Откинувшуюся на мягкие подушки арабку не смущает и не пугает одиночество. Долгие годы – с того самого дня, как она покинула Ктесифон, одиночество стало ее верным спутником. Разве можно считать, что ты не одна, когда все вокруг ниже тебя и недостойны знать даже малой толики мыслей и того, что тревожит сердце и душу? Конечно, нет. Царица всегда, даже в окружении верных клевретов, словно в невидимом коконе, огражденная от прочих смертных незримым пламенем. Так было на войне. Так было и потом, когда предательство ввергло ее в рабство: как могли сравняться с ней дикари, пускай даже свободные, и уж тем более иные рабы? К тому же в те страшные годы она не была собой – слабой плотью правила иная. Так было и в доме Флавия: одна в чужой стране, с непонятным статусом, она была между двух миров – хозяев и рабов, и нигде не была своей. Да и не стремилась. Так было и сейчас. Быть может, равным Фейрузе-нынешней был Луций. А может, и нет – женщина еще не решила.
Закат красил горизонт багрянцем, очерчивая темной каймой верхушки деревьев на том берегу. Когда-то давно, на заре своих лет, маленькая Фейруза считала, что солнце становится красным, если в этот день пролито много крови. И сейчас, вдали от радостно гудящего лагеря, ей почему-то вспомнилось об этом. Подвернув под себя ноги, спустившая серый, кажущийся серебристым при свете плат на плечи женщина подставляла лицо последним теплым лучам, молчаливо следя за уходящим дневным светилом и методично бросая в рот орехи. Воздух был полон разлитой в воздухе музыкой и пах – совершенно по-северному – дурманящими ароматами меда. Это был красивый вечер, по-настоящему праздничный, и лахмидка собиралась устроить праздник и для себя.
Наплевать, что подумают другие о ней, не участвующей ни в одной церемонии, не возносящей молитву к Ашат и не кладущей требы Ахура Мазде. Все равно она здесь единственная бехдин – все прочие либо безнадежно далеки от истины, либо, как младшие братья-митраисты, видят только часть ее. А посему, тем более с учетом ее происхождения, для того, чтобы воззвать к язатам, ей не требуется ничего, кроме слова и воли. Впрочем, если верить язат Арвану, это бесполезно: хоть припади она к ашат бахрам и начни вести жизнь, полную праведности, даже бледной аши ей никогда не достичь и теплого прикосновения хоть кого-то из Амеша-Спента не ощутить: они не снизойдут к колену преступивших чрез фраваран. И от одной мысли об этом хотелось выть голодным плешивым шакалом, падать ниц и змеей стелиться по земле, ногтями сдирая кожу, будто желая с кровью пролить все то зло, что внутри, и избежать-таки Друджо дмана.
Но вот молчаливые воительницы принесли бессильную пленницу, чье лицо скрыто грязными колтунистыми прядями. Повинуясь плавному жесту сахибы, они внесли безвольное, даже не могущее самостоятельно передвигать ногами тело в шатер и поспешили обратно. Фейруза аль-Лахми, когда-то известная как Львица Хиры, неспешно поднялась с цветастого одеяла и выпрямилась в полный рост, посылая золотому оку кривую жестокую улыбку. Сегодня праздник, и она отметит его достойно. Зашуршал по траве подол оливкового платья, и царица без царства скрылась в шатре.
Устроившись рядом с Сунильдой, лахмидка в задумчивости смотрела словно сквозь рабыню, а бритвенно-острый ножик, которым она еще недавно очищала фрукты, серебряной рыбкой летал меж пальцев. Иногда, когда руки пробивал приступ дрожи, он падал, и Фейруза, не опуская глаз, снова поднимала его, продолжая вертеть. Мольбы готки будто остались незамеченными: ни слова не последовало в ответ.
Арабке было противно смотреть на свою, некогда столь жестокую и глумливую, жертву. Сейчас Сунильда не вызывала ничего, кроме презрения. Конечно, это не было поводом оставить ее в живых и не покуражиться вволю, но то радостное предвкушение, которое было, ушло. Осталась только необходимость справедливого жестокого воздаяния, и все: этого уже достаточно. Благо стоит только вспомнить все те «шалости», которыми так славилась ныне беспомощная мучительница, как сухая, как самум, ярость поднимала свою черную голову. А, может, это просто говорила запятнанная дэвами душа, желающая чужих мучений и кровопролития? Ответа на это дочь Хиры не знала, да и не хотела знать.
- Пощажу. – наконец раздается спокойный голос. – К сожалению, окружающая обстановка не располагает к длительному общению. Эх, там, в Ктесифоне, были такие мастера, что способны были длить жизнь и создание человека месяцами – если тюремщику это угодно, конечно. Эти палачи, скажу я тебе, были весьма изобретательны по части пыток: все ваши варварские забавы по сравнению с ними – детский лепет на лужайке. Но, к моему прискорбию, многое из тех казней, что они знают. Сейчас не воплотить в жизнь.
Я не собираюсь ловить крыс и морить их голодом, пока не останется одна, съевшая всех остальных и одуревшая от голода. Ее можно было бы посадить в клетке сюда, - Фейруза нежно, даже почти ласково коснулась живота пленницы. – а потом убрать днище. Как ты думаешь, через что она бы начала прогрызать себе дорогу? А можно было бы обмазать тебя патокой и оставить, связанной, на муравейнике, с интересом наблюдая, как они отщипывают от тебя заживо по кусочку. А можно – было бы время – связать и оставить в темнице с капающей на макушку каплей воды, которая ме-е-едленно бы пробила череп, а потом и мозг. Еще неплохой способ привязать на побережье, где растут тростник и осока. Их стебли остры, а прорастают они быстро, так что буквально за пару дней сквозь человеческое тело пробиваются молодые растеньица. Красиво и символично, не так ли? Много есть красивых и эстетически приятных способов. Но я тебя пощажу и не стану подвергать таким мучениям. Ты будешь жить.
Смотрящая вверх, туда где своды шатра подпирались распорками, Фейруза замолчала, давая рабыне проникнуться надеждой, а потом продолжила, будто нехотя.
- Какое-то время, конечно. Мы с тобой поиграем в несколько более грубую и кровавую игру, так что приготовься – будет больно. Но недолго. Относительно, естественно. И прошу – избави меня от воплей, покажи, что ты сильная, а не маленькая испуганная дрянь. Порадуй ту, над кем ты так долго глумилась, напоследок. К тому же мне лишний шум, на который могут сбежаться посторонние, не нужен. Ведь у нас, - она хихикнула, - почти что интимное мероприятие. Не так ли, - она широко улыбнулась, - дорогая подруга?
Начнем мы, пожалуй, с волос: ты же всегда хотела посмотреть, как ты будешь выглядеть лысой, как коленка? И не рыпайся. Будешь дергаться – свяжу. Потом, пожалуй, я тебя свяжу немного по-иному: собственной кожей. Кажется, красивый будет узор, если ее еще грамотно нарезать. Для этого, - арабка звонко щелкнула ногтем по клинку, - нужен нож невероятной остроты. И наше счастье, что он у нас есть.
Но это все прелюдия, так сказать. – Львица блаженно сощурилась. – А потом, украсив тебя так, мы перейдем к основному блюду. – В голосе послышались мурлыкающие интонации. – Ты же не возражаешь, верно?