Уго Боске задавал вопросы, на которые трудно было сыскать ответы теперь. В прежние времена, конечно, ответом был бы один лишь грозный взор или увесистая затрещина - но сейчас, когда небеса осыпались пеплом, а Санкторум наполнился зловещими тенями и искаженными монстрами, даже самые убежденные в святости Престола люди дважды и трижды задумывались, прежде чем обрывали подобные рассуждения. Как ни крути, ничто так не может пошатнуть веру, как потрясения, которые коснулись всех и каждого. Вера в этом отношении становится очень и очень материальной субстанцией, кровно связанной с тем, чем живет верующий...
А сейчас у каждого из четверых странников были только они сами, лица их спутников в сполохах костра да верное оружие под рукой против всех ужасов ночи, которые сулила Пустошь. Беседа вскоре затихла и утомленные долгим маршем тела и умы уже просили отдыха, так что наступало время укладываться на ночлег. Первым вызвался молчаливый Кающийся, чей грозный силуэт продолжат пронзать ночную мглу острым шлемом, когда остальные уже улеглись под плащами вокруг костра. Через пару часов он положил ладонь на плечо Флеминга, передав вахту ему, а потом пришёл черед Каталины, а потом и Боске, после чего уже и забрезжил рассвет.
Когда же стало достаточно светло, то все четверо увидали в нескольких милях в стороне от дороги на Лествицу нечто необычное - а именно кружащие во множестве в небе черные точки, клубящиеся в одном месте. Птицы! Что же могло собрать столько птиц в одном месте? Стоит ли проверять, что это было, или лучше придерживаться прежнего курса?
...В это же время Никодим согласился выслушать полночную исповедь хозяйки гостеприимного жилища. Ищущий выбрался из-под плаща, которым укрывался на ночь, и побрёл в ту сторону, куда позвала его женщина - на половину хозяев дома. Постель её мужа, который продолжал беспокойно ворочаться и хрипеть, была завешана тканью от любопытных взоров (да и запах оттуда шёл такой тяжкий, что желания соваться большого у монаха не возникало - случалось ему уже видать безнадежных больных, от которых разило примерно так же), так что зажженная лучина и тихий шепот вряд ли мешали ему.
– Простите меня, святой отец, грешна я! – тихо начала рыжая, сокрушенно качая головой, в то время как Никодим пытался вспомнить, было ли застегнуто ее платье на все пуговицы прежде или же две верхние застежки так же приоткрывали вид на ложбинку между её грудей. Монаху пришлось помотать головой, чтобы прогнать своевольные мысли. Никодим бросил взгляд на женщину: заметила или нет? Неясно...
– Уже который год я мечтаю о сыне или дочке. Для этого я и вышла за своего господина замуж, ведь это удел каждой жены, вы понимаете меня, святой отец? – продолжала шептать женщина. И обернулась в сторону завешанного полотном угла: – Но... у нас ничего не выходит, святой отец. Это, наверное, воля Агнца, но... может быть его воля в ином и мне стоит... попробовать нечто иное? Сомнения гложут меня, святой отец... Несколько раз в год кто-нибудь останавливается у нас на ночлег, а я начинаю думать: не воспользоваться ли возможностью сотворить новую жизнь во имя Чуда? Ведь именно это же и завещал нам Агнец, разве не так? Разве это не богоугодное дело, святой отец?
Отсветы огонька лучины отражались в глазах женщины, казавшихся теперь угольно-черными, но взгляд монаха всё сильнее притягивали очертания её груди под тканью платья. Ох, нельзя так, нельзя! Ведь и обеты он давал, вступая в Орден, и сам же согласился с солдатами, что нельзя посягать на чужих женщин, особенно если в этом доме тебе оказали гостеприимство. А всё же... тянет сказать: конечно богоугодное - и помочь мятущейся душе в ее мечте! Тьфу ты пропасть, нет, нельзя так, нельзя...
А может... кто из дезертиров согласится "подсобить" горю вдовы при живом муже? Вроде как и сам Никодим не замарается во грехе, и женщину утешит, и к солдату в расположение войдет. Есть над чем подумать... Хотя, конечно, такие мысли тоже заставляли монаха немного стыдиться себя - как-то это слишком уж расчетливо получается, чуть ли не сводничество.
Так значит что, отчитать ее во грехах и настрого запретить то, что ею задумано? Это, конечно, сохранит его обеты и совесть незапятнанными - но только лучше ли будет от того самой рыжей и самому Никодиму? Ведь кто знает, много ли им вообще осталось на этом свете жить...
Словом, тяжкие сомнения одолевали не только рыжую красавицу, но и самого монаха во тьме крестьянского домика при свете единственной искорки света.