Бодрость и торопливость выветрились с беготнёй. Азарта не осталось. Подъёма не осталось. Тяжеловесное безразличное спокойствие. Глухое раздражение внутри. Кому тут стрелять-то? Я чувствую, как разогрелся. Дыхание стало чаще и глубже после бега. И в кого?
Иду по коридору в сторону библиотеки, переводя дух. Чувствую, как нагрелась на мне новая синяя роба, которая до этого сидела вроде бы как чужая. Всегда любил униформу. Никогда не понимал, как людям может быть НЕ приятно, чувствовать себя штатной единицей без лица и номерного знака. Я всегда находил в этом что-то от воинского подвига. Даже больше, чем от воинского - от человеческого. Человеку всегда трудно стать механизмом - больно и страшно. И совсем не видно за этим героики. Но для меня это было всегда сродни воинскому самопожертвованию.
Я помню, к нам в госпиталь поступил боец. Я тогда проходил там практику со старшими товарищами. У него был плохой прогноз - ног не было, руки... Но мы тогда вернули его в строй. Как раз в тот год новая серия боевых модулей сходила с конвейеров... Я слышал, как он говорил с моим куратором. Это был очень сложный пациент. Кажется, там кроме конечностей ещё были осколочные и как бы не пулевые. Не помню уже. Зашёл потом сказать спасибо врачам. Мы и сами очень гордились. Ему было за сорок. Он из них лет двадцать воевал. На войне потерял брата, с которым вместе уходил. Умерли у него здесь, пока его раскатывали танками по пустыне, отец и мать. Жена ушла и забрала детей. Он сказал, он с ними повидался, когда выписали. Ровно так сказал. Как о старом однокласснике или парне со своего потока, чью фамилию уже забыл. У меня тогда от его взгляда волосы зашевелились.
И Вадим Вадимович на него так же смотрел. Его ещё, когда привезли, он необычно выглядел - всегда под боевым наркотиком пелена на глазах у ребят, а этот как в море смотрел. Или в чистое небо. Он тогда рассказал немного о себе. Это перед нашей сменой было. Он с утра заходил, мы как раз заступали. А потом посмотрел на Вадим Вадимыча и улыбнулся:
- Спрашивай, доктор, хочешь же, по глазам вижу.
И Вадим Вадимыч хотел спросить. Я видел, что хотел. У него лицо в какой-то миг кричало, так что тот воин всё понял и улыбнулся. Откуда ты такой?! Кто ты?! Что у тебя в жизни есть?! Что тебя в жизни держит?! Ты же из сменных модулей весь собран! У тебя мозг на половину из неорганики! Память твоя для тебя военными психологами и режиссёрами несколько раз заново почти наугад снята на основе документальных о тебе записей!!! У тебя родных нет! У тебя у друга средняя продолжительность жизни в горячей точке 2,6 месяцев! Ты сам-то кто? Что ты делал полжизни? Как ты жил? Как ты БЫЛ?!
Но Вадим Вадимыч тогда поперхнулся вопросом. Наверно, он увидел то же, что я увидел. Там за искусственными хрусталиками Космос. Глубина, бесконечная, как сама реальность. Грандиозная безбрежность и безмолвие. И мой куратор ничего не сказал. Да он чуть не заплакал тогда. Нет униформ. Нет сменных модулей. Нет сверхпроводимой полимерной ЦНС. Нет памяти от Мосвоенфильма. Ничего нет. Человек есть. Человек. Он был ЖИВОЙ, этот боец. Для него ЖИЗНЬ была. Для него синтетического тела не было. Для него ужаса распада личности не было.
Он не давил чувства - было грустно, и он грустил. Уходили родные и друзья - он плакал. Была победа - он радовался. Этот киборг. Этот терминатор. Да на нём униформы было больше, чем на всём спасательном корпусе - и тело, и память, и искусственные рефлексы... Да для него вся жизнь была - униформа. 20 лет. А он был человеком! Он её по-воински нёс. Не корчился, не бежал от себя, не сходил с ума.
"Нет униформ. Нет сменных модулей". И подпись внизу: "неизвестный хирург-имплантолог, полевой госпиталь Объединённых сил Евразийской Коалиции, Южная Сахара, 2200г."
Цитата для учебников по Теории решения аксиологических задач для студентов начальных курсов.