С учетом обстоятельств — всё не так уж и плохо.
Вы ещё живы.
Вас не били, не насиловали, не заставляли пешком плестись за худой как смерть единственной лошадью...
Да и просто найти людей наверное всяко лучше чем бессильно наблюдать, как тают с каждым днём прихваченные из лагеря припасы...
Не так уж и плохо — и всё же едва ли есть повод для радости.
Холод ледяными зубами грызёт по-женски тонкие кости. Живот скручивает — вас кормят всего раз в день.
Здесь нет дорог, а почва до того бугриста, что повозку качает сильнее, чем корабль в бурю, толком не удаётся поспать.
Память услужливо напоминает — дальше будет хуже.
У вас обеих уже был этот опыт.
Вы точно знаете — вас везут на продажу.
...
Архип умер на второй день — его крепкое тело долго противилось смерти, лихорадочный бред сменялся моментами прояснения, в которые лучник что-то говорил и даже шутил, но под конец стрела Аспурга сделала своё дело.
Вы сложили погребальный костёр и прикрыли глаза мертвеца монетами — ни одна из вас не знала, как хоронят митраистов, зато вы обе знали, как хоронят язычников.
Сырые ветки никак не хотели разгораться.
Костёр вас и выдал — из-за деревьев появились грязные, бородатые, ободранные люди.
Они не говорили ни на латыни, ни на греческом, ни на арабском, ни на гуннском, а их собственное наречие заметно отличалось от языка готов, из чего вы сделали вывод, что перед вами один из тех народов, что пока не вышли на сцену истории — славяне.
От аланских работорговцев, с которыми имела дело Фейруза, их отличала своеобразная вежливость — наставив на вас свои короткие копья, мужчины провели вас в свой лагерь, где их ждали такие же грязные и ободранные, разве что не бородатые, женщины и дети. В лагере вас накормили той же бурдой, что ели все в племени, и только потом ограбили.
Вместо хорошей римской одежды выдали достаточно тёплое рубище и пару одеял.
Тем же вечером, племя явно обсуждало, что с вами делать — даже не зная языка, по постоянным взглядам и жестам в вашу сторону вы понимали, что часть мужчин хочет оставить вас, а часть, напротив, надеется продать, поскольку два лишних рта это очень, очень много...
Несколько раз прозвучало слово «хунну».
Судя по всему, те, кто настаивал на продаже, в конце-концов победили — вас не разделили и не отдали новым владельцам, а следующим днём племя выдвинулось на север...
Что было дальше — вы знаете.
Тряска, бурда раз в день, ночной холод.
Могло быть и хуже.
В иной ситуации, вы конечно сумели бы сбежать — но Фейрузе становилось хуже. Едва поднимаясь на ноги, она чувствовала, как мир вокруг начинает кружиться, и в себя приходила уже на земле — что до Аттии, без госпожи ей просто было некуда идти, особенно босой и по лесам.
Племя двигалось на север, день за днем.
Путь к новой жизни — если, конечно, это можно было назвать жизнью.
...
Деревня.
Новые, ещё не успевшие покоситься, мазанки, с крышами из свежей соломы — всё настолько кричит о процветании, что нет никаких сомнений, год или два назад, здесь было лишь пепелище...
Бородатые мужчины громко говорят друг с другом.
Женщины и дети тычут в вас пальцами и тоже что-то говорят.
— Римлянин!
Вдруг уловили вы знакомое слово в речи одного из пленителей.
— Римлянин!
Радостно согласились остальные.
Вас повели на окраину деревни, к единственному старому дому. Селяне обступили дверь полукругом, старик, по виду главный, постучал.
— Римлянин! Гунны! Римлянин!
Уловили вы.
Дверь открылась. Показался темноволосый мужчина средних лет, ничем не отличающийся от бородачей, встреченных раньше, кроме разве что странного оберега на груди, в виде кожаной пластинки с каким-то символом.
— Римлянин! Римлянин! Римлянин!
Загалдели селяне, периодически указывая на вас пальцами.
Хозяин дома окинул вас усталым взглядом и вдруг вполне осмысленно спросил без всякого акцента.
— Латынью владеете?
Он, несомненно, римлянин.
Но... здесь?