Просмотр сообщения в игре «Лимес»

  …На Востоке не умеют жить без масок – об этом слышал каждый римлянин. Им чужда сама идея virtus, тщательно лелеемая латинянами, а прямота варваров вызывает только насмешки. Там, на другом берегу Mare Nostrum, где несут свои вечные воды Тигр и Евфрат, люди не имеют лица – они таковы, какими хотят казаться. На подлость и предательство способны все, но только те, кто родился в Сирии и дальше, до самих древних земель Инда, не покорившихся даже Александру, сделали из предательства и удара в спину подлинное искусство.
  За недолгое знакомство Архип видел Фейрузу разной, но была ли хоть какая-то из них истинной? Или настоящей предстала она только сейчас, свободная от придающих законченность образу одежд, первозданно нагая – и еще не распахнувшая ворота сознания своему внутреннему дэву? Не сейчас ли лицо ее, словно зеркало, отображает весь тот самум чувств, что кружит на сердце?
  Решать только ему.
  Но… знает ли сама Фейруза, где заканчивается окантовочный шов похожей на человеческое лицо личины, и где начинается живая кожа?
  Она умеет есть глаза римских солдат и хватается за камчу, когда злится. Пьет ширазское вино как воду на дипломатических переговорах и не боится идти в бой в первых рядах. Учит чужого сына витиеватому фарсийскому письму и, одна среди всех, молится Вечному Пламени. Не понаслышке знает быт рабыни и власть царицы. Разговаривает по душам со своим демоном и таится за пространными словами в беседах людьми. А осталась ли вообще она, на Фейруза бант Харис, что покинула когда-то отчий кров ради отраженного призрака власти?

  Женщина пытается остаться высокомерной и бесстрастной, но заинтересованный взгляд полуночных глаз касается ровной груди лучника, с уважением и интересом скользит по широким плечам и крепким рукам. Сама того не зная, она инстинктивно смачивает губы, видя эту подлинно-мужскую красоту, принадлежащую ей практически без остатка. То плотское притяжение, что получает Шери-дэв, самой Фейрузе не оставляет после себя ничего – только выпитый до дна пустой сосуд, гулкий и с паутиной на дне. А она еще не стара, и ей тоже хочется равно трепетать под крепким мужчиной и, оседлав его, диким галопом нестись к оазису блаженной опустошенности.
  Чуть приоткрытый в немом восторг рот сагиттария и его восхищенные глаза будят в персиянке то слабое, почти позабытое женское начало, порождающее томление, от которого сладко сосет под ложечкой. Когда на тебя смотрят ТАК – мигом уходят всякие сомнения в своей привлекательности и притягательности. В горячих мужских глазах и отяжелевшем дыхании растворяются, как соль, всякие мысли о худобе и следах прожитых лет, о том, что ты и не подумала умащивать себя апельсиновым маслом и не подвела глаза углем. Тело само наполняется желанием, как хурджин – золотистым серном, и предвкушающие фантазии сочными финиками повисают на затеняющих оазис рассудительности ветвях древа разума. В такой момент всей кожей ощущается, как крепнет магнетическое притяжение двоих, обуянных одной страстью – и настойчивого, животного желания обладать здесь вполне достаточно, а для возвышенных, любимых поэтами чувств места нет.

  Этот поток готов подхватить, закружить, унести к дельте освобождения.
  Хочется в коем-то веке подумать о себе, а не о дэве и не о долге.
  Хочется, как воровке, урвать хоть частичку чужого тепла.
  Прекратить, наконец, думать и отдаться чувствам.
  Но сейчас она просто не имеет на это права.
  Высокий лоб хмурится морщинами.
  Потеплевший взгляд стальнеет.
  Так будет лучше.

  А потом пришла Шери. Блудница. Дэв, укравшая славное прозвище и подменившая суть. Или просто второе «я» столь долго скрываемое даже от самой себя, и только в рабстве, когда Фейруза потеряла всякий контроль над собой, пробившаяся наружу. Если это так, то сколько же еще таких Шери могут ждать своего часа за плотной стеной черепа?

  …В двух пропастях глаз, с упоением наблюдающих за мужчиной, можно увидеть отражение движущихся рук. Не-Фейруза широко улыбается, с легкостью читая намерения Архипа, и, кажется, совсем не против. Продолжается медленное и настойчивое движение рук, сжавших и чуть приподнявших грудь – недвусмысленное, неприкрытое, непристойное предложение. И почти сразу, словно по маслу, скользят вниз – только для того, чтобы вновь начать движение кверху, подтягивая к бедрам расшитый подол платья с полосами в семь цветов. Приглашающе расходятся сжатые прежде ноги – стройные, но, пожалуй, излишне мускулистые для женщины.
  Темные очи издеваются, смеются, словно видят стройные шеренги мыслей за лбом Архипа. И его расстроенные чувства, кажется, причиняют Блуднице двойное наслаждение. Шелестит негромкий грудной голос, резонирующий на низких нотах, тягучий, как мед, и опасный, как яд:
  - Архи-ип… Верный телохранитель… Такой уверенный, четкий и ритмичный в движениях. И такой пугливый! Забудь о ней, забудь обо всем: выплесни в меня все свои потаенные желания, отомсти моим телом всем, кто измывался над тобой, кто отказывал и ронял. Ты же умеешь быть жестоким, я это вижу-у! – она чуть прикусывает нижнюю губу. – Так верни это в свои глаза и иссеки мое тело! Все, Архи-ип, ты впервые в жизни можешь делать все, что пожелаешь. Владыка мой, хозяин… Ты же не упустишь такой возможности, - во тьме под приподнявшимися бровями блестят холодом обжигающие огни, - ведь правда?

  Дэв покладисто следует за рукой сагиттария, но он еще успевает увидеть, как губы женщины кривятся в торжествующей улыбке – словно это он сейчас рухнет, связанный, на ложе. С той же покорностью она ложится на живот, кошачьим движением изогнувшись в талии – лицо уткнуто в мягкие подушки, разметались вокруг змеи волос, нетерпеливые руки вцепились в ткань, комкая, сминая ее. Чуть приподнявшись на коленях, она покачивает округлыми бедрами, приглашая забыть все наказы Фейрузы и, немедля овладеть ей, как насильник – насухо, размашисто, грубо.
  Деланно-подчиненная, она сама протягивает руки пленителю, и как только веревка царапает нежную кожу запястий, вибрирующе выдыхает:
  - Ну же, смелей! Вяжи до крови, то боли, чтобы никак не распутать! – новый оборот же вырывает сладострастный жаждущий вздох. – О-ох…

  Она пытается рассмеяться, но резкий толчок глушит смех дэва. И вновь она пытается приподняться на плече, омутом глаз и похотливыми влажными губами заставить лучника как можно быстрее овладеть ей. Мит – и тяжелое мужское тело садится сверху, вжимая в ложе. Сверху о нее трется грубая кожа штанов, снизу – мягкие льняные простыни: этот диссонанс заставляет стонать и наслаждаться. А уж когда кулак тянут волосы, вжимая лицо в ткань и лишая возможности вздохнуть… Теперь из-под Архипа доносится только удовлетворенное мурчание, да сжимаются бедра под приятно давящим грузом.
  Тело под ним не успевает и вскрикнуть, когда тонкая ткань платка забивает рот, и только с наслаждением выгибается змеей, почти достав макушкой до груди телохранителя. Влажная, мягкая, гибкая, с каждым движением, исполненным похоти, она и впрямь кажется демоном – или текущей сукой. Архип или кто-то другой, один или несколько, мужчина ли, женщина ли, зверь ли – этому костру разврата все равно, какие дрова будут подброшены в него. Шери надо прогореть даже не до золы – до развеивающегося под самым слабым ветром пепла: только тогда она на время успокоится. До следующего раза. Или до чьего-то неосторожного касания.
  Новый жгут стягивает губы, издающие уже только невнятное мычание, а заведенные за спину руки дотянулись тонкими пальцами до завязок штанов и играют ими. То тянут на себя, то отпускают, чтобы скользнуть мягкими подушечками по плоскому животу, то очерчивают границу одежд, то коготками царапают требовательно, словно пытаются заставить навалиться всем весом. Глаз ее пагани не видит, но они сжались в узкие довольные щелочки, изнывающие сладострастно от такого обращения, и возбужденно страдающие от того, что сладкая пытка все длится.

  Но вот влажные руки, срывающие лепестки заключенного под кожей огнецвета, жадно исследуют тело, и дэв в нетерпении запрокидывает голову, подставляя под поцелуй бьющуюся жилку на шее. Под поцелуй? Или, судя по требовательно-блудливому выражению лица, на котором есть место только печати животной страсти, для резкого, как удар столь любимого ей бича, укуса, оставляющего после себя набухшее, наливающееся ало-лиловым клеймо? Она ерзает, трется мягкостью кожи о вспухший на штанах холм, мечтая превратить его в вулкан, истекает нетерпением – и снова падает лицом вниз. Снова громкое, сладострастное «у-у-у-у-у…» заполняет каюту: Шери и без кляпа способно выразить свои эмоции самыми простыми, самыми первобытными звуками и движениями.
  Но вместо мужского корня, вторгающегося в нее, как завоеватель во вражеский город, снова руки вяжет веревка, заставляя засопеть от боли и сильнее изогнуться, не в силах что-либо предпринять. Одержимой эта игра нравится, и такая полная беспомощность ей до одури приятна: но Шери хочется продолжения. Она ждет не только подчинения, но и унижения: злых, отчаянно болезненных движений, таких, словно мужчина и не с женщиной вроде, а изливает свою страсть в нечто неодушевленное и бессловесное, не способное чувствовать и отвечать.

  А шершавая змея веревки скользит все дальше. Не-Фейруза и не думает сопротивляться и как-то демонстрировать свое недовольство: напротив, она поворачивается, подставляется, чтобы узы легли поудобнее, стонет от впечатывающегося в плоть узла. Архип видит бисеринки пот на смуглом и гибком ее теле, чувствует, как легкий и пряный запах Фейрузы заглушается ароматами распаленной и открытой женщины, чувствует, сколь горяча она под ним и отголоском далекого грома улавливает ее нарастающее разрушительной волной голодное нетерпение.
  Она замирает под ним, смотрит искушающе глазами-бездной. Тяжелое дыхание колышет грудь с затвердевшими сосками. Заострившиеся черты лица, плавный поворот шеи, гибкое движение навстречу ласковому пальцу – словно она хочет принять его в себе. Это желание полно безумия: кажется, дэв будет равно удовлетворенно стонать, если под нажимом раздвинутся губы, и язычок облизнет неожиданный подарок; и если под пальцем лопнет, разбрызгивая кровь и жидкость, ее глаз; и если он войдет в разверстую рану, расширяя и углубляя его. Все это – наслаждение, и все это заставит ее ощутить на сладкий, невозможно острый взрыв внизу, изнуряющий и расслабляющий.

  Один удар сердца – и глаза светлеют. В них виден даже не страх, не испуг – животный ужас.
  Еще один удар – и снова Архип видит свое перевернутое отражение в озерах безграничной похоти.