Дымчатый шелк забытья, окутавший мистика во время праздника, с треском рвется от вопроса Аделфа. Несколько слов, и дурман торжества отступил, напомнив Метаксасу о недавнем видении. Неприятное, но полезное напоминание о том, что Тиест всего лишь взял на себя роль жреца для церемонии, но его задача здесь совсем другая.
- Совру, если скажу, что хочу возвращаться к тем откровениям, - соврал эллин, - Тяжко думать о смерти на празднике жизни. Такова твоя учесть, как жреца, всегда быть в стороне и взирать на мир, вознесясь над ним?
Колдун снова начал перебирать в памяти видения. Предсказания никогда не были надежными, сами Мойры не знали судьбы человека, только отмеряли ее длину, не говоря уже о простых людях. Можно было отмахнуться от открывшегося, посчитать это общим предостережением. Или попытаться отыскать среди образов сияющую нить, с которой удастся избежать чудовищного конца.
- Скажи, Аделф, каков свет Митры для того, кто взирает на него? - невпопад задал вопрос мистик, вынырнув из пещеры размышлений, - И что противостоит ему на земле?
Тиест снова замолчал, растирая себя ладонями. К вечеру стало холодно, и хотя вино согревало тело изнутри, стоило позаботиться о том, чтобы не заболеть во время ампедронии.
- Не подумай, что я пытаюсь утаить от тебя что-то, - переменил тему Метаксас, - Открывшееся мне предельно просто и не имеет трактовки. Мы все умрем. Ты, я, Марк Аврелий, даже магистриан. Горе, не всем из нас суждено умереть от руки врага. Но исход неизменен. Меч, стрела, огонь. Вот и все, что ждет нас впереди.
Эллин не стал бы говорить таких вещей, если бы его могли услышать солдаты. Но с Аделфом, казалось, он мог быть откровенен. Ведь тот и так брал жизнь взаймы. Рано или поздно смерть придет собрать долг. С процентом.