слово «земля», она устремила себя к этому шансу на спасение.
Обняв и облобызав брата, Камилла, снова в одночасье ставшая малышкой Милли, с восторгом слушала его истории, привычно отсекая всякую шелуху и ища в горделивых словах потаенный смысл. И та картина, которая представала перед ней, не могла не заставить сердце биться чаще. Вот он, новый поворот судьбы, которую всенепременно надо схватить за хвост и ни за что не выпускать из рук!
- Сведу. – размашисто кивнула девушка на предложение брата. – Только Миллс, из того, что я успела узнать, чурбан и формалист. С ним вести дела, думаю, не выйдет. А вот, выйдя на него, поискать в его окружении кого-то более, кхм, сговорчивого, я думаю, вполне реально. Подумай об этом, Маркулин.
Но, - откинувшись в кресле, она с улыбкой посмотрела на старшего Дарби, – у меня есть одно условие. Помоги мне уговорить Мишеля сотрудничать с тобой. Это будет обоюдно выгодно: на стороне моего мужа какой-никакой, а статус, к тому же коммерческий опыт. К тому же он все равно из-за моей попытки сдружиться с оккупантами считается человеком замаранным. Помоги ему понять, что другого выхода у него нет, и тогда твоя – и твоих дружков – находчивость, опыт и связи Мишеля и мой ум, - Мила рассмеялась, - смогут принести гораздо большие дивиденды, чем все это по отдельности. Ну как, по рукам?