Просмотр сообщения в игре «Лимес»

Где-то в Черном море. На борту либурны, второй день плаванья.

Луций знал, что не принять подарок, значит нанести оскорбление, а принять и не отдариться - значит поставить себя в несколько зависимое положение. Поэтому он снял с пояса свой мавританский кинжал с рукоятью из слоновой кости и с поклоном протянул его Фейрузе, попросив принять его в ответ. Он много где побывал с ним, но разве имеет ценность дар, с которым ты не отрываешь хоть небольшой кусочек от сердца?
– Благодарю, почтенная Фейруза, что ты беспокоишься о нас, но нет, мы устроились здесь вполне удобно. Холода и непогода беспокоят меня меньше, чем остальное, – начал он издалека, как это принято. – Меня печалит, что ты, быть может, путешествуешь вдоль этих берегов в неудачное время года, и потому холод и сырость мешают насладиться теплым морем и красивыми видами. Берега Понта дики, но по-своему прекрасны. Однако не могу сказать, что такая погода мне по душе. Я люблю горячий ветер Египта и сияющее солнце Африки.

Сложив руки книжкой, лахмидка с поклоном приняла подарок, оглядела его, поцокав языком, и повесла на пояс. Улыбнулась, поправив платок, оставивший теперь открытыми до макушки черные волосы с серебряными прядками, и подвинула бутыль вина поближе к Марку, намекая, что виночерпием сегодня будет самый младший.
- Прекрасный кинжал, превосходнейший Луций. В песках Хиры он будет напоминать мне о наших беседах. Я рада, что непогода не беспокоит тебя, хотя, признаться, тоже предпочла бы песок и солнце. Но холод этот, как мне кажется, подчеркивают суровую красу этих мест – точно также было в армянских горах, где я впервые увидела белые пески зимы. И хотя те края отличались и от земли моего рождения, и от места моей юности, я не могла не восхититься красой и гордостью седых вершин. Оттуда ближе до земель кидаритов, кстати, чем из Мезии, и путь при этом безопаснее. Но мы здесь, а не там, а посему не станем вспоминать об этой дороге, если только нас к ней не подтолкнет судьба.

– Я буду только рад, если он послужит тебе так же верно, как служил мне, – отвечает магистриан. – И буду рад, если время, проведенное вместе, ты будешь вспоминать, как проведенное с пользой в компании друзей, а не случайных попутчиков.
"Ой, ну все, с поклонами закончили, можно потихоньку начинать."
- Это верно! - соглашается Луций. - Мы здесь... а не там. Но раз уж зашла речь о кидаритах, сиятельный Аврелиан рассказал мне, что ты знаешь их язык. Я был бы рад послушать, как тебе удалось овладеть таким редким знанием. Ведь гунны появились на границе обитаемого мира не так давно. Тебе случалось бывать в их землях?

- А кто вспоминает случайных попутчиков? – с улыбкой в тон ему ответила Фейруза. – Из такого похода возвращаются или кровными братьями, или врагами навек. Но никак не теми, кто, случись пройти мимо, не заметит.
Следующий вопрос – и лицо лахмидки побледнело, пухлые губы дернулись, жалко кривясь. Голос стал тише и глуше.
- Я должна была понять, что рано или поздно об этом пойдет речь. Аврелиан-сахиб не солгал: я и вправду знаю их наречие, но… Это не самая приятная история. Для меня.
Цапнув бутылку прежде Марка, женщина, не чинясь, сорвала печать и отпила большой глоток. Вытерев губы тыльной стороной ладони, она зло продолжила:
- Я была продана им в рабство женой царя Аршака, проданная своими аскерами за золото. Это ты хотел узнать, Луций-сахиб? Не лгут ли, что банбишн Фейруза была жалкой рабыней? Не лгут.

Луцию даже не пытается скрыть своё удивление, его брови ползут вверх.
"Ничего себе! – думает он. – Вот гад! Я, говорит, не знаю, где она пропадала десять лет. Скиталась с гревтунгами и аланами, как же! Ну, спасиииибо."
– Почтенная Фейруза! – говорит он поспешно. – Мне это было неизвестно! Я впервые слышу это от тебя и не могу не выразить своего сочувствия. Я коснулся этой темы случайно. В моей жизни тоже имели место печальные события. Все друзья моей юности умерли в муках у меня на глазах, и увы, не на поле боя. Поднимем чаши за то, что черные дни миновали! Пусть тяжелые воспоминания не омрачают твоё прекрасное чело! И не будем больше об этом.

Видя реакцию римлянина, Фейруза понимает, что Аврелиан подложил ей натурально дохлого ишака: Луций ничего не знал – ну не может человек так правдоподобно изумляться! А она, как последняя дура, взяла и все выложила. Хотя… Шила в мешке не утаишь. Звонко припечатав себя ладонью по лбу, женщина медленно ведет руку вниз, словно снимая исказившее лицо выражение.
- Извини и ты за резкость, Луций. – ее еще потряхивает, голос, хоть и стал спокойнее, все еще сбивчив, и шипение в нем заметнее обычного. – Из царицы и командира стать игрушкой дикарей – не самая приятная судьба. Но терять тех, кто тебе дорог, не легче. Выпьем.
Так и не отпустившая бутыль, Фейруза дрожащими руками разлила вино по бокалам, половину пролив.
- Чтобы плавание это и поход после него мы никогда не вспоминали, посмурнев лицом.

– Марк! – многозначительно кивает Луций. "Помоги, чего сидишь, как пень," – читается в его взгляде. – "Да и себе налей."
– Кстати, о походе, – замечает он как бы между делом. – На вилле я упомянул о сомнениях, которые меня гложат, и я хотел бы поделиться ими. Я думаю, сиятельный Аврелиан посвятил тебя в цели моего путешествия, однако, очевидно, чтобы соблюсти приличия, он попросил меня спросить о твоих целях у тебя.
Луций слегка прищуривается. Знает он на самом деле, зачем послана Фейруза Аль-Лахми или нет? Или опять что-то проверяет?
– Дело в том, что... ну, я понимаю, вероятно, они секретные. От всех, кто находился на вилле. И потому прикрыты неким предлогом. Но, – Луций улыбается, – думаю, ты же не предполагаешь, что я могу поверить, будто Аврелиан послал своего человека на поиски шурина? Это выглядело бы в высшей степени странно.

После осушенного бокала шираза лахмидка вполне пришла в себя. Боль и досада никуда не делись, но теперь они не владели ее лицом, а значит, можно было не опасаться, что она подобна развернутому свитку. Она даже убедила себя, что все не так уж плохо: конкретно это прошлое вряд ли повлияет на настоящее, зато устранит ряд недомолвок. Слабый довод, но все же.
- Слова сиятельного были пространны, как список кораблей в «Илиаде». Посему я бы предпочла услышать от превосходнейшего, что считает основным своим заданием он, чтобы в дальнейшем говорить на одном языке. Со своей же стороны могу заверить, что в перечень дел, о помощи в которых Аврелиан попросил моей помощи, и вправду входит попытка выкупить пленника. Но не только она, естественно – я рада, что достославный столь проницателен.

– А я не знаю! – говорит Луций с легкой улыбкой. – Но посуди сама: комит Лупицин послал свою дочь на поиски сына. Предположим, даже, что она действительно по каким-либо причинам отказалась ехать со мной. Но в случае, если сына не найдут или найдут мертвым, наследником комита окажется сын Аврелиана, а сам сиятельный – его опекуном. А наследовать там есть что. Тебе не кажется странным, что Аврелиан посылает на такое щекотливое задание, с... неопределенными перспективами на успех, своего человека, а не человека комита? Ведь в этом случае тесть может его неправильно понять.

- Кажется. – Фейруза вернула хитрому руму улыбку. – И казалось бы еще сильнее, если бы я не знала, что многославный комит осведомлен о моей поездке и одобрил ее своей печатью. Семейные отношения – запутанная вещь, это такие темные пески, что ни один посторонний караван там не пройдет без проводника. Связи и отношения решают если не все, то многое, и почтеннейшие родичи, мнится мне, смогли прийти к соглашению. А уж о чем оно было, мне не столь интересно. Я предполагаю, что меня они не сдадут, как лишнюю фигуру, и поэтому не лезу туда, где вероятность ответа весьма невелика.

"О!" – думает Луций. – "Это намек на то, как Аврелиан резко отнесся к моему интересу к его жене. Мило! А не рановато ты мне зубы показываешь?"
– Ммм! – говорит Луций. – Такие новости меня могут только обрадовать! Ведь это значит, что твое назначение, почтеннейшая Фейруза, не связано с отказом сиятельной Флавии, о котором её отец явно не был в курсе. Это снимает груз с моего сердца.
"Получается, Аврелиан мне соврал при тебе. Очень рад за вас, но я-то это теперь понял."
– Мой интерес, впрочем, далек от его семейных дел. Я лишь говорю о том, что когда правая рука не знает, что делает левая, часто у них вдвоем получается не совсем ладно. Скажем, у меня есть моё задание, и я его выполняю. Но как я смогу оказать тебе поддержку или хотя бы учесть твои пожелания, чтобы они не шли вразрез с моими планами, если не буду знать, с какой целью ты путешествуешь? Я не прошу открывать мне все и полностью. Но разве не будет полезнее для похода, если мы оба будем хотя бы примерно представлять, в какую гавань идет каждый и, следовательно, какой ветер попутный, а какой встречный?

Магистриан за время пребывания в Африке явно неплохо научился играть словами, умело увильнув от скользкой темы семейных отношений Флавиев. Зато, сам того не подозревая, предоставил хорошую пищу для костра размышлений. Лахмидка хорошо понимала, что ее титул не может не вызвать интриги среди римлян, желающих упрочить свое положение при дворе за счет присоединения Хиры, но вот о том, что ее могут использовать, как щит в другой игре, даже не подозревала, считая, что последствия ее воцарения будут выгоднее покровителю, чем что бы то ни было. Или все-таки нет? Змееязыкий Луций заставил сомневаться.
- Я думаю, - Фейруза повертела в руках чашу, - помощь друг другу куда полезнее, чем разобщенность. Есть маршруты, по которым два каравана бок о бок не пройдут – оазисы по пути скудны, но есть далекие пути в земли Цзинь, где редко какой торговец путешествует в одиночестве – коршуны, дикие горцы и змеи с женскими головами вынуждают караваны идти подле друг друга. Посему, - кубок вернулся на столик, а женщина сложила пальцы домиком, - и я также готова помогать тебе, превосходнейший, что и продемонстрировала. Просьба блистательного дает мне немало свободы действий, и выбрать одну из десятка троп мне было бы легче, зная, куда ведет дорога превосходнейшего.

"Чего, какие еще земли Цзинь!?" - думает Луций. - "Что ты, мать твою, несешь?! Какие змеи с женскими головами?! Сама ты змея с женской головой!"
- Змеи с женскими головами меня не пугают, - смеется он. - Когда я был мальчиком, больше всего я любил смотреть на клубок переплетенных змеиных тел на горячем солнце. Потом я узнал, что змеи смертоносны и коварны, но от того не менее красивы. Что до моей дороги, то тут все просто, меня даже удивляет подобный вопрос. Я - агент службы оффиций. Магистр оффиций ведает дворцом Августа, его охраной, судит его придворных, разбирает обращения, адресованные Августу, заведует государственной почтой. И конечно, занимается всей внешней политикой. В частности, именно он отвечает за прием посольств. Разумеется, он хочет знать как можно больше о народах, окружающих Империю. И в частности о гуннах. Вот и все, – разводит Луций руками.
"Теперь ты все знаешь! – говорят его слегка смеющиеся глаза. – И как тебе это?"

- Ай, это превосходнейший не слышал еще рассказов караванщиков в ночи у низкого чадящего костра, где вместо дров горит кизяк! Мой язык слишком прям, чтобы должным образом передать очарование и ужас далеких троп, где до любого города идти не меньше четырех седмиц! Скажу лишь, что у края Ойкумены водятся такие жуткие творения Ангра Майнью, что ни на одном наречии не найдется слов описать их! – по задорно блестящим глазам женщины не понять, верит ли она в свои слова или только шутит.
Тогда достойнейшему не будет удивительно, что шахрдар и кардаран Лимеса не менее магистра оффиций заинтересованы теми, кто представляет угрозу их землям. Я знаю язык кидаритов и могу постараться понять их намерения и цель их похода. А, может, и скорректировать эту цель от границ Рима. Например, через Армению, Аланию и Иберию на земли моего свекра, да не сгорит никогда его тело в пламени. В этом наш общий интерес, не так ли?

Луций секунду молчит. В этот раз он ничем не выдает своего изумления.
Потом говорит, не глядя на Марка:
– Марк, ты что-то побледнел. Тебе сейчас же надо подышать свежим воздухом на палубе. Заодно посмотри, как там Адельфий. Вы можете даже побеседовать – беседа помогает от морской болезни.
Он ждет, пока Марк выйдет.
– Я же все правильно понял? – переспрашивает магистриан. – Лупицин с Аврелианом послали тебя вести переговоры к гуннам, у которых ты была рабыней? Имея специального человека как раз для таких дел, Аммиана. Под предлогом, что ты знаешь гуннский. И не просто вести, а науськивать их на шахиншаха...
Луций проводит рукой по лицу, потом сочувственно смотрит на Фейрузу.
– Вы что, поссорились? Или его жена на тебя косо смотрит?

Раз уж римлянин решил перейти на простое «ты», то Фейрузе оставалось или поддержать начинание, или ткнуть носом в невоспитанность и напомнить, что ее положение приживалки на в дома Аврелиана ни в коей мере не лишает царского достоинства. Последнее было несомненно приятнее, первое – полезнее. Стряхнув с рукавов невидимые пылинки, лахмидка дождалась, когда секретарь магистриана покинет шатер, и ответила, как ни в чем не бывало:
- Луций, неужели ты думаешь, что степняки увидят в царице одну из рабынь, бывшую в их землях несколько лет назад? Не поверив мне тогда, вряд ли они прозреют сейчас. А я достаточно самокритична, чтобы понимать, что внешность моя не столь прекрасна, как рассветное светило. К тому же, - она склонила голову на бок, - я сказала, что понять важнее, чем скорректировать, а земли царя царей – лишь один из вариантов, выгодных в не последнюю очередь мне. Заставить Шапура отвести войска от Хиры – что может быть приятнее для бедной изгнанницы?

– Да нет, ты прекрасна, как тысяча рассветов, – улыбается Луций, но затем вновь становится серьезен. Даже хмур. – Но... А если прозреют? Тогда что? Но даже если и нет. Ты думаешь, они поверят, что десять арабок – или сколько у тебя там будет, когда мы доберемся до них, колдун и врач – это царская свита? Что Рим послал на серьезные переговоры персиянку? С чьей печатью? Комита Фракии? Кого-кого? Не Августа? Нет, ну это, конечно, прекрасно, что ты уверена в своих силах, раз согласилась. Но на твоем месте я бы подумал, зачем Аврелиан сделал тебе такой "подарок". Если у тебя есть мысли на этот счет, я буду рад их обсудить, а также поделиться своими. Если, конечно, это тебе интересно.
Он вдруг морщит лоб.
– Слушай, я помню, мы не хотели больше это упоминать... но если говорить о будущем, а не о настоящем. Аврелиан назвал тебя будущей царицей всех арабов. Я так понимаю, у тебя большие планы на этот счет. А тебе не помешает вся эта история? В Риме по-другому, август Диоклетиан был сыном вольноотпущенника. Но в Риме, – Луций понижает голос и усмехается. – Выбор нового Августа – это почти всегда в каком-то смысле компромисс. А твои арабы, они будут слушать бывшую рабыню? Если, конечно, узнают об этом.
Он пожимает плечами.
– Ну и, кстати... это конечно, не моё дело. Может, тебе и так сойдет. Но тебе не приходило в голову, что если гунны возьмут Хиру, от неё останутся дымящиеся руины?

- А как же иначе? – фыркает лахмидка. – Только одно другому не мешает!
А если говорить о деле… Как ты не можешь отказаться от просьб магистра оффиций, так и не могу ответить отказом своим «друзьям» я. Все, что ты видишь на мне и вокруг меня, мне не принадлежит. Если бы я была как большинство женщин фарси, то довольствовалась бы тем, что свободна, и не пыталась бы ничего поменять. Но я царица и воительница, и буду биться за свои владения: а для этого мне нужны поддержка и золото. Так что, став свободной, - она беззаботно рассмеялась, - я сама себя продала ради призрака власти. Ради него я здесь, ради него – и во имя закона Ахура Мазды – я готова принести клятвы Волчице. Стоит рискнуть быть узнанной и даже убитой, чем расшивать плат бисером в ожидании своей судьбы. Тебе это знакомо, не так ли? – вопрос был задан, что называется, в пустыню, в надежде на то, что переменчивая жизнь ставила однажды магистриана перед похожим выбором.
И, уж поверь мне, разницы для них, мужчина или женщина представляет Рим, латинянин или персиянка – только я из народа лахмид, кстати – нет. А бравировать кровью язат Фарнах и царством своим я не собираюсь: первое они не поймут, а второго, как ты верно заметил, пока нет. А уж что из этого выйдет… Тот, чья кровь во мне, дарует огонь и свет, тепло и счастье. Будет мне благосклонность его – хорошо, нет, - она развела руками, - значит, такая судьба. И лучше так, чем помереть от старости в чужом доме, не пытаясь ничего изменить.
Впрочем, - она улыбнулась не без доли неосознанного кокетства, - я с интересом выслушаю твои мысли. Моя свита в этом плане бесполезна.
А уж коль скоро мы заговорили о будущем… «Царица всех арабов» - звучит превосходно, но мне бы взять и удержать Хиру, а не мериться силой с другими бану. Но вот мой народ… - она мечтательно прикрыла глаза, - среди него остались еще верные мне люди, да и остальные предпочтут мою потускневшую славу тому, что есть сейчас. Особенно если дань Риму будет меньше, чем шахиншаху. Рабыня или нет, историю всегда можно поправить, а люди… Они верят скорее в то, что им шепчут по секрету: а я сумею нашептать Хире то, что нужно.
А вот гуннов я не опасаюсь. Они не знают наших путей, они не живут там, где мы. Пески их поглотят, как поглотили многих захватчиков. А если у них хватит сил пройти через Армению и северные царства, через Мидию и Ктесифон, и войско Блистательного и Непобедимого их не остановит… Что же, пожара над своим домом я не увижу, потому что снова рабыней не стану.

– Знакомо, знакомо, – кивает Луций. – Я, конечно, допускаю, что выбора у тебя и правда не было, – пожимает он плечами. – Но речь не об этом. Видишь ли, насколько я могу судить, на востоке мир представляют, как большой базар. Ты либо торгуешь, либо платишь охраннику, либо пытаешься убить охранника и самому стать им. И сделки коротки. Хвалишь товар, хвалишь покупателя, ему товар, тебе деньги. Все. Сегодня ты продаешь одному коня, завтра другому – стрелы, которыми утыкают первого. И это в порядке вещей. Но в Риме все не совсем так. Здесь играют роль общие интересы – на долгосрочную перспективу. Если они есть – сделки выполняются, если нет или они изменились – нарушаются. Предположим, в интересах Аврелиана, чтобы твои планы увенчались успехом. Для этого тебя надо представить Августу, но этого мало – ты должна получить поддержку. Всякую – лишней у тебя не будет. Я не зря спросил про то, представили тебя Кесарию или нет. И особенно его женам. У него две жены, и одна из них – сестра магистра Виктора, сарматка. А магистр Виктор женат на... ну, ты знаешь на ком, да? Представь, какую поддержку ты могла бы получить через них! Да, это небыстрый подход, через три ступени. Но все равно, знакомство с ней подошло бы даже в качестве дружеского жеста по отношению к тебе, аванса, если хочешь. Причем аванса, который Аврелиану абсолютно ничего не стоит. Кесарий не везде и не всегда бывает со своими женами, скоро война - и ему будет не до того. А тут он сам приехал на виллу с ними – они были со мной на обеде. Ты уверена, что у вас с ним общие интересы? А если нет, как ты думаешь, зачем он послал тебя на самом деле? И почему именно тебя, а не Аммиана. Ну, то есть, понятно почему – Аммиан ему нужен здесь и живым, и я знаю, для чего. А ты – нет: выживешь – хорошо, нет – не страшно. Ответь себе самой: кто ты для него?
Луций проводит рукой по лицу.
– Ну ладно, это твое дело. Захочешь спросить о нем еще что-нибудь – спросишь. Нужна будет помощь – можем обсудить. Но я бы на твоем месте не полагался на слепую удачу. Думаешь, гуннам все равно, с кем они говорят? Чтобы они тебя отпустили, у них должна быть уверенность – ты отнесешь назад их ответ, и не только отнесешь, но и передашь кому-то действительно важному, а не какому-то комиту Фракии. А ты Августа в глаза не видела. Они дикари, но не дураки. И ты напрасно думаешь, что, если гунны тебе не поверят, ты просто умрешь – и всё. Ты станешь их рабыней опять, на этот раз, вероятно, навсегда. Это будет... печально... Впрочем, кто знает, может, такая же участь ждет и меня, – смеется магистриан.
Он наливает еще вина.
– А знаки на теле есть? Клейма, рубцы... спрашиваю не из любопытства.

- Не без этого, - кивает Фейруза, - если упрощать. А еще меня откровенно порадовало, что у вас несколько иное отношение к предательству. По крайней мере то, которое декларируется: в жизни-то мы знаем, как бывает. На Востоке смена хозяина не считается большим грехом, как и сдача подчиненного, если это выгодно. Но, помимо этого – вдруг тебя занесет на границу Царя царей? – многое решают родственные связи. Без родни ты там никто, будь хоть стократ талантлив. Даже я, давняя изгнанница, могу, хотя и не без риска для себя, подергать за эти ниточки, связывающие родичей моего покойного мужа – и получить некоторую выгоду.
Ташакор, Луций-сахиб, твои мысли небезынтересны и свежи: ты, как я вижу, неплохо знаешь родственные связи знати Лимеса – бесценная информация в умелых руках. Возможно, ты прав, а, возможно, Аврелиан идет долгим путем, чтобы пожать в одиночестве все лавры человека, благодаря которому в мягком подбрюшье Персии вспыхнет война, инспирированная не кем-то, а законной по крови царицей, сказки о которой, как передавали мне, уже ходят из уст в уста. Для этого он рискует мной – и я принимаю этот риск, потому что иначе все может быть не столь выгодно, и уж всяко дольше. Общие долгосрочные интересы, говоришь? Я их вижу, хотя, вполне возможно, - смеется она, - тешу себя иллюзиями.
Я подумаю над твоими словами и приду, если что-то надумаю. Впрочем, точно так же и ты можешь прийти ко мне и быть принятым: я готова и выслушать, и постараться оказать помощь. Не от большой любви, естественно, а потому, что от твоего успеха зависит и мой.
Насчет же кочевников ты не совсем прав. – лахмидка покачала головой. – Им не столь важно, кто приедет, им важно, как себя будет приехавший вести и что может. Комит Фракии для них не сильно отличается от шахрдара Систана или самого императора. Слабый вестник, будь он даже от правителя столь же великого, как Двурогий, станет для них символом слабости хозяина. Сильный же и уверенный, и тот, в мощи чьего хозяина можно быть уверенным, сможет произвести должное впечатление.
Да, возможно, все закончится печально, - пожала плечами Фейруза, - тогда придется восстанавливать справедливость, глядя на мир глазами нового ребенка моего рода. Но готовность к смерти и гораздо худшему, - криво усмехнулась она, - не означает, что я буду готова опустить руки.
Что же до шрамов, - она подняла кубок, прикрыв им один глаз, и широко усмехнулась, - то я могла бы счесть, что ты не поверишь моим словам, считая, что женщина выдает желаемое за действительное, и захочешь удостовериться лично, чтобы из-за павлиньей глупости женщины не пострадала вся экспедиция.

– Да, в Риме так же, – говорит Луций. – Ну еще бы! Ты думаешь, почему я езжу на край света, а моя рабыня не умеет играть на флейте, но отлично умеет стрелять? С родственниками не повезло! – усмехается он.
– А вот сиятельному Аврелиану очень повезло. Он возвысился под рукой тестя и стал нотарием. Это как... как один из меньших советников Августа, но пока без назначения. И скоро он это назначение получит. И как ты думаешь, куда он постарается, чтобы его назначили? Во Фракию, ведь здесь у него все подвязано, а его брат – комит Дуная. Он явно хочет либо сместить своего тестя, либо стать викарием, а брата сделать дуксом. А еще он хочет разбить готов, вместо того, чтобы кормить их – и для его плана, с которым я знаком, ему очень пригодится, чтобы им в спину долбились гунны. Для этого он послал тебя с десятью копьеносицами изображать посла – ведь даже решив пойти на Рим, гунны не смогут пройти "вокруг" готов. Но это опасный план. Не в военном смысле – в политическом. Война с готами и потом, возможно, с гуннами поставит крест на персидском походе очень надолго. Август может быть недоволен. А ты... Вот ты участвовала в битвах и наверняка шла в первых рядах. Но наверняка думала, каково оно тем, кто вечно стоит в резерве, а потом затыкает дыры в боевом порядке? Так вот, ты для него – этот резерв. Это кажется, что ты на острие удара, на самом деле он тобой перестраховывается. Получится у тебя и сработает с гуннами – хорошо, нет – не страшно потерять.
А если Август будет недоволен, что войну развязали не там, где надо, Аврелиан просто вытащит тебя из чулана, стряхнет пыль и скажет: "Смотри, мой господин, царица! Я всегда был за персидский поход, просто сейчас не тот момент." И продолжит воевать свою войну, на которой он и его родственники получат славу и много, очень много денег, а Август постепенно и сам передумает. На кой ты Флавию в царицах? Где-то в Хире? Чтобы что? Лавры-то чего он получит, что Хирой теперь правит Фейруза? Это будет не его победа, даже не его война. Все его интересы тут – во Фракии. Он не решает проблемы империи, он решает свои собственные. Не для всех римлян это одно и то же.
Луций переводит дух, и думает: "А не сказал я лишнего? Да нет, нормально, вроде. И вообще, некоторые люди только тогда и верят тебе, когда скажешь лишнего."
– Гоняться за призраком и идти к вершине, рискуя – достойнейшее занятие. Я не спорю, Флавий Тавр Аврелиан – выдающийся человек. И он многого добьется, вне всяких сомнений. Быть его другом или гостем, или называй как хочешь, наверное, очень приятно и почетно. Но у него есть одно весьма спорное свойство. Вот его старший брат, благородный Кесарий, старается поиметь всех встреченных им красивых женщин, из-за чего карьера его временно несколько замедлилась. А младший – вообще всех встречных, причем, не раздеваясь! И именно так он уверенно идет к своей вершине. Думаешь, у тебя есть шансы, в одиночку, в такой игре, пока, как ты вполне трезво рассуждаешь, на тебе нет ни одной твоей вещи? Ты очень смелая женщина, если надеешься на это. Что ж... Значит, за смелость! – поднимает он чашу.
Предложение Фейрузы застает его врасплох. Ему не сразу удается понять, что это шутка.
– Я был бы весьма плохим попутчиком, если бы захотел удостовериться в подобном здесь, когда вокруг так сыро и холодно, – отвечает он, тоже усмехаясь. – Это было бы жестоко. Возможно, в другой раз ты великодушно развеешь мои сомнения, хотя... не могу же я не доверять твоему слову?
Луций разводит руками. А потом меняет тему.
– Слушай, – говорит он. – А вот я часто слышу от тебя про кровь язатов, которых ты называешь ангелами. Ты знаешь это... весьма сильные слова. Возможно, тебе могло показаться, что Рим веротерпим, и отчасти это так, но... не только при гуннах об этом стоит умолчать. При Августе... я бы не стал. А вот ещё... Вот это, кстати, уже простое любопытство, если ты простишь его мне! В каком месяце ты родилась?
Луций умеет очень хорошо владеть лицом, и все же именно сейчас Фейруза может понять: это – совсем не простое любопытство. Вопрос, заданный почти небрежно, его почему-то очень интересует.

- О твоей рабыне мне тоже рассказали, что она у тебя не только для стрельбы из лука, как будто это преступление пострашней братоубийства! – хихикнула Фейруза. – Несчастному рассказчику не стоит быть при ктесифонском дворе, а то он вовсе разочаруется в людях! Единственная рабыня, да еще девушка, да еще взрослая, для знатного мужчины это попросту постыдно!
Лахмидка, видимо, не прочь была погрузиться в воспоминания юности о жизни при дворе Царя царей, но дело есть дело. Она, к своему сожалению, научилась ставить важное превыше удовольствия, хотя радости подобное ей не добавляло. Особой печали, впрочем, тоже.
- Хорошая версия, почти даже убедительная. Вот только Аврелиан не представляется мне тем человеком, который будет держать выгодную фигуру в резерве до последнего часа. Его основной интерес здесь? Не спорю, это очевидно. Но получить обязанного ему человека в пустыне и, при должном старании, в Сирии, вполне полезно: не стоит держать все яйца в одной корзине. Тем паче что вреда ему от этого никакого: даже если я войду в Хиру в виде головы на пике, он все равно будет в выигрыше – смута у сильного соседа всегда на руку. Ты не думай, - подалась она вперед, - что я считаю Аврелиана честным человеком, который, дав слово, умрет ради него. Он кажется мне, прости уж, еще тем сукиным сыном, который, как ты красиво заметил, готов поиметь всех и каждого, не снимая одежд. Но только когда ему это выгодно: а я выгоднее ему в Хире союзницей Рима. Человека, самолично подарившего Августу целую провинцию, будут превозносить до небес. Месяца два, пока не появится новый герой, но он мальчик умный, ему хватит, чтобы получить достаточно бенефиций.
Да, я понимаю, что мои предположения могут оказаться легче пара, и Аврелиан меня использует и выкинет, но… А варианты? Самой мне не к кому прийти с предложением сотрудничества, дома без золота и друзей-соседей я обречена на поражение. Вывод напрашивается сам собой, не так ли? Неутешительный, но я – Львица Хиры, и способна это пережить! – она рубанула рукой. – За смелость и удачу, что покровительствует отважным!
Луций, поверь мне, - сменилась тема, сменилось и выражение лица на расслабленно-хитрое, - если бы ты мне доверял во всем, я решила бы, что делаю что-то не так! Но да, и погода не располагает, и людей много – советами по осмотру надоедят. Но я запомню, что ты хотел бы сделать это в более подходящих условиях! – как ни крути, а такие шутки на грани приличия приятны, позволяя чувствовать себя женщиной, а не старухой и не безликим игроком.
А за совет спасибо: Августу наверняка сообщат это без меня, а тыкать его своим божественным происхождением и правда не стоит.
Родилась я, - Фейруза внимательно смотрит за реакцией мужчины, - третий день месяца аташа, в день Благого Пламени, в день того, чья кровь во мне. – Поняв, что ее не понимают, она уточнила, - в третий день третьего месяца третьего сезона, или третьего дня месяца ноября, по-вашему. А в чем, собственно, вопрос?

Луций никак не реагирует на слова о рабынях и стрельбе из лука. Ну ясно, Аврелиан постарался. Да и ладно, пусть думает, что хочет – чтобы он сейчас ни сказал, это будет восприниматься, как ложь.
– Фейруза, – говорит Луций вкрадчиво. – Ты не представляешь, насколько удачно для Рима было бы твое участие, если бы персидский поход состоялся. И ты ошибаешься – о тебе говорили бы не месяц и не два. Но если похода не будет, даже при успехе твое воцарение в Хире – будет временно, ты не сможешь одна воевать с Шапуром. И если бы Аврелиана такой поход действительно интересовал, а ты была бы хоть немного выгодна в пустыне, он бы думал не как воевать с готами силами арабской конницы, а как их всех направить туда, на восток. И никогда, ни за что не отправил бы тебя к гуннам с десятью бойцами. Его брат - комит Дуная! У тебя было бы пять, если не десять кораблей! Даже мне дали тридцать человек - а у тебя было бы триста. Да он вообще не отправил бы тебя к гуннам – зачем так рисковать ключевой фигурой, когда есть Аммиан – хороший исполнитель? И главное, никогда, никогда не отправил бы тебя со мной. Он бы тебя берег, как зеницу ока. Но он готов тобой рискнуть. Так легко... так запросто... Хорошая версия, говоришь? Ну-ну. А какие еще у тебя есть варианты... ну, про варианты поговорим как-нибудь в другой раз, если на то будет твоё желание. Если же нет – я не настаиваю. Пока, мне кажется, тебе есть что обдумать. А навязываться – не в моем стиле.
"Вообще, я всю жизнь только и делаю, что кому-то навязываюсь, - думает Луций. - Но как-то надо было красиво закончить."
Услышав, про третье ноября, он молчит. Просто молчит какое-то время.
"Серьезно, что ли? А сказать ты не мог? И что мне теперь с этим делать?"
Хотя, может, просто совпадение.
– А Фарнах это... как Фосфор по-гречески? Или нет? – вдруг нарушает он не к месту повисшую тишину.
"А что если не совпадение?"

- Время покажет. – пожимает плечами лахмидка. – Я слышала, что как раз многие говорят, как бы направить готов на восток. Да и если гунны туда ударят… но это мы уже обсуждали. Обдумать же мне и вправду есть что. И не изображай из себя скромность – тебе не идет. Но утешу – ты не навязываешься.
- Фосфор… Ну, наверное, его можно и так именовать. Фарнах, Фарн, Хварно, Хваррах – его по-разному называют. Оно – воплощение животворящей силы Солнца, божественного огня, и одновременно домашнего очага. Он приносит удачу и богатство, власть и могущество. Оно – счастье и судьба, защита и покровительство. Оно – огонь в сердце.
А теперь, - она подошла к Луцию и села рядом с ним на корточки, - раз уж мы откровенны, - объясни, какой тебе интерес до моего рождения?

– Время покажет? Времени у тебя – пока ты не вернулась к нему домой, – замечает магистриан хмуро. – Потом решать будет он, и ты никак на это не повлияешь.
"Не навязываюсь – ну, вот и славно."
– Ну, – улыбается Луций, глядя ей в глаза и не шевелясь. – Интересно же знать, с кем путешествуешь. Вот ты говоришь, что потомок язата, причем в каждом разговоре. Когда-то Рим был языческим, и Августа раньше называли богом, но ты же не думаешь, что кто-то считал его богом всерьез? Там смысл был в другом. А ты, мне кажется, вполне серьезна. Разве это не что-то удивительное? Необычное? Такое, чего не увидишь, сидя дома? Интерес – потому что интересно, вот и все. Для человека ведь естественно желание верить, что за ним кто-то присматривает сверху, верно? Что он не просто так: родился, жил и умер. Что есть у него счастливая звезда... У меня вот есть. А у тебя?

- Само собой, - соглашается арабка, - и вот для этого-то мне и нужно время на подумать. Я уже достаточно спешила в своей жизни.
Взгляд ее, прищуренный и подозрительный, пристально смотрит на римлянина. Кажется, банальное любопытство не кажется ей достойным оправданием – для такого человека, как превосходнейший дукенарий, по крайней мере.
- Вот и все? Хорошо, что «вот и все». Я просто знаю, что в моей крови золотое сияние Фарнаха – а он и идея, и благословление, и покровительство. Ваши мудрецы, ища аналоги, часто сравнивают его с Фортуной. Что же до счастливой звезды… Я потомок язата, родившаяся в его день: вот знак того, что я избрана. Для чего – могу только догадываться. А звезды, - она зло хмыкнула, – звезды сулили мне несчастье и раннюю смерть. Бахрам в звездах Нергала: Марс был в Стрельце, если по-вашему. Но я жива, как видишь, хотя и заплатила свою цену: кровь сильнее звезд, а воля – знамений.

"С Фортуной", – думает Луций. – "Так-так. Вроде мимо, да? Но вообще близко, близко."
– Жизнь была незаслуженно жестока к тебе.
"Ага, как же, незаслуженно. Я-то хоть молодым дураком куда отправили, туда и пошел служить. А ты сама своего правителя кинула. И кто виноват? Хотя... а стоил ли он, чтобы оставаться ему верным? Скорее всего нет. Правильно и кинула. Просто не к тем сбежала."
– Я вижу, тебе сложно вспоминать об этом, и не хотел бы бередить старые раны. Но осмелюсь задать еще всего один вопрос.
Луций немного медлит.
– Ты его видела? Может, во сне... или... в детстве...

- Жизнь была такой, какой была. Может, это было испытание, может, расплата за ошибки – кому ведомо? Я могу быть чем-то недовольна, но страдать от того, что я обижена, заслуженно или нет, не собираюсь. – Фейруза пожала плечами. Для нее вопрос “почему” и правда мало значил: прошлое нельзя поменять, а значит, о нем не стоит и переживать.
- Превосходнейший Луций, тебе не кажется, что этот вопрос не входит в сферу твоих интересов? Видела я, или, например, слышала своего далекого предка, это – только между мной и им. Я сказала, что он меня избрал, и этого достаточно, не так ли? Sapienti sat, как писали ваши мудрецы.

– Ну, – говорит Луций укоризненно, – наконец-то! Так ведь и предыдущий не входил! Ты весьма вежлива и весьма неосторожна. Мы с тобой говорим в третий раз, и третий раз я слышу про язатов.
Он вспоминает писанину Требония с его дурацкими догадками по поводу Руиса. А может, и не такими дурацкими.
– Два предыдущих разговора были при Архипе, Аврелиане, Марке, не известно ком еще, кто был на вилле и мог подслушать тебя. При мне, в конце концов, а даже мне ты не то чтобы доверяешь. Люди секреты выбалтывают, выдают, их выпытывают и покупают. Не приходило в голову, что у гуннов есть кто-то, кто разбирается в этом получше меня? Вполне умный, которому этого будет достаточно. И который тебя может убить уже просто за происхождение? А такие есть.
Он потирает лицо.
– Ну да, ну да, ты скажешь, что твоя смерть – это тоже не моё дело. И будешь... не совсем права, почтеннейшая Фейруза. Я все же уверен, что поодиночке нам справиться будет сложнее. Поэтому, прошу тебя, будь осторожнее с такими вещами. Praemonitus, praemunitus. За Лимесом то, что в Империи вызовет недоверчивые усмешки, может убить.

- То, что во мне кровь язатов, знают те же банухид, что охраняют меня, наверняка знают рабы: если кто-то пожелает, то узнает о моем происхождении. Ведь узнать и услышать бахвальство – разные вещи, и к хвастуну и относятся по-иному. С тобой же я беседую, как с партнером, и поэтому не считаю нужным скрывать правду: врать в таких мелочах – тебя не уважать. И вот о том, что моя смерть – не твое дело, я не скажу. Ты верно подметил, как подмечал и ранее, что мы одно дело делаем, и поэтому и я также планирую не дать тебе умереть, - она смеется, - без нужды, конечно. Вместе у нас больше шансов, а разобщенность все только испортит. Но ведь то, видела ли я Фарнах, слышала ли его, это никак не скажется на цели нашего похода – поэтому и ответ таков. Ты сказал, что родился под счастливой звездой – какова она? А еще ты метафорически намекнул, что в тебе подозревают также не только человеческую кровь. Уместно ли будет поинтересоваться,

– Ну не знаю, – говорит Луций, – Что-то Фейруза Аль-Лахми не похожа на хвастунью. И я рад, что мы поняли друг друга. Да, для многих — это просто слова, как песок на ветру, но я видел немало странного – видел колдунов и чародеев. Я воспринимаю такие вещи серьезно.
"Настолько, что некоторых из них даже сжег."
– Что скажется, а что нет... Я все же агент ин ребус. Наше кредо можно было бы выразить фразой: "Лучше знать, чем не знать". "Кто умножает познания, умножает скорбь" – это не про нас. Мы и так хмурые, усталые люди, которых никто не любит, – сразу же, будто опровергая эту мысль, широко улыбается магистриан.
Он выслушивает последнюю фразу. И удивляется.
– Я? Метафорически? Намекнул? Боюсь, я был понят превратно. Мне просто нравится смотреть на звезды. Мои предки... да, конечно, я могу о них рассказать, но увы, гордиться ими сейчас трудно. Я родился в Иберии, а мой род ведет своё начало от Цельса – того, который написал "Истинное слово". Ты, наверняка, слышала, что сейчас эта книга признана еретической, ведь она критикует основы христианства. Так что трогать моих предков для меня лишний раз – себе дороже. Полагаю, кровь еретика – это все, что во мне подозревают. И враги не упускают случая упомянуть об этом. Может быть, и тебе об этом кто-то говорил, указывая на мои недостатки. Недостатков у меня и правда много, но ересь в них не входит, – улыбается Луций. – И видишь ли, я довольно трепетно отношусь к своим детям, пытаюсь по возможности меньше навредить им, чем мой далекий предок и мой отец навредили мне.
Он склоняет голову набок.
– Я думаю, интерес к тому, кто проявляет интерес к твоему ребенку, предлагает девице отдельную каюту на корабле, полном мужчин, где нет более сохранного места, чем шатер отца – вещь вполне объяснимая, и ты простишь мне этот интерес. Который я проявляю вполне дружелюбно. Разве нет?

- Понимать друг друга – первый шаг к уверенности в том, что тебе не воткнут кинжал в спину ради мимолетных интересов, - соглашается Фейруза. – Я, на свое счастье – или беду, это смотря как посмотреть – настоящих маджисов не встречала, а те, которых видела, могли быть и шарлатанами. По крайней мере, хурджин, полный опасностей для меня, всегда был в руках людей. Я бы с радостью увидела и быстрокопейных людей-скорпионов с черными глазами без белков, и увенчанных железной короной с тремя агатами маридов, и говорящих жеребцов с клыками острыми, как исфаханские кинжалы, и пауков с красным крестом на спине и размерами с верблюда – но никто из них на моем пути не попадался.
Женщина, кажется, удовлетворилась ответом. Разлив по кубкам терпкий ширази, она вернулась на свое место, только на сей раз не возлегла по-римски, а села, подогнув под себя ноги. Она даже сползший на плечи платок поправлять не стала, так что собеседник ее вполне мог видеть и белые прядки, и серебристые металлические нити в волосах.
-Знание, конечно, бесценно. Это то, с чем мне сложно поспорить – хотя я никогда не искала знания ради знания, предпочитая, чтобы оно было оружием в моих руках. Впрочем, как оказалось, этого недостаточно: а не то бы я не сидела перед тобой, а уже сидела бы на престоле предков, или на новосозданным. – она смеется, но глаза серьезны.
- Ересью или нет были труды твоих предков, меня не волнует. По крайней мере в том формате, что я не буду считать тебя обладателем порченной крови. Я горжусь даже своим дядей-братоубийцей, признавая его заслуги – хотя при случае с удовольствием скормила бы его муравьям. Предки могут быть благородны или бесчестны, но они – то, что сделало нас такими, как есть. И благ тот, кто передаст детям достоинство, а не ворох проблем. Поверь, мое предложение приютить твою дочь было вызвано ни в коей мере не намерением получить рычаг воздействия на тебя – это должно было стать жестом готовности к сотрудничеству. Хотя бы потому, что я детей не люблю и не представляю, что с ними делать и как говорить. – Луций мог заметить, что слова про детей были сказаны чуть более торопливо, чем обычно, словно эта тема женщине была неприятна. - А твой интерес я не считаю недружелюбным или направленным на оскорбление – иначе бы мы говорили по-другому не так ли. Но ты не поведал, какая звезда ведет тебя. Я не астролог, но кое-что смыслю в речах звезд, и предпочла бы лучше знать, чем не знать – тем более, что тебе нравится за ними наблюдать.

– Встречала, – замечает Луций коротко. – И он не шарлатан.
"И ты это знаешь. Не надо так в глаза-то врать."
Он берет чашу и себе.
– Что ж, я рад, что не ошибся, и это был всего лишь жест доброй воли, как мне и показалось. – замечает он. – Прими же и ответный: при всех твоих достоинствах, ты, как мне показалось, не слишком опытна в морских путешествиях. Вино, тем более неразбавленное, скверно дружит с качкой, особенно у людей непривычных к ней. Не мне тебе указывать, тем более, что вино превосходное, но я бы ограничился этим кубком. А ещё... я как-то был в Карфагене, и один капитан научил меня, что посасывание многих избавляет от морской болезни, хотя бы отчасти. Иногда люди используют кусочки сухарей, но многих мутит даже от этого. Но есть и другой способ – две маленькие палочки, положенные на язык. Помогает не всем, но...
Луций пожимает плечами.
– Мне помогло!
"Замечательный довод, – думает он. – Я не люблю детей, но твоего ребенка готова поселить поближе к себе. Я что, выгляжу таким тупым? Ладно, может, это и хорошо."
– Не поведал, – соглашается Луций. – Счастье так непостоянно. Сегодня ты на коне, а завтра плетешься у стремени. Я, наверное, немного суеверен, и порой боюсь его спугнуть лишними упоминаниями. У тебя свои причины молчать, и я о них не спрашиваю. У меня же свои – и все, кажется, честно?

- Если ты о Тиест-маджисе, то его сил я не видела. Так что мне приходится верить на слово: и слава Ахура Мазде, если это так. Хотя, говоря, я скорее имела ввиду более давние дни. – лахмидка чуть морщится, задумавшись. – Да нет, чтобы вот так не сомневаться, точно не встречала. А ты, я так понимаю, повидал немало колдунов?
Допив вина, она убирает кубок в сторону.
- Спасибо за совет. Когда мне становится худо, мне помогает Тиберий, и качка сразу беспокоит меньше. Но, пожалуй, зачем усугублять, когда можно обойтись и без этого. Я не настолько привязана к вину, чтобы без него не видеть дней. Попробую пососать, а если не поможет, то прибегну к двум палочкам, почему бы и нет?
Поправив волосы, она продолжает:
- Все честно, Луций. Я спросила, ты ответил, и этого вполне достаточно. Фортуна – или Фарнах – нам еще понадобится, и не будем звать их по пустякам, чтобы усладить слух собеседника.

– Ну видишь, я сижу перед тобой, живой и вроде как здоровый, – пожимает плечами Луций. – Хотя совсем недавно умирал, и мой собственный врач не мог спасти меня. Собственно, вот. Лично мне других доказательств не надо.
Он вспоминает, как это было, и улыбка уже не играет на его лице.
– Не то чтобы немало, но... само колдовство в империи не под запретом, но порча наказывается смертью. А грань иногда тонка. Нужно все расследовать, чтобы принять решение. Так что интерес был служебный. Но ты права – шарлатанов среди них больше половины.
Он кивает.
– Отлично сказано.

- Тогда хорошо, что он с нами, а не против нас. – философски замечает Фейруза. – И надо поблагодарить его за то, что я имею удовольствие беседовать с тобой. Думаю, когда у нас будет возможность спокойно пообщаться, ты не откажешь в рассказе, как обычный человек умеет находить тех, кто насылает порчу, и как с ними справляется.
А пока, раз речь зашла о беседах, хотела бы у тебя спросить. Твой центурион смотрит на меня косо, снедаемый, как я понимаю, воспоминаниями о былом. А раз уж мы в одной лодке, и ныне я верна Риму, имеет ли смысл беседовать с ним? Или он из тех людей, что, сформулировав раз мнение, стойко и непоколебимо следуют ему?

"Неплохо, неплохо, – думает Луций. – Хорошо, что у меня всегда наготове ответ как раз для таких случаев."
– Конечно, – соглашается он. – Я могу рассказать все! Кроме государственных тайн.
"А почти вся моя работа – государственная тайна."
Впрочем, тут он скорее отражает то, что может быть выпадом, чем пытается показаться запертой дверью. В конце концов какие там тайны-то? Все службы во всех государствах работают похоже.
– Трибун Татион следует не мнению – он следует приказу, – замечает Луций. – Если бы ты лично зарезала его родителей, он и тогда бы по моему приказу втолковывал солдатам, что Фейруза Аль-Лахми – друг Рима, как делает это сейчас, и делает хорошо. Знаешь... у меня к тебе нет претензий по поводу тех событий. Я тогда не служил, а был в отставке. И может быть, как раз вернулся на службу благодаря тому, что те, кого взяли мне на смену, крепко облажались. Я даже осторожно выскажу своё восхищение – такой разгром... исполнено было мастерски с вашей стороны. Но я бы на твоем месте не рассчитывал, что Татиона удастся убедить, будто все сказки о тебе неправда, будто вы теперь друзья, будто ты теперь не та, что раньше, и вообще не персиянка. И лишний раз не напоминал бы ему, что в вашу прошлую встречу семьдесят тысяч римских солдат легли в пыль. Впрочем, я уверен, он в любом случае выполнит приказ, так что, если у тебя есть желание попытаться – я не против. Хуже ты вряд ли уже сделаешь, как и лучше. Просто можешь лишний раз напомнить старому солдату о болезненном прошлом, как я случайно напомнил тебе. Стоит ли оно того?
Луций задумывается.
– Не буду отрицать, – говорит он, – в прошлые времена наша империя несколько раз была на грани краха. Знаешь, что её каждый раз спасало? Несколько сотен таких татионов на правильных местах. Если хочешь – это и есть наше секретное, самое главное оружие, последний довод, – усмехается магистриан. – Любит он тебя или ненавидит, на него сейчас можно положиться. Больше, чем на кого бы то ни было еще. Возможно, больше, чем на меня.

- Как я люблю государственные тайны! Ими может стать что угодно! – фыркает лахмидка. – Но лезть в них я не собираюсь. Римские тайны охоты за колдунами интересны, но не настолько, чтобы рисковать твоим благорасположением.
Рассказ о Татионе она выслушала с затаенной грустью, оперши голову на кулак:
- Тогда было все честно и просто… Ну, за исключением того, что я командовала не напрямую и служила поводом для многих пересудов. Дикая арабка, ай-яй! Сама лезет в бой, вай мэ! Да куда же мир катится! Но ты прав: не буду ворошить прошлое и бередить старые раны. Даст Ахура Мазда, поговорим, нет, значит нет. А вот этот ваш последний довод… Это сила, да. – она невесело посмотрела в глаза магистриана. – Такой нет ни у банухид, ни у шахиншаха. Есть только сброд, который разбежится без крепкой руки, и знать, которая без нее же будет делать то, что угодно им, а не полководцу. И если военачальник сильный – армия сильна. А если нет, то никакое число не спасет. У римлян, как я узнала, не так, и глупость вождя может быть спасена мудростью такого вот Татиона…

– Дикая? А разве нет? – смеется он. – Я вижу, вижу, что ты знаешь языки, философию и много другого. Но где-то там, в глубине... нет? Слухи все врут?
"Честно и просто, как же. Все как я люблю."
– Признаю, в тот раз нам даже трибуны не помогли, – разводит руками Луций. – Честно и просто? Ну, может быть, для тебя все так и выглядело. А для Рима – нет, ведь царь Аршак обещал свою помощь, а потом предал Августа. Но в этом и есть идея армии из солдат, а не из воинов. Воины побеждают храбростью, солдаты – сплоченностью. Можно долго спорить, что же лучше – в одних условиях побеждают воины, в других солдаты. Но нельзя превратить обычных людей в храбрецов – они либо храбры от природы, либо нет. А взять обычных людей и сделать их сплоченными – можно, если в строю остались ветераны вроде Татиона. Армия тогда погибла, остался только небольшой костяк, но новая армия была создана на его основе. И уже через десять лет наши легионы уже стояли в Армении и громили воинов Шахиншаха. Что персы, что арабы – опасные противники, только глупец недооценивал бы их. Но у Рима есть возможность и средства учиться на своих ошибках. Поэтому он и правит землей от Армении до Британии. А даже те, кто нанес ему поражения, часто предпочитают поскорее стать союзником.

- Конечно дикая! Ем глаза, ношу ожерелье из кишок и предпочитаю женщин мужчинам! А еще у меня два лица! Разве это не признак дикости? А если серьезно, то для фарси и римлян – да, дикая. Ну, то есть, свободная.
А честно и просто было для меня лично, совершенно верно. Я не планировала долгий поход, а просто воевала и решала вопросы тактики. Вся прелесть войны в чистом виде, так сказать: и головой подумать, и копьем и луком поработать. Ты хорошо сказал – обычного человека не сделать храбрым: стадо шахиншаха это убедительно показывало. Ведь почти вся опытная пехота у него – наемники либо горцы. А простая толпа только и может, что быть толпой.
Волчица и Крылатый лев равно бессмертны, и каждый раз после поражения встают на лапы. Наверное, не буду гадать, когда-нибудь кто-то больше не поднимется. Но кто и почему, интересно было бы знать. А пока интересно наблюдать, как два врага учатся друг у друга, а значит, становятся похожи внешне, оставаясь разными внутри. Как видишь, я тоже сделала свою ставку не на шахиншаха, и даже не на самостоятельность.

– Целых два! Подумать только! – улыбается он.
"А сколько их у меня? Солдат, полководец, палач, отец, интриган, старик, любовник, присланный на переговоры борзый патриций, иберийский провинциал, просто человек, с которым приятно поговорить... Да, со временем масок все больше. Вспомнить бы, какое там у меня настоящее лицо-то."
– Что же для тебя свобода? Ведь ты не идешь, куда захочешь, не убиваешь, кого хочешь, не владеешь, чем хочешь... Хотя... я вообще не уверен, что свобода существует. Шахиншах – и тот не может сделать все, чего хочет. Но, – добавляет он, – глупо спорить, что ты свободнее большинства женщин, которых я встречал. Это так.
"Как моя дочь. Пап, я хочу все решать сама, и хочу быть твоим солдатом. Пять минут назад рассказывала мне, что продала свободу Аврелиану, а теперь оказывается, что свободна. Да, как ни крути, мы любим женщин не за логичность их речей."
– Раз уж зашла речь... А почему Аршак? – интересуется Луций. – Тогда казалось, что Армения не обречена? Или просто враг моего врага – мой друг?

- Да-да! А вот в вопросе о том, где второе, мнения расходились! – заговорщицки щурится она, предлагая мужчине додумать это самому.
Вопрос о свободе заставляет задуматься и почесать мочку уха.
- Сложно сказать… Наверное, свобода – это возможность. Я не сковываю себя мыслями о том, что я женщина и должна сидеть дома. Не ограничиваю себя жизнью в стенах города – потому что странствие меня не страшит. Я свободна попытаться сделать что-то на пределе своих сил и готова расплатиться за это. Я даже могу ходить с непокрытой головой и не стесняться есть из одного котла с солдатами – просто потому, что могу. Но да, моя свобода не безбрежна. Вернее, как, - усмехается она, - я могу делать то, что пожелаю, но долго тогда не проживу. Как и любой другой, собственно. А еще, - она снова становится серьезной, - я вольна найти любой способ, чтобы достичь своего предназначения. И эта свобода была во мне, даже когда я была рабыней, потому что она тут, - женщина коснулась лба, - и тут. – рука прижалась к сердцу.
А Аршак… Многие северные царства не любят фарси, и я надеялась поднять мятеж среди них. К тому же, на мою удачу, как мне тогда казалось, вскоре после моего изгнания началась война, и это был хороший способ ударить в спину. А делать это надо было на территории Армении, и ослаблять врага чужими руками и не на своей земле. Но я переоценила свои возможности и твердость армян…

– О, я в замешательстве! – смеется Луций. – Никогда не был хорош в отгадывании восточных загадок.
"Я вообще больше не по загадкам, а по вопросам, причем особым."
– Я понимаю. Ты говоришь о свободе духа. О том, что миллионы мужчин и женщин могли бы сделать хоть что-то, пусть и в границах, установленных жизнью, но никогда не решатся даже на малое, не говоря уже о большом. А ты можешь решиться. Что ж, это не лишено смысла!
"У гуннов довольно нежное отношение к рабам, если ты еще в состоянии так думать. Хотя что там гунны, на себя посмотри. Спросить Тамар – она бы что-нибудь похожее завернула."
– Понятно. То есть, Армения была временным вариантом. Да, Аршак был хорошим полководцем, но плохим царем. Не знаю, как насчет твердости, я в Армении не был. Но судя по тому, что я слышал, их воины были хороши. Просто тяжело уцелеть между двумя воюющими исполинами. Я услышал про предназначение, и я хотел спросить тебя. Как ты думаешь... зачем существуют цари? Не вожди, как у варваров, первые среди равных, когда стая идет за вожаком, просто потому что стая без вожака слабее. А именно цари. Рим когда-то был республикой... Греческие полисы – демократиями. Ну, а ты? Я понимаю, ты считаешь Хиру своей по праву, а нынешних властителей – плохими. И согласно твоим убеждениям, которых я не оспариваю, Хира предназначена тебе. А ты предназначена Хире? Зачем ты ей нужна? Просто защитник или же нечто иное, большее? Какой ты была бы царицей?

- Армяне – крепкий народ. Но и они устают от войны, а Аршак не смог ни подданных убедить, что война лучше дани, ни мазарбанов своих прижать к ногтю. Предательство – вот причина поражения Армении. Ну и моя заодно. Может быть, было бы чуть больше времени, или не будь родичи царя столь слабы и жадны… Но все случилось так, как случилось.
Перед тем, как продолжить беседу о царях, арабка замолкает, глядя словно сквозь собеседника, будто там, за его спиной, написаны таинственные письмена. Вздохнув, она отвечает:
- Царь властвует до своей смерти, и заботится о своих подданных, как отец. Ну или как мать, хе-хе. Плюс к тому, царь – избранник богов, и пока он у власти, боги помогают его народу. Царь – это голова и воплощение, защитник и заступник. Лучше ли я, чем, например, мой дядя? Не знаю. Но на моей стороне правда, и со мной на бану Лахм снизойдет милость Фарнах. Будет меньше войн, голода, смертей. Процветания: потому что правитель должен властвовать не на благо себя и своей семьи, а на благо всего народа. Правящий несправедливо и решает несправедливо – в этом закон. А я – символ той Хиры, какой она должна быть. Какой она могла быть.
Или, - она хохочет, - просто полубезумная властолюбица, ищущая себе оправдание.

– Да, такую возможность исключать нельзя, но мы пока об этом не будем, – говорит Луций скорее несерьезно, чем серьезно. – Процветание – это прекрасная цель. Но как ты хочешь его добиться? Правителю, которого любят, у которого больше прав, легче править, но далеко не всегда его правление оборачивается благом. Меньше войн – почему? Какие-то изменения во внешней политике? Ты же – враг Шахиншаха. Меньше голода – откуда? Ставка только на божественную помощь Фарнах или на что-то другое? Меньше смертей... с чего вдруг люди твоего народа станут меньше умирать? Иными словами, ты планируешь какие-то реформы, изменения, или все наладится просто потому что ты – это ты, и за тобой правда?
Он вполоборота смотрит себе за спину, куда направлен взгляд Фейрузы.
– Там кто-то пишет ответы на мои вопросы? Они вроде бы совсем простые.

Само собой, я не знаю, как все обернется. – улыбка плохо сочетается с застывшими глазами, а расслабленные плечи – с мелко подрагивающими руками. – Все бану, кроме самых маленьких, занимающих один оазис, верны или Риму, или Фарси. А я хочу, чтобы они были на одной стороне. Лишив шахиншаха пустынной конницы, я немало обезопашу свои границы: к тому же с фарси я воевать умею лучше, чем с римлянами. Я знаю, на кого можно надавить, если эти люди еще живы – поход на Хиру если не застопорится, то замедлится. А надежда… Да, у меня вся надежда на себя. И на то, что я люблю свою землю, потому что тратить это чувство мне больше не на кого было. Возможно, это звучит смешно. Даже наверняка: я же читала трактаты об искусстве управлять. И знаю, что слова мои недалеко ушли от слов пятилетнего наследника какого-нибудь царя. Но это так.
А за спиной у тебя стоит очаровательный юноша и стилом выписывает по воздуху ответы, разве ты не видишь? – глаза Фейрузы теплеют, и она переводит взгляд на Луция. – Прости, задумалась. Я сама ставила перед собой эти вопросы, но иного ответа так и не нашла.

– В Риме есть не только легионы, но и много толковых людей, разбирающихся в управлении государством. Возможно, им было бы на что указать в плане улучшений. Разумеется, вряд ли обилие римских советников добавит тебе популярности среди твоего народа. Но даже несколько человек, если их присутствие не выставлять напоказ, могут оказаться весьма полезными. Ты знаешь людей пустыни, они – своё дело, вместе вы могли бы создать что-то новое. Возможно, это и есть один из ответов.
Луций смотрит на руки Фейрузы.
– Кажется, я утомил тебя вопросами, почтенная Фейруза. Даже столь приятную беседу иногда стоит прервать, чтобы не перенапрягаться. Разумеется, мы сможем продолжить её в дальнейшем и вернуться ко всему, что ты сочла из неё достойной внимания. Когда пожелаешь. Хотя, если ты желаешь продолжить сейчас – я ни в коем случае не буду против.


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми, Луций Цельс Альбин.