Все напускное высокомерие Фейрузы, до того важно кивавшей словам лучника, вмиг слетело, когда он приблизился. Щеки ее запунцовели, и без того не лежавшие спокойно руки дернулись, словно она хотела себя защитить. «Погоди» - слова звучали грубо, но предательская дрожь выдавала ее. Тонкие пальцы с побелевшими костяшками скинули бурнус, тяжелым полумесяцем легший в изголовье ложа, и замерли у ворота верхнего платья, густо-синего, из тонкого льна, с золотистой каймой по краю и алыми витыми шнурами завязок.
Губы арабки так и норовили съехать влево, придавая лицу асимметрию, а посветлевшие темные глаза смотрели в сторону с упрямством обреченной. Прерывистый выдох за которым последовало несколько излишне резких движений, и узлы длинных шнуров распутаны, открывая белый шелк платья нижнего – редкой драгоценности из далеких земель Цзинь, острые трогательные ключицы и ямочку на шее. Женщина нервно повела плечами, и верхняя одежда, ничем более не удерживаемая, упала к талии. Вздохнув, как ныряльщик жемчуга перед прыжком, Фейруза потянула вверх чистое белое исподнее.
Взгляду Архипа предстала смуглая кожа с тонкими нитями шрамов, которые можно было получить только в бою, большие груди с темными ареалами сосков, еще не опустившиеся вниз под гнетом лет, и чуть выступающий животик. Смущенная, лахмидка в первый миг прикрылась от взглядов, чтобы потом, собравшись с силами, отнять руки и прямо и требовательно посмотреть в глаза мужчины, пытаясь понять его реакцию.
Своим телом она была недовольна. По мнению и фарси, и банухид, женщина ее лет, если она не жалкая нищенка, должна быть дородна и всеобильна, чтобы наглядно демонстрировать достаток свой и мужа. Поджарое же тело воительницы, лишь немного округлившееся с годами, не могло не вызвать ничего, кроме жалости – оно скорее должно быть присуще юной танцовщице, усладе глаз и чресел, а не благородной родом ханум. Фейруза знала, что у римлян иные стандарты красоты – но забыть то, к чему привыкла с детства, не могла.
- Вяжи. И не медли! – хмуро потребовала она.
И сагиттарий увидел, как смягчаются, как восковые, черты, и из них начинает проступать иное выражение, сладострастное и волнительное. Глаза стали почти черными, а яркий, кроваво-алый треугольник язычка скользнул меж приоткрывшихся губ. Руки, утратившие былую дерганность, плавно и выразительно легли на талию, медленно скользя вверх и будто обрисовывая контуром тело.
- Пускай так и будет. – с деланным безразличием пожала плечами арабка. – Если они что-то обнаружат и сообщат об этом, в чем я сильно сомневаюсь, я буду только рада. А если нет, то и не удивлюсь. Забавно будет, если жителям Ольвии остров и вправду станет убежищем: впору подумать, что кидариты боятся пересекать бегущую воду, словно выводок мелких дэвов! – довольная своей шуткой, она блаженно прищурилась. Но командуй разведкой, раз считаешь ее необходимой.
Когда Фейруза услышала, что добровольцем готов вызваться Архип, пускай и при ее согласии, тонкие брови арабки взлетели вверх черными крылами. Такого она точно не ожидала. Отмахнувшись от Луция, интересующегося насчет лодки, коротким согласием, будущая царевна поманила лучника пальцем, мигом растеряв всю свою веселость и став похожей на хищницу, раздумывающую о том, не вцепиться ли добыче в глотку – разве что бьющего по бедрам хвоста не хватало.
- Отрадно слышать, что мой храбрый телохранитель готов, очертя голову, кидаться в любое опасное предприятие, оставив свою госпожу без защиты: ведь что с ней может случиться на безопасном корабле? Или в лагере дружественных варваров, к примеру? Слава Ахура Мазде, Шери-аль-Хира еще не забыла, с какой стороны браться за шамшир, и сможет сама хранить свое тело от тех нападающих, которые на нее покусятся, пока Архип-сарбаз будет прогуливаться по твердой земле острова и искать несчастных погорельцев Ольвии. Я очень рада, что ты готов вызваться, и еще больше, что ты не забыл узнать мое мнение.
Иди-иди, славный мой защитник. Может, твердая земля вернет тебе украденную память о том, что подобные мысли не должны даже касаться тебя. Я смею надеяться, верблюд моих слов добрел до одинокого оазиса твоего разума, не расплескав ни капли из хурджинов красноречия?