Огонь выводил дымом фигуры людей и Тиесту оставалось только пытаться ухватить образ тех, кто был ему интересен. Нет, он не станет вглядываться в грядущее Луция, как бы соблазнительно это не было. След великих людей заметен и без предсказаний, в отличие от людей малых, чьи нити судьбы теряются в мутной пене волн на берегу. Будущее магистриана эллин видел и так, а ответ на мучавший его вопрос, это гадание не даст. Не будет Метаксас подсматривать и за грядущим Фейзуры. Ведь к этому будущему он станет непосредственно причастен, значит и гадать ни к чему - как справится, так и будет.
Именно те, чьи следы так легко терялись в печках времени, интересовали чародея больше всего. Те, кого обходит стороной внимание солнца и солнцеподобных господ, но кто неразрывно связан с судьбой отряда. Ведь, в конечном итоге, именно это интересовало Тиеста в первую очередь. Кто вернется обратно из похода? Вернется ли хоть кто-нибудь? Нити человеческих судеб сплетались перед взором мистика, образуя клубок под названием этерия Луция Альбина. В центре нее магистриан, слепивший взор колдуна даже сейчас. Фейзура - другой центр притяжения. Меньший, но все равно значимый, гораздо более значимый, чем казалось. Между ними люди, язычники, христиане, митраисты, снегом оседающие на плечах великих. Снегом ли или пеплом?
Их лица вставали перед мистическим взором Метаксаса и тот отбрасывал неинтересных ему сейчас людей. В другой раз он рассмотрел бы каждого из них, пронзил бы их грядущее даже без ритуала, ведь, признаться, сжигать птичьи потроха, чтобы ухватить нотку предначертанного, это так грубо. Настоящее будущее открывается в спокойствии внутреннего взора, когда ты возносишься над сущим и примеряешь на себя взгляд богов... Но не теперь. Теперь огонь, печень голубки и дым, режущий глаза. И в этой боли открывается будущее.
Рабыня-варварка слишком неразлучна с Луцием. В иной раз ее судьба была бы интересной, ведь она неразрывно связана с хозяином, но сейчас она слишком близка к нему. Аттия, другая рабыня. То же самое. Пара варваров, которых магистриан перед самым праздником отправил на разведку и чьи имена эллин так и не запомнил. Третий их сородич, оставшийся на торжество и теперь волком глядевший на празднующих. Даже одним глазом Тиест видел его раздражение. Нет, нет, нет. Все они были безразличны мистику сейчас.
Осталось пятеро. Эллин почувствовал соблазн заглянуть в будущее сверкающей Валерии, так бесцеремонно отосланной отцом домой. Многое бы мистик отдал за возможность обучать ее... Но и это не сейчас. Пятеро людей, теснее других связанных с судьбой отряда.
Первый выбор был самым простым. Архип, чья судьба переплетена и с Фейзурой, и с самим Тиестом. Молодой эксплоратор притягивал к себе самые невообразимые события и теперь последние сомнения чародея развеялись. Юноша был орудием фатума, он неизбежно будет в сердце событий, которые ждут отряд. И через него мистик мог заглянуть в эти события.
Затем Марк Аврелий. Прекрасный, августоподобный, идеальный римлянин. А еще он был секретарем Луция, его тенью. Маленьким его подобием, которое было так важно в магии. Возьми что-то подобное другому, и ты сможешь через такую связь влиять на предмет или человека. Контаренон был идеальным заместителем Луция, при этом обладая собственной судьбой. Так можно было взглянуть на магистриана и не ослепнуть самому.
Оставалось трое. Двое врачевателей и солдат. Последний был интересен, олицетворяя собой всех легионеров отряда так же, как Марк Аврелий олицетворял магистриана. Но Тиест знал судьбу трибуна. Он погибнет с мечом в руках, исполняя свой долг. И все же. Что уготовано легиону? Наконец, лекари. Квирина был лучше знаком Тиесту, поэтому он остановил выбор на Адельфе. Еще один приближенный к Луцию. К тому же жрец. Его судьба не могла оказаться скучной.
Метаксас вглядывался в пустоту, следуя за дымкой одному ему видимых образов, перебирал беззвучно губами, щурил глаза, слезящиеся от дыма. Затем боль. Он схватился за грудь машинально, не разумом действуя, а телом. Разум, не успевший возобладать над порывами плоти, был спокоен. Ему не было страшно, он ждал подобного пророчества. Но, все же, мистик был удивлен. Не общим исходом, но частными его деталями. Боги никогда не посылали знамений, если не видели способа изменить будущее. Увы, люди зачастую были слишком слепы, чтобы увидеть то же, потому винили богов в жестокой насмешке, якобы, дававшей людям увидеть то, что неизбежно случиться лишь для того, чтобы наблюдать за тщетными попытками обратить необратимое. Но боги не смеялись. Они плакали вместе с людьми. По большей части. Иногда они и правда играли дурные шутки. Только не сейчас. В этом Тиест был уверен. Где-то среди дымки ненаступившего крылся ответ на самый главный вопрос и новая угроза. Или другой облик угрозы старой. И как истолковать пророчество Аделфа?
- Господин мой Марк, ты помнишь свое детство счастливым?
Эллин нарушил долгое молчание только когда раб во второй раз освежил его кубок вином. До этого колдун ходил и сидел, будто ошеломленный, полностью погруженный в мысли. Несведущему могло показаться, что чародей перебрал и теперь боролся одновременно с тошнотой и дремотой. Сведущий же мог заметить живой блеск в глазах Метаксаса, какой бывает у людей после религиозного откровения. Гадание было простой частью ритуала. Теперь пришел через сложно - истолковать увиденное.
Тиест чуть повернул в сторону сияющего римлянина голову, глядя на него черным пятном повязки на глазнице. Здоровый глаз мистика смотрел куда-то сквозь ночную синь. С третьим глотком вина эллин почувствовал, наконец, тепло. Отпустил мороз, державший его в заложниках с самой церемонии. Эллин по новой вслушивался в разговоры за столом, смотрел на выражения лиц сотрапезников. Повернул голову к Марку, чтобы выслушать его ответ, да вздрогнул. Перевел взгляд на Аделфа. И снова побледнел. Или просто кажется в темноте?
- Братцы, - мистик поднялся на ноги, когда поймал на себе очередной полный ожидания взгляд, - Чтим сегодня мы Киприду, Изменяющую Сердца. Не в похоти и слабости, но в объединении сердец милость дарующую. Властительницу рождения и жизни. Всюду видим мы касание ее. Где день входит в лоно ночи рождается заря дня нового. Где дождь орошает влагой жаркую землю восходит молодая поросль. Где жеребец покрывает кобылу рождается новый табун. Поем мы гимн госпоже нашего мира, уродившей Энея, чьего семени произошли Ромул и Рэм. Мы воспеваем Диону Анфею и радости, которые дарит она. Воспеваем мы плоды этих радостей, среди которых есть Рим и, стало быть, весь мир.
- Двадцать кораблей покинули Трою с Энеем. Они уходили из родной земли в неизвестность, ведомые туманной судьбой. Сначала прибыл Эней во Фракию, где был царем Полимнестором принят с ложным гостеприимством. Обманом царь хотел завладеть золотом троянцев и повелел убить царевича Полидора. Вынужден Эней был покинуть Фракию, в гневе отступил он от берега, но не отступился от цели. Корабли его нашли приют в Делосе, где лучезарный Феб направил его на путь истинный, восстановил корабли, войной и морем потрепанные, дал людей и благословение свое. Ведомый этим светом Эней привел своих людей к берегам Сицилии, где встретили его ветра Эолом посланные, по навету Геры-ревнивицы. Мольбой Сосаднры-матери сжалился черновласый Пелагий и не стал губить людей, но остановил корабли в море, вынудив Энея сойти на берег.
Метаксас сделал шаг, топнув ногой, как будто повторяя лихой прыжок Энея с борта своей лодки
- Так вышел Эней и народ его на землю Лации и повстречал царя Латина. Но вместо войны между ними мир сделался и обвенчался Эней с дочерью Латина, Лавинией, в союзе Арентой благословленном. Как мы сейчас пируем, пировали троянцы Энея, вознося хвалу царю, - эллин едва обозначил кивок в сторону Марка Аврелия, будто отводя тому роль Энея в представлении, - и матери его, что обрекла народы на единение и рождение великого царства. Ибо вскоре не было больше народа Трои, - мистик обвел рукой сидящих у стола, - И не было народа Лация, - широкий жест, куда-то в сторону столов христиан, - но были только латиняне.
И была война, мысленно закончил Тиест, между латинянами и рутулами, в которой последние были повержены, но не прежде чем Эней сложил свою голову. И был он погребен на холме близ нумика. Так была принесена первая жертва Риму.
- Давайте почтим великого царя, повторив подвиги его, смелость его и мужество! - продолжал говорить Тиест вслух, гоня мрачные мысли. Потом, потом для них будет время. Сейчас же душа хотела праздника, - И как иначе сделать это, если не добрым состязанием!
Из всех пришедших на ум развлечений это показалось эллину самым подходящим. Ведь это праздник, в первую очередь, для солдат. Пусть они радуются, пусть чувствуют свою силу и удаль. Пусть смогут утереть нос сиятельному Марку Аврелию без урона чести последнего. Он свое наверстает с арабками. Да и сам Тиест был не против разогнать студеную кровь. Пусть солдаты не думают, что будет легко