Мерно качается на волнах лодка, укутанная в одежды рассветного тумана. Свежий ветерок холодит своими осторожными прикосновениями горячую кожу, заставляя еще глубже кутаться в испачканный в крови плат. Это неприятно, и привыкшая к теплу Фейруза иногда вздрагивает, вжимая голову в плечи. Ей хочется, чтобы наконец взошло скупое северное солнце и рассеяло, наконец, всю эту сырость, чтобы прекратился пронизывающий легкие одежды ветер. Но одновременно с этим она понимает, что если опустится штиль, утлое суденышко встанет посреди реки, и тогда преследователям не составит труда догнать их.
Тонкие смуглые пальцы царицы, облокотившейся на борт, опущены в спокойные воды Данаприя. Темная река морозит кожу, покалывает тысячей незримых иголок. Неприятно почти до боли – но зато помогает удержаться в относительном спокойствии. По крайней мере, не сорваться в плач и вой от режущего душу осознания, что она только что лишилась своего самого верного, самого надежного щита – и от того, что раньше не ведала о том, каков он. Сука удача – обретя одно, она немедленно потеряла другое. Вот уж действительно, злой рок преследует ее. И дело даже не в Шери, и не в ифрите – такая просто судьба. Можно спорить, можно плыть по течению, но ничего не изменится. Нет, это не значит, что надо сдаваться – но принять осознание того, что от роз на пути остались не лепестки, а только лишь шипы, придется.
Нервное напряжение отпускает, и царица, усталая, горбится. Сейчас она кажется даже старше своих лет: на скуластом лице видны тонкой сеточкой морщины, выбивающиеся из-под плата пряди тронуты первой сединой. Бездонные глаза на побледневшей смотрят сквозь время и пространство вникуда, пытаясь нашарить там, за гранью сознания, хоть что-то, что рассеет морок горьких дум. На осунувшихся щеках видны разводы крови и грязи, проборожденные влажными дорожками непрошенного плача.
Сознание изгнанницы колышется подобно лодке – лишь риск перевернуться и вновь оказаться в пучине безумия отличает ее от кораблика, несущего беглецов в неизвестность. Кашель и хриплый голос Архипа-азадана вырывают ее из этой беспросветной мути. Черноволосая женщина тяжело оборачивается, смотрит измученно на своего телохранителя, поражаясь, какие вопросы волнуют его. Лучник умирает – но все равно его беспокоит судьба сахибы и ее слова.
- Ну если Тиест говорит… - полураскрытые губы искажает полынная улыбка. – То, что маджис не увидел Шери – не значит, что ее нет. Она… умеет прятаться. И лгать любит. Например, о том, что убила Валерию Альбину, и если я не буду ее слушаться, то раскроет магистриану, где покоится тело его дочери. Думаешь, мое безумие объявило войну моему сознанию? – уголок губ зло дергается, голос становится громче. – Нет, Архип, я и вправду одержима. Была. Это безумие нельзя изгнать самой, а дэва можно. И я сделала это, хотя и пришлось умереть в бесплодной пустыне моей души. Я мертва – но я здесь.
Наконец Фейруза поворачивается всем телом к стрелку, берет его коченеющую руку в свои ладони, словно пряча в раковине. Во взгляде тоска. Звериная, волчья, от которой хочется выть от боли, кататься по земле, расцарапывая кожу. Лоб арабки проборождают глубокие морщины. Тяжко вздохнув, царица-изгнанница чуть крепче сжала пальцы.
- Не я – она. Знала, как это подействует, и сказала то, что будет болезненным, и так, как хотела сказать. Нет, Архип, я не шпионка гуннов – моя цель лежит куда дальше…