Куллстед, будучи в некотором роде сам по себе промышленным магнатом на которого он же сам и работал, стоял у окна, окроплённого мелкими каплями привычной альбионской непогоды, уже несколько минут к ряду и глубокомысленно молчал. Не то чтобы мистер Макхольн был погружен во всегда модную среди аристократов легкую меланхолию, он просто задумался убежав мыслями далеко от покрытой мокрым булыжником мостовой легко различимой за узким стеклом и от пробегавших туда сюда прохожих укрытых зонтами-грибами. Руки сооснователя частного сыскного агентства были сложены за спиной в замок, так словно он был готов в любой момент сдаться на милость родного правосудия. Его высокая и худая фигура чуть покачивалась, пока безупречно отлакированные ботинки неспешно и крайне монотонно смещали его центр тяжести от носка к пятке и обратно завершая очередной цикл, едва заметно при этом поскрипывая отличным дубовым паркетом, которым в свою очередь были укрыты полы приемной.
Наконец, Куллстед прервав затянувшееся молчание, четко и внятно произнес:
– Мда... – и снова как ни в чём не бывало замолчал, оставив эту свою глубокую мысль без продолжения, тем временем не глядя нашаривая рукой какую-то пухлую папку, с ближайшего писчего столика, и уставившись на неё невидящим взглядом так словно пытался проникнуть внутрь желтого картона с одной лишь помощью своей силы воли. Наконец, он вздохнул тяжело и безрадостно пролистав документы подшитые с аккуратной дотошностью – отложил папку обратно на то же место, снова уставившись в окно напротив.
"Сегодня действительно паршивый день для изобретательства." – думал мистер Макхольн так и не решив, чем именно ему следует заняться из множества проектов и экспериментов, которые он мысленно проводил одновременно и параллельно. Можно сказать та часть его изобретательских усилий что добивалась воплощения в жизнь, была лишь скромной верхушкой айсберга всех тех идей что циркулировали в его чересчур светлой голове изо дня в день. Куллстед ещё раз вздохнул, снова складывая руки в замок за спиной.