После Новиодуна Архип ненадолго воспрял духом. Подальше от безразлично-голодных городов Рима с их коварными интригами и воюющими пирамидами иерархий, поближе к простому и суровому лимесу — эксплоратору в радость. В диких краях жизнь понятнее. Издали видать, кто враг, а кто так, просто при оружии. Своего сам собой своим считаешь; авторитет командирский из достойных его людей родником бить начинает. А самое главное — всякую магическую скверну можно с чистой душой колдовством злобным считать, и действовать соответственно.
Уже вторая ночь на корабле показала, как ошибался Архип и как мало изменилось мистическое его окружение на самом деле.
— Гос-спожа?!
На миг телохранителю почудилось, что он спит. Он даже полухлопнул-полуущипнул себя, неумело прикрыв жест растиранием шеи. Нет, о таком ему не снилось и в самых безумных снах! Даже про Флавию! Да ведь и говорила же Фейруза о демоне этом в своей голове, предупреждала же, чтобы бдил и глушил, не давал дэву проклятому власть обрести. А теперь такое!
— Т-ты ли это? Нет, вижу: ты. Но что такое говоришь?!
Архип осёкся и смутился, решив разбавить неловкость действием — подошёл к кормовому окну и осторожно закрыл плотные ставни. С этой стороны, а также с двух боковых — вода за корпусом, улица, но через окно их могли подслушать с верхней палубы, где разбил свой шатёр магистриан. Внизу трюм с грузом и лошадьми, а в коридоре за дверью — ещё одна комната, убежище свиты хозяйки корабля. Вот где могут слышать если не разговор, то... то, что может за ним последовать. Проклятье!
Всё ещё пребывающий в смятении Архип понял, что на языковой барьер проблему не свалишь — персиянка-арабка говорила на его родном греческом едва ли не лучше него самого! Да, то был хрупкий бумажный язык литераторов и поэтов, язык любимых Архипом легенд, но применялся он пустынницей столь искусно, что в совокупности с её экзотическим внешним видом воспринимался им речью дриады или же нимфы. Такое в принципе могла сказать только разве что нимфа или дриада. Или начинающий убивать разум Фейрузы дэв.
— Госпожа, я твой телохранитель, и если так нужно для защиты от злого духа, то...
Архип сглотнул, опустил взгляд на упирающийся ему в грудь перст, вздрогнул. Тело бросило в жар, рассудок — в приглушённую толщей лет ярость. На миг будто бы вновь послышались рёв сперва одного пожара, а затем отголоски десятков других. Сливающиеся в хор обречённых крики. Хриплый хохот демонов под кожей людей. Запершило в горле. Он сам когда-то смеялся схоже.
— ...Но я же не смею навредить и лично! Ты говоришь, "не жалей", но как мне разобрать, где твоя боль, а где — дань наслаждению дэва? В твой р-рот, в твой прекрасный рот поместится и платок, и два, а третий ляжет снаружи промеж губ, сжав объятия узлом на затылке, иначе огласки не избежать! Как тогда мне узнать твою волю? Как понять, что дэв побеждён, что ты — снова ты?
Что за подлая ловушка! Капкан долга с острыми зубьями гордости. Согласишься — предашь профессионализм телохранителя, а откажешься — мужское самоуважение. И наоборот тоже. И трижды три взмаха напёрсточника спустя — тоже! И всё поглотит мрачная тень прошлого.
Неужели она заставит его вернуться на восемь лет назад?
— Ты уверена, что иначе духа не одолеть? Ты совещалась с Тиестом, с Клавдием? Хочешь, позову их? А если дэв вот-вот явится, то потом, потом, а пока хочешь, я свяжу этого твоего дэва по рукам и ногам, хочешь, проведу верёвку натуго через её промежность, хочешь, заполню рот её тряпьём и перетяну поверх — не выплюнет! Это мука, госпожа, но я сам видел, иные распутницы сходили по такой с ума, даже если распутство их было выученным в неволе. Госпожа, я некогда был жесток не только с врагами, но и с женщинами врагов. То, что ты приказываешь... знакомо мне слишком хорошо.
Он стиснул зубы и замолчал, прерывисто сопя, опустив хмурый взор на предательски взбугрившую штаны плоть. А потом резко и дерзко вскинул голову и вторгся на ложе госпожи коленом вперёд, склонился рядом напротив, лицом к лицу. Левая рука — на лодыжку персиянки, словно на рукоять лука, правая — на воротник собственной туники, словно в колчан за стрелой. Он всё ещё легионер-ауксиларий, и если приказано возобновить войну, даже такую, даже так, он это сделает, а проклянёт себя после, если на этот раз назад не вернётся.
Видали в ту ночь лучника на смотровой мачте, где он безмолвно сменил дозорного, чуть ли не силой выкинув того с дежурства. Вид при том у Архипа был отрешённый, отчасти подавленный, отчасти просто отсутствующий. Задумчивый взгляд, не прекращающий бег по волнам. В глубине глаз — панический страх за решёткой сытой удовлетворённости. Тесная перекладина, постоянно раскачивающаяся из стороны в сторону — в тот миг самые стабильные и надёжные две доски в мире.
— Слышишь, нет? Знаю, что нет. А ведь когда-то я тебе жертвовал.
Прятки шёпота в вое ветра. На мачте слишком тесно и опасно даже для настоящих воробьёв, куда уж той самой. Могла бы уж объявиться, показаться и показать, что всё знает, всё видела и слышала, и, как всегда, потехе цену знает.
— И всё же, за что? Ни птаха, ни любимицы... а вот так?
Прав был Тиест, тысячу раз прав. Магия гаснет.
То, что вокруг — искры. То, что внутри — угли.
— Будь ты жива, не допустила бы.
Тупая мёртвая сука.
Из угля возгорелось пламя.
Предательски прекрасное чужое пламя.