Луций
Софроний оказался не самым приятным человеком — о таких говорят «внешнее бывает обманчиво».
Например, начнёте о политике, религии, литературе... Вот вроде нормально говорите, ты даже чувствуешь известную долю гордости от того, что такой образованный человек, лет на пять, а то и на десять старше тебя, говорит с молодым прокурсатором на равных, вопросы задаёт, внимательно выслушивает по юношески пространные ответы, не спорит... И тут р-раз! А вокруг тебя уже повсюду острые колья. Мол, вот здесь и здесь ты себе противоречишь. И ещё как бы ты объяснил в своей речи вот это? Каждый раз начинаешь так складно, убежденно, а в конце... Позднее, ты узнаешь, что эта излюбленная манера Софрония строить диалог называется «Сократическим методом» — когда наводящими вопросами, в которых скрыто содержатся ответы, ты загоняешь собеседника в логическую ловушку, так что тот выглядит полнейшим идиотом.
Было в такой манере общаться что-то подловатое. Как будто тебе вовсе не интересны другие люди, что они думают, чем живут. Человек тебе может душу изливает, ты делаешь вид, что увлечённо слушаешь, а сам только и думаешь, как подловишь его через несколько реплик...
—Очень интересно! А что ты думаешь об этом?
— Какие оригинальные мысли! А как бы ты разрешил такой-то спор?
— А это кстати, не Христианство, Луций. В Евангелии об этом сказано, и вообще, такой-то собор объявил это ересью. Но ты продолжай, продолжай...
Вот эти-то дружелюбно-издевательские, демократично-снисходительные повадки и раздражали более всего. Даже когда Софроний шутил, Луций смутно чувствовал двойное дно, какой-то обидный смысл, заложенный в безобидные слова так хитро, что оскорбившись будешь опять же выглядеть идиотом...
Вот только и угрюмо молчать или даже смеяться значило ровно тоже самое. В любой ситуации с Софронием все заканчивалось одним и тем же.
Даже морду набить ему и то нельзя.
В общем, к концу плавания можно было только порадоваться, наконец ваши пути с этим неприятным человеком разошлись навсегда.
Константинополь был самым большим городом из тех, что ты видел — и уж точно для Луция он казался крупнейшим во вселенной. Разум юноши с трудом мог представить каких же размеров в таком случае Рим — ведь Рим быть может ещё больше... И всюду роскошь! Что ни наряд, то шелк! Что ни носилки, то украшены золотом! Что ни дом, то дворец! А сколько церквей! Сколько разных людей, говорящих на разных языках! Сколько кораблей в гавани! Сколько... да всего!
Глаза разбегаются. Против воли восторженно раскрывается рот — и можно только удивиться как буднично Софроний окинул взглядом всё царящее кругом великолепие.
— Возьмём носилки.
Бросил только коротко.
И поехали вы совсем не во дворец, в какой-то дом на окраине. Здесь вас провели в триклиний, где Софроний тихо о чем-то говорил с хозяином, пока ты пил вино. До тебя только иногда доносилось «да, магистр», «ты прав, магистр» — вот может же когда хочет, без всякого сократического метода!
Наконец, хозяин поворачивается в твою сторону.
— А это кто?
— Феодосий дал солдата, охранять меня во время поездки. Пришлось уволить парня. Всадник, из куриалов Тарракона.
«Магистр» задумался
— Так, ну ответ ты очевидно не повезёшь. Его ждёт место в Курии?
Твой спутник ответил мгновенно
— Нет, там его брат.
Хозяин дома только важно кивнул. Чуть помолчал,
— Значит надо его куда-то пристроить. Непростая задачка — кому здесь нужен ибериец! Ему кажется и двадцати-то нет, всадник!
— Зато он надежный и не дурак.
Вступился за тебя Софроний. Магистр только рассмеялся.
— Да уж, дураков у нас точно своих хватает, девать некуда. Говоришь, парень надежный? Справится в Мацеллах?
— Полагаю, там он придётся кстати. Но нужно будет переправить к нему жену.
Из этого разговора, ты не понял ни слова.
Два человека решали твою судьбу — а тебе даже не объяснили, что за Мацеллы, почему так важно прийтись там кстати. Только когда Софроний поздравил тебя со становлением доместиком, ты осознал, насколько крутой перелом произошёл в твоей судьбе!
Хотя твоя семья и происходит из куриалов Тарракона, место среди доместиков Константа вам было явно не по карману. А тут раз — и после единственной поездки тебя зачисляют в императорскую гвардию! Твой вступительный взнос выплачивает сам магистр оффиций!
Тебе выдали новые доспехи — до чего же они были красивые! Золоченый чешуйчатый панцирь, составной шлем в тон, несколько льняных туник, торакомах...
А уж какой тебе выдали меч! А какого коня! С какой упряжью!
В Каппадокию ты ехал сушей, глядя на весь мир свысока. Даже отсутствие жены воспринималось не так болезненно. Разве не показывает твоя жизнь, что праведники вознаграждаются Господом?! Ещё год назад ты даже мечтать не мог. Даже мечтать!
А теперь... Мацеллы.
Командир в чине дукенария быстро объяснил тебе основы. Мацеллы — личное поместье Августа, близ Кесарии. А проживают здесь немного немало наследники престола — двоюродные братья Августа, Флавий Клавдий Галл и Флавий Клавдий Юлиан. Когда-то их отец участвовал в заговоре и отравил Константина Великого, за что был казнен. Но детей милосердный Август Констанций пощадил и теперь давал им воспитание наилучшее, на какое был только способен. Старшему было уже двадцать пять, младшему — только двадцать.
Ты хорошо помнишь, как впервые охранял Юлиана. Был вечер. Темноволосый юноша с жидковатой бородкой смотрел на звёзды, а потом говорил что-то рабу-секретарю, делающему записи на папирусе.
— Истинно Луна движется в направлении противоположном движению Вселенной.
Такие первые слова ты услышал от него. Ещё не Цезаря. И много было слов подобных тем первым. Племянник великого Константина не был наделён властью двоюродного брата, оттого обратил острый ум свой к тайнам вселенной, которые раскрывал с истинно царственной легкостью.
— Небесные тела движутся по строго определенным кольцевидным орбитам. Отчего же так? Отчего вселенная не распадается, словно пролитая вода? Возможно ли, что свод небесный ограничен? Запиши, раб, суждение моё таково, что держит вселенную ничто иное как пятое тело, свет, исходящий от солнца. Ибо что ещё как не солнце является источником...
Он задумывается.
— Перепиши начисто. Всё так же, но «ничто иное как пятое тело, свет, исходящий от Бога, Царя Вселенной, Того-вокруг-кого-есть-всё. Он — единовидная причина целого, совершенство, производящий всю красоту, единство и неодолимую силу Сущего, благодаря перводействующей сущности, которая есть в нем.
Тут только Юлиан заметил тебя, сменившего прежнего караульного.
— А, Ибериец! Мне доложили о твоём прибытии! Я ждал его как странствующий в пустыне страждет дождя. Поведай мне, друг, что происходит в мире, ибо в отсутствие гостей вести мне сообщают лишь звезды — а они плохие собеседники.
Он похлопал тебя по плечу и улыбнулся.
Из двух братьев, Юлиан был спокойным — в отличие от Галла, он никогда не поднимал на слуг руку, не выкрикивал оскорбления, не грозился страшными карами «когда сделается Августом». Напротив, он был добр, а умом кажется превосходил даже Софрония. Была в племяннике великого Константина какая-то естественная мудрость, наблюдательность, позволяющая сделать правильный вывод о ситуации, просто посмотрев на неё.
Галл отличался. Для него куда важнее было всё время слышать от окружающих, что он прав — какое бы суждение им не высказывалось. При малейшем несогласии, юноша впадал в ярость.
Когда Август пожелал призвать к себе Галла, дабы облечь его знаками достоинства Цезаря, ты не мог отделаться от мысли, что Констанций выбрал не того брата. Что ещё хуже, тебя избрали в числе тех доместиков, что должны были сопровождать Галла в Паннонию. Краткое знакомство с Юлианом не обратилось в дружбу — ты помнишь только как хорошо он к тебе относился. И ум... Может, конечно, ты смотрел глазами иберийского пагани — но Флавий Клавдий Юлиан был кажется умнейшим человеком во вселенной.
Августа тебе видеть довелось только раз и не вблизи — на мартовские календы в Сирмии, матери городов, Родине самого Констанция, которую тот избрал для церемонии облачения в пурпур.
Стихией Галла была ярость, чистая и беспощадная, Юлиан воплощал в себе пытливейший ум и внутреннее достоинство.
Констанций... Констанций, казалось, состоял из величия. Ему достаточно было просто делать несколько шагов, чтобы все почувствовали, что идёт Август. В каждом слове, медленно произносимом тихим, но отлично слышимым всеми, голосом, слышалась власть. Едва ли кто-то хоть раз видел, как император сморкался, плевал, овладевал прислугой, мужской или женской. Даже в жару, не обтирался он на людях полотенцем, так что казалось, будто простые и естественные человеческие потребности совсем не касаются его, целиком посвятившего себя Империи, и отнюдь не случайно, в разговоре, Констанций часто поминал себя в третьем лице используя для того им же созданную конструкцию: «Моя вечность».
При великом скоплении войск и народа, Констанций объявил Галла своим братом, собственноручно облачил его в пурпур и объявил Цезарем, после чего оба соправителя принесли торжественную клятву не злоумышлять друг против друга. Потом сыграли свадьбу нового наследника трона и сестры басилевса Константины.
Дальше путь Августа лежал на войну с Магненцием — осенью состоится решающая битва при Мурсе. Тебя там не было, ибо получив в управление восточные провинции, Цезарь отправился в новую резиденцию в Антиохии, взяв с собой и личную охрану.
Странные то были месяцы.
Галл создал вокруг себя целый двор, куда входили префект претория Талассий, препозит священной опочивальни Горгоний, квестор священного дворца Монций, магистр конницы Урсицин, комит востока Гонорат, сын Квирина, куропалат, командующий дворцовыми схолами Аполлинарий.
Вся эта пестрая компания получила от Августа строгий указ держать Восток в повиновении, пока Констанций разбирается с западом — но вот поняла свою задачу откровенно странно...
Держать в повиновении — для них значило начать репрессии против всех хоть в чем-то непокорных, конфисковать их имущество, вселить страх во всех потенциальных мятежников. Галл ухитрился поссориться буквально со всеми — с курией Антиохии, с местными военными династиями, даже с префектом претория Талассием, под конец уже совсем явно начавшим жаловаться Констанцию на произвол Цезаря.
Вместо умиротворённой державы, Август получил бурлящий и готовый восстать в любой момент Восток. Впрочем, кто прав решать не тебе. Тебя посылали арестовывать людей, которые как всем известно были невиновны — и ты делал это. Цезарь пускался тайно бродить по харчевням, выспрашивая у всех встреченных «как же они к нему относятся» — и ты вынужден был сопровождать его. Когда же приходили доносчики, люди столь низкого происхождения, что сказанное ими просто не могло не быть ложью — ты учтиво встречал их и проводил к супруге Галла, Константине, весьма охочей до крови...
Это были дурные люди.
Змеи в пурпурных сандалиях.
Так, было очарованный Юлианом, ты почувствовал сколь много зависит от личного благородства обладающего верховной властью. Галл и Константина кичились своим происхождением и родством с басилевсом, но на происхождении их достоинства и заканчивались. Они не заслуживали власти.
Несомненно, мудрый Август бы заметил, кого пригрел на груди. Вот только но всецело был занят долгой и трудной войной... Победа под Мурсой, высадка в Иберии, где легион Феодосия внезапно предал узурпатора.
В начале 353 года к тебе приехала жена с трехлетним сыном на руках, и показала письмо Софрония, императорского агента по особым поручениям, где тот без утайки объяснял семье Луция его отсутствие и указывал, мол, найти доместика Альбина можно в претории Антиохии.
— Все знают, что ты герой. Твоя мать тоже.
Успокоила тебя девушка.
А потом вы любили друг друга, и это единственное смягчало для тебя все растущий кругом хаос.
Галл велел казнить всю курию Антиохии. Тут уже не выдержал комит Востока Гонорат, прямо заявивший Цезарю, что исполнять этот приказ не будет и более того, активно воспротивится его исполнению. Общее гневное возбуждение передавалось народу — Чернь растерзала консуляра Сирии Феофила. Префект претория Талассий ушёл с поста, присланный ему на смену Домициан вовсе отказался иметь с Цезарем хоть какие-то дела, а будучи вызван в консисторий пригрозил лишить Галла всякого содержания из казны!
Это был вызов. Цезарь отдал приказ арестовать префекта претория не вполне понимая, чем это чревато. Квестор священного дворца Монций публично сказал своему господину, что убивать префектов куда безопаснее если предварительно обрушить статуи Августа — и этим навлёк на себя смерть. Хотел бы тебе сказать, что тебя не было там — но именно схоларии с доместиками и вытащили глубокого Монция наравне с Домицианом из домов, связали их вместе и протащили через весь город за колесницей, пока мучимые не испустили дух под свист и улюлюканье. Тела бросили в Оронт.
Кровавая баня становилась всё менее предсказуемой — следующими твои сослуживцы разорвали известных философов Эпигона Ликийского и Евсевия Питтака, за то, что те были друзьями Монция. Даже командующий дворцовыми схолами, куропалат Аполлинарий, попытался бежать к Констанцию. Твой отряд послали в погоню — командира арестовали и бросили в темницу. Следующим пострадал его отец, носивший то же имя, консуляр Финикии.
Пытаясь придать своему произволу видимость законности, Галл призвал судьёй над всеми арестованными магистра конницы Урсицина. Тот пытался добиться разбирательства, но вынужден был под угрозой смерти подписать десятки жестоких приговоров. Даже когда Урсицин убедил Галла вынести обоим Аполлинариям, отцу и сыну, вместо смертного приговора приговор к изгнанию, едва солдаты вывезли арестованных за город, как тут же умертвили обоих. Ты был там.
Ты знал, что заслуживаешь наказания, даже смерти.
Знал и то, что Галла непременно настигнет возмездие.
Но Господу угодно было даровать тебе шанс искупить всё содеянное.
Твоим командиром был комит доместиков Луциллиан, человек весьма опытный и в прошлом не раз сражавшийся с персами, но по своему не слишком храбрый, куда уютнее чувствующий себя в дворцовых частях, чем на поле боя. Ценности начальника неизбежно перетекли в его кадровые решения, самые опасные места, в свите военачальников и посланников, доставались молодым и безродным, в то время как при Цезаре оставались зрелые и знатные.
Ты получил худшее назначение из всех — сопровождать посланников Цезаря в Ктесифон.
Опережая события скажем, что от того не видел ты как отзовёт к себе Констанций Урсицина, затем сестру свою, которую тайно умертвят на одной из станций государственной почты, и наконец самого Цезаря, которого после всех преступлений наконец настигнет страшный конец. Следом были закованы в цепи многие военные и придворные чины с востока. Всех обвиняли в том, в чем могли обвинить и тебя — они были орудиями преступлений Галла.
На сей раз Август был не расположен проявить милосердие — изломанные тела одних одних после пыток разжаловали или отправили в ссылку, другие же и вовсе были попросту умерщвлены.
Печальный конец Цезаря Галла.
Начало истории Луция Цельса Альбина.