Озлобленный взгляд рыжей уперся в глаза монаха - но когда она увидела в руке Никодима табуретку и услышала его зов о помощи, то внезапно весело рассмеялась и медленно, без малейшего страха попятилась от него в дальний угол возле печки, завешенный циновкой.
– А я к вам со всей душой! – улыбаясь, укоризненно покачала она головой, не сводя взгляда с монаха. – Ну ничего, скоро снова увидимся, святой отец. Козочек проведать надо, что-то совсем разволновались бедные...
И тут же исчезла - только циновка качнулась. Похоже, в этом закутке спрятался еще один выход из дома, скорее всего в сторону загона с животными. А хрипы и поскрипывания ложа, на котором лежал больной супруг рыжей, усилились. Видимо, возглас монаха был достаточно громким, чтобы разбудить бедолагу, но голоса сам тот пока еще не подавал и отдернуть занавеску не пытался.
– Что тут творится?! – хриплым спросонья голосом спросил предводитель солдат, одной рукой держа кинжал, а другой протирая глаза. Он стоял на пороге, разделявшем две половины дома, и его товарищи переминались за его спиной.
– Где хозяйка, куда подевалась? На двор что-ли вышла? – подозрительно спросил он, оглядывая помещение и прислушиваясь к кряхтению за занавеской. И не найдя ничего предосудительного, продолжил уже более доброжелательно: – Чего ты голосил-то, отче, зачем деревяшку в руках держишь? Приснилось что, может, во сне случаем не ходишь? А то знал я одного мужика, постоянно норовил то в лес забрести, то на крышу дома забраться, пока душа сны смотрит...