"Жаль, мне не довелось увидеть твой Рим, трибун, не удалось согреться в лучах его Света," — думает Архип, бросая Гектору в ответ последний горький взгляд вместо заострённого металла, — "Мой Рим неуютный дом, разорённый, полупустой и обжитый безразличными незнакомцами. Мой Рим, это повязка дисциплины на глазах, которую снимают, когда очередному вознице-императору нужна кровь варваров, и которую повязывают обратно, чтобы забытый на лимесе легионер не видел мира с врагами. Мой Рим — это бесконечное состязание господ, их интриги и потеха, их тени-стрелки, не ведающие правил, мишень — любой и каждый, а ставка — целые провинции, уж точно не медяк в латрункули. Я вернусь и застану свой Рим всё тем же — реки и поля, предгорья, вершины. И зло. Жаль... и спасибо, что не успел научить иному. Что не повязал поверх той повязки ещё одну. Что дал ровно столько, сколько надо было для простого шага вперёд. Предательство — ужасная плата за такое добро, но я не мог позволить безумию победить. Не с этой жалостью в сердце. Мне нет прощения. Мне нет Рима."
Он поворачивается к спутницам и кривится, силясь выдавить улыбку, хотя внутри всё кричит от самоненависти.
Если бы он только знал, что поджог отвлечёт не всех.
Если бы знал, что Фейруза оставит Юнию лишь тень шанса выжить.
Если бы знал, что убьёт Эморри, но погибнет и сам...
Он бы сделал всё то же самое.
Митра прав: демоны — тоже мы.
Непрошенной и нежданной ночной гостьей приходит судьба.
Напрыгивает сзади, обнимает за шею, резко целует в спину.
Нашла тебя, глупый — спасибо, что дал знак. Наконец-то мы вместе...
Архип падает и не чувствует боли от ударов о жёсткие рёбра лодочного каркаса, углы лавок, уключины.
Только жар по позвоночнику, оторопь, гул в голове.
...Но если бы знал он, то знала бы и добрая Аттия, так же честнее? Прошла бы тем же путём? Поддержала бы, помогла бы?
А он решился бы, останься в полном одиночестве?
Теперь уже неважно.
— Помнишь... — сипит Архип, не видя в темноте лица рабыни, но помня каждую её черту, — я же та фишка, что когда надо... меж двух вражеских вклинивается. А ты... несёшь... знамя.
Он нащупывает её руку и сжимает как может крепче — едва-едва, не понимая, что это она уже давно греет его ладонь своими.
— Госпожа? — телохранитель вяло крутит головой и мокро кашляет, чувствуя на зубах солоноватый привкус, — Не приближайся... к Луцию Цельсу Альбину. Тиест видел его... Серебро. Внутри. Как свечение. Это оно... сводит тебя с ума. Ты же... ты же уже чувствуешь себя... лучше?
Впервые после смерти на посвящении — страх. Не перед смертью окончательной. Перед возможной ошибкой. Главнейшей из всех вероятно допущенных.