С Тамар тоже надо было поговорить. Качающийся сырой корабль, пронизываемый ветром – не самое лучшее место для бесед мужчины и женщины, но выбирать не приходится, а знать надо.
– Тамар, – спросил он однажды, когда качало не так сильно, а Марк с Адельфием беседовали на палубе. – Мы в тот раз не закончили. Так что ты рассказала обо мне Эохару?
- Я сказала Эохару о том, что ты мой мужчина, - с легким вызовом в голосе ответила аланка. - А когда мой брат поздравил меня со свадьбой и благословил, я решила его не расстраивать некоторыми моментами нашей с тобой жизни.
Тамар потянулась, качало не слишком, поэтому радость жизни можно было ощутить и на этом куске болтающейся в воде деревяшки.
- Я подарила ему свою трофейную саблю, а он мне священный акинак. После этого мы пили кумыс и пели наши песни.
По мере рассказа Тамар стала говорить громче и переключилась с рассказа, на выяснение отношений:
- Идея о том, что аланы тебя отравили и то, что они лазутчики хунну кажется мне смешной. Твой яд был какой-то магической дрянью, значит колдун мог просто навести на вино порчу и проклятие. Не подходя слишком близко, потому и охрана никого не заметила. А на разведку не идут с женщинами, детьми и всем оставшимся добром.
– Да какое мне дело до вашего кумыса! – взрывается Луций. – Что. Он. Обо мне. Знает?!
Смешной ей что-то там кажется. Он что, двадцать пять лет шутки шутит от Иберии до Египта? Смешно ей.
Ну ладно, Тамар все-таки не кто-то там. С ней следует проявить терпение.
– Охрана заметила, в том и дело. И пряники привез твой брат, а я их нашел. И он сказал, что приехал из Тиры, а из Тиры мы давно не получали вестей. А куда с кем идут шпионить... я же вот иду с тобой!
Он переводит дух.
– Слушай, – вдруг говорит он, качая головой. – Какими моментами? О чем ты? Я тебя старше в два раза. У вас что, так женятся? Это у аланов нормально? Если он не полный дурак, а он не полный дурак, он все и так понял.
Тамар очень не хотелось слушать о каких-то скучных фактах, когда она помнила радость своего брата. Но сейчас она чувствовала, что не хочет кричать и спорить посередине большой воды. Иногда она не понимала Луция. Вот какое ему дело до того, что было и прошло? Эохар там, Луций здесь, они, к счастью, никогда не встречались, да уже больше и не встретятся. Лучше бы о колдуне думал. Вот это точно враг. Тамар подняла перед собой раскрытую ладонь и начала перечислять вслух, загибая пальцы: брат знает, что ты мой мужчина, что ты римлянин, что ты знатного рода, что ты, воин, что ты отважный.
Она посмотрела на получившийся кулак, потом подняла вторую кисть и загнула на ней еще один палец: - он знает, что я тебя люблю. Все.
Луций смотрит на загибающиеся пальцы. Он ждет, что загнется ещё один. Неуверенно так загнется. Это будет палец о том, зачем Луций приехал на Дунай и что здесь делает такой знатный и отважный римлянин. Но...
Палец не загибается.
Луций чертовски хочет спросить об этом, но не спрашивает. Если Тамар не говорит, что сказала ему об этом, значит, не сказала. А если сказала, и не говорит, то... то не надо было ей шестой палец загибать.
– Тамар, – говорит Луций, сжимая её кулак в своём. – Ты же умная. Эохар говорил с колдуном в лагере готов: у них были какие-то дела, я знаю это точно. Ты же слышала пророчество Руиса на вилле. Он сказал, что подвергнет опасности двух женщин, которые мне дороги. Одна, очевидно, моя дочь. Вторая – ты. Что моя дочь мне дорога – это понятно и так. Но про тебя от кого он мог узнать, кроме твоего брата? Ветром принесло? Духи нашептали? Или все куда проще? Ты же умеешь смотреть в глаза врагам. Посмотри в глаза правде.
Пальцы разжались. Смотреть никуда не хотелось, ни в глаза правде, ни в глаза Луцию, ни на стенку. Хотелось их просто закрыть.
- Он мог поделится радостью за сестру и с колдуном, если они знакомы, - стриженная голова упрямо качнулась из стороны в сторону, - я не просила его держать это в секрете. Что до остального, то я здесь с тобой, а не там с ним. А опасность, тьфу, - Тамар бы сплюнула через зубы, будь они на земле, - сколько ее было и сколько еще будет! Весь этот поход, сплошная опасность.
"Еще он мог подсунуть отравленные пряники в повозку – такие же, как те, что привез "из Тиры" для сына вождя. Он единственный в этом лагере имел яйца такое провернуть – не готские же бараны! Ты его тоже не просила так не делать?" – собирается язвительно спросить Луций.
И напомнить: "Да, весь этот поход сплошная опасность. И врагом может оказаться любой."
И ещё много всего сказать упрямой женщине, чтобы она не наделала новых глупостей.
Только толку? Она будет упрямо защищать брата, даже если в душе уже сомневается в нем. Будет защищать, потому что была искренней с ним и открыла душу, и тяжело поверить, что родной брат хладнокровно использовал её откровенность.
И конечно, Тамар сделает новые глупости. И ты, магистриан, сделаешь. Все ошибаются. А судьба любит, когда мы совершаем глупости, пусть иногда и заставляет за них платить.
Одних людей надо тыкать в ошибки носом, пока не поймут. Других – сразу казнить. Третьим – просто указать на них. А Тамар надо сказать, что ты ценишь её, даже если она ошибается. Что тебе жаль, что так вышло с её братом. Что ты тоже с ней. "Я ценю тебя," – как по-римски звучит! По-магистриански. Так можно сказать хорошему агенту, трибуну, врачу.
Но для Тамар это будут просто дурацкие римские слова – тогда зачем они?
Луций молча обнимает Тамар.
Женское тело обмякло и прижалось к мужскому. - Когда вернемся, подаришь мне сына. Это прозвучало так тихо, на грани тишины, что может быть просто послышалось. "Когда вернемся", не "если", а "когда".