От короткого, хлесткого удара на щеке остается красный след, а через затянутый кляпом платок слышится стон. Но нет в нем боли, и унижения тоже нет: так стонет женщина, когда кто-то ласково касается твердых горошин сосков, чуть сжимая их. Для той, кто пришла на место Фейрузы, удары – рукой ли, плетью ли, палкой ли – лишь изысканная приправа к удовольствию, как кориандр и шафран, делающие самое простое блюдо достойным гурмана. Она тянется вслед за рукой – и, запрокинув приглашающе шею, снова подставляет призывно себя под удар. В ее смоляных глазах с тягучей, как мед, паволокой, сквозит дикая, требовательная жажда обладания. Она хочет подчиняться, стать никем, лишь игрушкой для услаждения – и через то подчинять.
Связанная, она все равно выгибается парфянским луком – и лицо на миг морщится страдальчески от впившихся в тело веревок. Но почти сразу же – от взгляда Архипа не ускользает это – черты ее разглаживаются, и снова сладострастие ставит свое клеймо. Перетянувшиеся путы сдавили грудь, наполнив ее кровью, и теперь она выглядит еще более пышной и мягкой. Дэв качает головой, позволяя темному шелку волос почти скрыть их, но насыщенный алый все равно пробивается наружу: так рдеющие угли видны под золой и углями.
Снова переворачивает ее лучник, и снова предстает перед ним стройная прогнувшаяся спина с заострившимися лопатками, округлые венерины всхолмия ягодиц, сильные ноги всадницы с напряженными мышцами. Снова слышится течный глухой вой, когда, оставляя темные следы на смуглой коже, изламывается запрокинутая нога. Мужчина видит влажное, истекающее и ждущее женское естество, изнывающее от невозможности принять в себя мужчину. Не-Фейруза ерзает по простыням, трется о них, пока еще может, чтобы хоть как-то сублимировать ласку, и пытается свести стройной ногой с чуть более светлой ступней возбудить стрелка до такой степени, что он забыл обо всем. На спине блестит пот, серебрит кожу влажными, поблескивающими в свете свечи словно драгоценные масла, дорожками. Она истомлена ожиданием, возбуждена грубыми касаниями, и жаждет только, чтобы затянувшаяся игра завершилась бурным переливчатым криком, исторгающим из груди саму душу.
Когда Архип наваливается сверху долгожданной тяжестью мужского тела, она закрывает глаза, и, трепещущая, льнет к нему всем телом, скользя кожей свободной ноги по штанам и бедру мужчины, пытаясь сорвать последнюю преграду. Ощущая между бедер нечто твердое, бархатисто-упругое, дэв буквально пытается насадиться на него, ощутить не размеренное согласие двух связанных единым порывом тел, но жесткую, властную силу, берущую свое без лишних вопросов.
Но настойчивого движения не происходит. Мужчина скользит вниз, уткнувшись в мягкость живота, и второе я царицы настойчивыми пальцами направляет его вниз: ощутить как горячий трепетный язык ужалит пупок и скользнет вниз, оставляя влажную дорожку, чтобы проникнуть меж нежных створок раковины. А потом крепкие зубы могут подарить очаровательный диссонанс, сжавшись на внутренней поверхности бедра до наливающегося багровым и сизым укуса. Эта разница между всесокрушающей резкой и неожиданной болью и приторным дрожащим наслаждением – вершина ощущений.
Снова змеей вьется петля, и когда она резким рывком несет свои грубые касание нежным стенкам пещерки, даэв кричит так, что и стянувший полногубый рот плат не помогает. Ее лицо искажено безумной, страшной смесью вырвавшей из глаз слезы боли и похотливым нифатическим удовольствием. Стройная нога, привыкшая резкими ударами пятки направлять могучего коня, настойчиво трется о мужчину, пытаясь притянуть его к себе и вбить внутрь, пускай даже с веревкой. Она жадно подается навстречу, истекающая влагой и готовая принять в себя настойчивую крепость члена, пытаясь сквозь все преграды ответить сагиттарию.
- Да… А.. Аы эа.. Эаш… Пашауа… ахи…
Запрокинув голову, он мычит сладострастно, вся изогнутая и трепещущая, отрывающая себя от ложа только сильными бедрами. От крепких цепких пальцев на горле дыхание становится хриплым и тяжелым, но стоны только становятся громче. Снова, с очередным движением навстречу напряженной плоти, распахиваются чернильные глаза – бездна вседозволенности. Ставшие еще больше от режущих по нервам чувств, они вроде бы и человеческие: ничего такого, что не могло бы быть в рожденной матерью и отцом, в них нет. Но это их выражение, полное завлекающего и пьянящего безумия, прогибающееся ивовой ветвью и сладкое, как сочный персик… Так нормальный человек смотреть не может. Не-Фейруза улыбается – под платком не видно губ, но ямочки на скулах стали глубже. Насмешливо и требовательно изогнуты полукружья бровей, точеный подбородок и не стремится прикрыть шею – угроза удушья ее только распаляет.
Вызывающий толчок бедер, и одновременно бьющая в крестец острая пятка – возьми меня! Тело гнется навстречу, наплевав на пережимающие его веревки. Влага лона мешается с выступившей тягучей каплей на члене. Она поскуливает и трется о мужчину грудью. Она хочет его до одури, до умопомрачения, и не желает знать никаких преград. Только два жмущихся друг к другу тела, только катарсис иступленных рывков – а больше в мире ничего и нет.