Беседа с маджисом и сарбазом завершилась как нельзя более вовремя: в триклинии появился тот самый юноша, что сопровождал дукенария: его толи скриптор, толи бенефициар, толи супернумерарий. В вежливых выражениях Марк передал, что его господин желает встречи и готов даже сам прийти к Фейрузе. Это приятно удивило: сама лахмидка была не намерена бегать по первому требованию римлянина. Поблагодарив посланца и сообщив, что готова принять превосходнейшего, женщина распорядилась, чтобы с ней остались две копьеносицы и Архип-сарбаз – раз уж он стал ее личным телохранителем. К тому же, поклявшись своими богами, мужчина оказался удостоен самой сокровенной тайны царицы – о ее одержимости, и должен был, случись во время беседы непоправимое, помешать дэву перехватить власть над слабым плотским телом.
Когда магистра явился, его снова встретили вежливой улыбкой и троекратным приложением руки:
- Рада, что превосходнейший вернулся и почтил меня своим обществом. Возможно, вы, уставший с беседы, желаете отведать вина? К сожалению, наш блестящий хозяин предпочитает римское вино, посему я не могу предложить вам превосходный или бадех, но взамен готова сама наполнить ваш кубок. А вам доводилось пробовать вино со склонов Загресских гор?
Луций пришел в триклиний, захватив с собой меч Кая Бозы и колчан Архипа, которые отдал одной из арабок.
– Благодарю, – ответил Луций, занимая место на своем ложе. – Беседа с сиятельным Аврелианом – словно праздник, она не могла утомить меня. Напротив, я полон сил. Но я не откажусь от вина, тем более налитого столь царственной рукой. Поскольку у меня есть собственный виноградник, было бы странно, если бы я не проявлял в отношении вина известный патриотизм, однако, признаю, Загресское вино, хотя в известной степени уступает Фалернскому, превосходно. Я познакомился с ним, когда служил в Африке. Однако мне не кажется, что его отсутствием можно упрекнуть благородного Кесария, столь гостеприимно принявшего нас в своем доме. Думаю, будет уместно, если мы начнем с того, что поднимем чаши за его здоровье и успех.
- Это прекрасно, когда твои земли богаты и плодородны, и пьянящий виноград, растущий на них – истинное благодеяние. Он настраивает на философский лад и преумножает богатство. Мои же земли, - продолжила Фейруза, плавно поднимаясь с ложа, - богаты лишь песком и своим народом, который ценит воду превыше вина и посему предпочитает отбирать благородную амброзию у тех соседей, кто слабее, кто не знали жизни под палящим солнцем днем и пронизывающим холодом ночью.
От Луция не могло укрыться, что руки царицы, наливавшей вино в серебряные чаши, мелко дрожали, а она будто старалась этот самовольный танец остановить.
- Счастливы те, кто могут услаждать свой вкус фалернским вином – оно и впрямь превосходно: говорят, даже сам Ганнибал любил его - и вкушать в покое финики. Жаль только, что многих подобное счастье многих заставляет забыть о мече: тем паче в Африке, где страшнее полудиких племен врага нет. И вдвойне благословлены те, кто готов оставить уют и покой своих вилл и сменить его на тяготы служения своей стране.
Подав гостю кубок, лахмидка вернулась на ложе.
- И верно: незнающий глупец мог бы подумать, что мы едины в том, что за глаза осуждаем благородных друзей наших! Я подниму этот кубок за гостеприимного хозяина, да ниспошлют ему долгие лета! И за эруса Аврелиана, благодаря которому мы можем отдыхать в этом доме и услаждать свой вкус румским шаробом! И когда моя миссия увенчается успехом, я обязательно пришлю вам несколько кувшинов загресского бадеха, чтобы мы еще раз выпили за тех, за кого пьем сейчас, и помянули тех, чья рука уже никогда не сможет воздеть чашу.
Луций кивает и отпивает вина.
– Сразу о деле! – говорит он, усмехаясь уголками губ. – Похвальная прямота, которой обычно не ждешь от женщины. Правильно ли я понимаю, что Архип Фракиец, – он кивает через плечо, – теперь не только твой телохранитель, но и советник, и при нем мы можем обсуждать все, что угодно? Я спрашиваю это, потому что, как мне казалось, ты гражданин Рима, и, как я понял, действуешь в интересах сиятельного Аврелиана, а Архип, пусть пока и формально – подчиненный комита Фракии. Я просто уточняю на всякий случай, не видишь ли ты здесь какого-либо противоречия?
"Например, что комит спросит его, зачем тебя на самом деле послали вместо Флавии? И Архип расскажет ему все, как только что все рассказал Аврелиану," - говорят его глаза.
– Потому что, как мне кажется, для защиты от одного безоружного и вполне дружелюбно настроенного римлянина вполне хватит и двух арабок.
Фейруза улыбается еще шире, на сей раз даже, кажется, искреннее. Римлянин, как оказалось, умеет говорить так, как подобает, и не выставлять свою цель перед собой, словно щит. Да еще не стесняется показать зубы - что, впрочем, он продемонстрировал и в разговоре с Аврелианом – красота! Давно позабытое искусство беседы!
- О, превосходнейший дукенарий, я, как вы заметили, отныне подданная Августа, да будут годы его правления долги и славны! А посему мне пристало общаться так, как удобно рожденным на быстром в словах и делах Севере: ведь здесь я только гостья, и стану снова царицей, когда покину земли Рима! А пока я здесь, я верю, что мой друг Аврелиан не причинит вреда ни мне, ни комиту. Он мудрый человек, и знает, в чем его выгода. Как знаю это и я. К тому же, - она наклонила голову, - Архип-сарбаз мой человек, и пребывает в моей власти, во власти закона пустыни. И, как мудрый человек, он знает цену слов. А я, если в том возникнет необходимость, готова научить его этой науке, столь знакомой рожденным под жесткой дланью шахиншаха, да достанутся его кости шакалам. Как готова и защитить всех тех, кто назвался моими людьми.
И выжгет мне солнце глаза, если он стоит здесь для защиты от превосходнейшего или для совета царице! Он стоит здесь, потому что услышал мою волю – и этого довольно. Отец моего мужа, владыка Ктесифона, как-то приказал казнить сарбаза, заснувшего на посту… после того, как его трое суток забывали сменить. За нарушение приказа всегда приходит воздаяние, не так ли?
Мой друг Аврелинан рассказывал, что вы – а теперь уже мы – смотрите на мир также. И поэтому Львице не зазорно идти рядом с Волчицей, когда крылатый лев парит над охотничьими угодьями и той, и другой. Главное – ступить на дорогу к логову Волчицы, а там хоть три посоха стешутся, не так ли?
– О, разумеется! – соглашается Луций. – Пока ты здесь, опасаться нечего.
"А завтра, может быть всякое. А когда ты вернешься – вообще все по-другому. Поэтому в следующий раз давай говорить наедине," – говорит искорка в его глазах.
– Отец твоего мужа явно умел поддержать дисциплину в людях. Однако, полагаю, почтенная Фейруза все же согласится, что находясь во власти закона пустыни, её люди не покидают круга, освещенного солнцем римских законов. Которые также весьма суровы к нарушителям приказа. Вот к примеру, Архип-сабраз рассказал тебе о преступлении, которое сегодня совершил и за которое комит Фракии, его формальный начальник, может наказать его по завершении похода со всей строгостью?
"Короче, он точно теперь твой с концами?" – намекают его брови.
– Я не сомневаюсь в твоей способности держать слово и защищать всех, кому ты пообещала такую защиту, – поднимает он руку. "Это не я его сдам, мне на него вообще наплевать". – Но стоит ведь знать, от чего, неправда ли?
- Ни мудрец, ни глупец с этим не поспорят. Пускай солнце светит всем одинаково, но не всегда его равно ласковы. Я это знаю, как никто. Но под разный свет и тепло и одежды носят разные. Я знаю, что еще придет момент, когда под самым зноем, когда каждый скроется в своем шатре, те, кто ищут родник слов, найдут его.
Женщина приходится отставить бокал и вцепиться одной рукой в кисть другой. Как бы естественно это ни казалось, магистриан наверняка умеет подмечать и такое – и Фейрузу это немного раздражает.
- И вдвойне прекрасно то, что тот, кто ищет родник этот, уже имеет флягу с холодной водой… или вином для каждого приходящего. Я предпочитаю знать, кто и что будет пить: ведь в этом и есть долг хозяйки. Слуги, гости, друзья и соперники – знания о них равно ценны. Вот и Тиест-маджис так считает. Пускай он отдал глаз не за мудрость, как бог северных варваров, но стал от этой потери мудрее. Как и все, кто к этому причастны – я не сомневаюсь. Досадная история получилась, не так ли? Но даже она померкла на фоне предательства. И слава Солнцу, что подлецу, как и подобает славным историям, пришла достойная его поступкам кара. Следующий на очереди, если верить тем рассказам, которые ведут седобровые караванщики, должен стать его хозяин. Интересно, ему воздаст судьба или человек?
- Да нет, – говорит Луций, замечая, жест Фейрузы. "Устала, что ли? Ну, бывает." - Я не об этом. С Тиестом вопрос уже решен. Кстати, было бы двусмысленно, если бы я заговаривал с твоими людьми, поэтому могу я попросить кое-что передать ему? На том берегу он спас мне жизнь. Двадцать тысяч денариев – плата за глаз, которую я установил, но я взял её на себя, чтобы выразить ему признательность. Конечно, пока он твой человек, не идет речи о том, чтобы я оказывал ему какое-либо покровительство. Но, мне кажется, будет уместно, если я попрошу тебя передать ему, что если он когда-нибудь останется без покровителя, то когда обратится ко мне, я вспомню об этом. А до тех пор если он захочет о чем-либо попросить меня, пусть обращается к тебе. Но вернемся на мгновение к Архипу. Тебе, конечно, известно, что сегодня на вилле было совершено несколько убийств. Так вот, убийца действовал луком Архипа. Если исключить возможность, что Архип добровольно передал ему своё оружие, он виновен в его утрате. Это – тяжкое военное преступление. Иногда в порядке исключения за такое наказывают понижением в звании и переводом в другую часть, но этим оружием был убит римский солдат, что практически исключает возможность снисхождения. Однако меня судьба этого дела не интересует. По-моему, речь идет о простом ротозействе, а Архип теперь твой человек, так что и забота не моя. В знак этого я принес тебе колчан Архипа, найденный на теле Кая Бозы, дезертира и убийцы.
Он кивает на арабку, которой отдал его и отпивает вина снова.
– Лук же был утерян во время погони на улицах. Я бы советовал Архипу поискать его со всем усердием, если ты вдруг решишь отдать ему такой приказ. Я бы усомнился, что человек, который не следит за своим оружием, следит за своим языком, но сомневаться – вообще часть моей службы. У тебя же, почтенная Фейруза, вполне возможно, иное мнение на этот счет.
Луций разводит руками. "Посохи-то стешутся, а лук-то останется. А человек проболтался насчет меня. Проболтается и насчет тебя."
– Но все это я говорю лишь чтобы показать своё расположение. Сиятельный Аврелиан попросил меня оказать тебе поддержку, и я решил начать с подобного жеста доброй воли. Однако один гребок веслом еще не приводит судно в нужный порт, как и не приводит самый сильный ветер, если дует в другую сторону. Сиятельный Аврелиан упомянул, что ты выполняешь задание, ранее порученное его супруге комитом Фракии. Не скрою, подобный выбор исполнителя меня несколько удивил. Пожалуй, я не буду утомлять тебя своими сомнениями, поскольку, мне кажется, что ты уже устала. Сегодня был для всех непростой день. Я хотел бы отметить лишь два момента. Во-первых, мне выделили корабль, но, насколько я знаю, твой корабль вполне может вместить оба отряда. Разумно ли разделять силы при морском путешествии? Понт кишит пиратами. Твои гребцы – рабы, мои – воины. Большой корабль легче оборонять, когда на нем больше людей. Не будешь ли ты чувствовать себя сохраннее, если мы пойдем вместе на одном корабле?
- Ай, превосходнейший дукенарий в ситуации той поступил мудро, подобно воителям прошлого! Этот жест, когда я узнала о нем, показал мне, со сколь достойным мужем свела меня судьба. Та кровь язатов, или ангелов, как их называют многие римляне, что бежит в моих венах, поет от радости, когда видит такое. И я рада, что эрус Аврелиан, как и подобает благородному господину, не стал обременять превосходнейшего долгом справедливости, а незамедлительно выплатил все до последнего асса. И я конечно же, передам Тиест-маджису твои слова: дай только Пламя, чтобы то заступничество клариссима, коим облагодетельствован он, не прервалось скоропостижно, чтобы Тиест-маджису не пришлось выбирать, чье покровительство способно сравниться с благодеяниями его предыдущего домина.
Я благодарю вас за этот жест доброй воли. - Она указала в сторону арабки с колчаном Архипа. – Этот жест показывает, как вы заботитесь о тех, кто хоть на миг оказался в вашей власти. Печально, когда такого командира предают сначала один, а потом и второй солдат, и при этом страдают те, кто не ждал удара в спину от того, с кем питался из одного котла. Я сама познала такое предательство, и могу понять, сколь оно неожиданно и оскорбительно. Жаль, что верность предателей другому хозяину – или золоту – оказалачь дороже верности тебе.
Повернувшись к Архипу, лахмидка спросила:
- Архип-сарбаз, я знаю, как воины ценят то оружие, которое называют своим. Я сама была воином, и понимаю всю горечь утраты. Если ты пожелаешь, я готова отпустить тебя найти лук. Если Ахура Мазда даст, мне не потребуется то, ради чего ты здесь. Ты идешь?
А затем вернулась к беседе с магистрианом, затронувшим наконец ту тему, ради которой были сказаны все прочие слова:
- Я буду рада услышать сомнения достославного и превосходнейшего. Развеивая же опасения, скажу, что Львица не боится крыс, коими, безусловно, являются разбойники. Которые, кстати, скорее нападут на более беззащитный корабль и будут крепко удивлены, встретив там клинки твоих аскеров. Я бы приняла твое предложение, если бы плыли в Константинополь, но, - она развела руками, - меня научили, что в Риме доброе дело, сделанное равному равным или старшему младшим, обязывает вторую сторону. Я не хотела бы, чтобы над тобой довлела обязанность передо мной.
Архип стоял рядом с ложем Фейрузы ни жив, ни мёртв, старательно избегая встречаться взглядом с Луцием. Персиянка к магистриану была даже ближе, чем её новый телохранитель, отчего складывалось впечатление, будто тот намеренно держится за новой госпожой, прячась от гнева агента ин ребус как за щитом. То, что агент не гневался, пугало лишь сильнее. Впрочем, пугало бы, не будь Архип к этому моменту окончательно измотан голодом и целым каскадом чужих тайн.
Сперва Ворбушек, затем Тиест и то, что он рассказал о Луции, наконец, Фейруза со своим непростым несчастьем. Архип чувствовал себя Эдипом, превращенным в Сфинкса без присущего чудовищу груза знаний. Отгадки вроде и есть, но к каким секретам они ведут, абсолютно неясно. Может статься, невидимость Валерии и правда всего лишь (ха!) благословение богов, быть может, Тиест зря возводит напраслину на странную пару отца и дочери, вероятно, также отмеченных свыше. А то и Фейруза, наверное, перестраховывается, обжёгшись несколько раз на молоке.
Архип не хотел вдумываться во все хитросплетения всех этих удивительных людей и нелюдей, и уж тем более вслушиваться в их полные ядовитых намёков речи. Слова Луция про казни и законы мало трогали эксплоратора в сравнении с самой сущностью магистриана. И потому рассказ об украденном луке воспринял просто как повод перестать раздражать неведомое существо одним своим видом. Хорошо, что Фейруза подхватила предложение.
Отвесив господам полупоклон, Архип удалился, старательно сохраняя невозмутимый вид, но внутри содрогаясь волнения и тревоги. Ничего не случится с Фейрузой, у неё вон целый отряд меднокожих воительниц, у одной из которых Архип не преминул забрать свой колчан.
Луций терпеливо пропускает подколки по поводу предательства мимо ушей. "Печально будет, когда твой Архип и второй лук прозевает," – думает он. – "Но я оценил: минуту назад никакое нарушение не должно было остаться безнаказанным, и вот уже "как ты заботишься." Мило."
– О, почтеннейшая Фейруза, вероятно, не слишком много знает о морских разбойниках, – замечает он с сожалением. – Они отличаются от тех, что трусливо прячутся в своих логовах на суше и нападают лишь на слабых и беззащитных. Целые народы делают пиратство главным своим занятием. Возможно, Фейруза помнит, что они бросали и бросают вызов боспорским царям, и не всегда успех в этих войнах на стороне царей. Понтийские морские разбойники отличаются от обычных, с которыми ты имела дело, подобно тому, как парфянский лук отличается от всякого простого. Киликийские пираты, родные братья понтийских, однажды даже пленили прославленного Цезаря Юлия. Даже сам тип корабля "либурна" назван так по имени пиратского племени, которое пользовалось им в набегах. Однако тебе, возможно, неизвестно, что либурна для достижения высокой маневренности требует больше гребцов, чем лусория, а на море из двух кораблей более беззащитным всегда является менее поворотливое судно с более низкой скоростью. С неполным набором гребцов крупный корабль будет как отряд пехоты против конников в степи или пустыне. В твоем случае – очень маленький отряд пехоты.
- Благодарю превосходнейшего и достославного за подробное объяснение. Той, чье море – застывшие пески, оно и вправду полезно. Я не имею привычки к соленой воде, и не ведаю, как ведут себя те, кто на ней – как дома. – Женщина приложила ладонь ко лбу и неглубоко поклонилась. – На удачу, гребцов на моем корабле достаточно, а быстрокопейные девы способны пожалеть о выборе цели любого потомка захвативших Цезаря. Уй, я представляю, сколь тяжек был бы бой, если бы воины, изнурив свои руки веслами, были бы вынуждены браться за меч, надеясь, что они успеют выйти из-под палубы, чтобы сразиться с захватчиками в бою на хоть каком-то подобии поверхности.
В глазах женщины пляшут смешинки: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что это – не цена. Давай продолжим состязаться в благородном искусстве торга: третьем после правления и войны.
Успокоив руки и отпив вина, Фейруза продолжила говорить своим странным, чуть шипящим голосом:
- А сейчас же, на удачу моих дев-воительниц, в спину нападающим ударят осиянные мудростью приказов превосходнейшего воины, привыкшие плотным строем на суше отражать натиск куда более многочисленных и опытных врагов. Как меж двух огней, бесчестные пираты, да станет море им могилой, сгорят в пламени своей жадности, а мои руки вспомнят, как лить кровь. Пускай зрелость силы моя уступает место серебру мудрости в волосах, я еще помню, как держать копье и шамшир, и не побоюсь напомнить любому наглецу, что даже у стареющей львицы когти остры.
– Стареющей? – переспрашивает Луций, смеясь. – Ну, я бы так не сказал. Я тогда вообще древний что ли по-твоему? Стареющей... Но мне понравилось про копье и шамшир. Ты же воин, не так ли? Ты сказала "была воином", но бывших воинов не бывает, как не бывает бывших львов или орлов. Я тоже свои шрамы получил, не зубочисткой во рту ковыряясь. Я обожаю всю эту тонкую торговлю словами, но вижу, что ты уже подустала. И у меня был непростой день. Так чего нам тут разводить дипломатию, как будто мы делим земли и народы? Вопрос-то простой. Давай решим его просто, как воин с воином. Идет?
- Мужчина крепче, и дольше остается могуч: такими нас создали те, кому мы возносим требы. Остался ли у меня тот взгляд, которым воин смотрит на мир из-под шлема? Остался. Но руки уже никогда не смогут так петь песнь сражения, как когда-то, и в том вина и лет моих, и того, с чем я встретилась на пути. Посему я одновременно и воин, и уже нет.
Прикрыв глаза и вздохнув, она продолжила:
- Я бы предпочла продолжить беседу прежней чудесной игрой, но готова отложить в сторону изящную вязь ради копейной прямоты. Чего ты хочешь, почему, и что готов за это предложить?
– У меня тридцать с лишком бойцов. У тебя сколько, десять? Пятнадцать? Можем пойти на разных кораблях, а можем на одном. Пойдем на разных – это риск в первую очередь для тебя. На лусории борт низкий и все видно – они разглядят, что у меня там одни солдаты - ну и ради чего на меня лезть? А вот на тебя навалятся – понятно будет, что вся добыча там. Может, ты и отобьешься, но вряд ли без потерь. В лучшем случае потеряешь половину своих арабок, а в худшем - вообще всё. Рабам ведь драться не с руки, пираты-то их не убьют, а опять продадут в рабство. Ну и какая им разница, что там веслом ворочать, что здесь? Тебя, кстати, тоже продадут. Так что когда одна их либурна с полсотней воющих головорезов подойдет к одному борту, а другая - к другому, подумай дважды, стоит ли кричать, что они "крысы", потому что меня там не будет, чтобы оценить шутку. Я, конечно, попробую помочь, но на море это непредсказуемо – будет ли удобный ветер? Какого мне дадут капитана, рулевого? Да на двух кораблях нас вообще может разметать штормом – тогда каждый сам по себе. Об этом подумала? Один из кораблей может просто отстать – и скорее всего это будет твой, если, конечно, у тебя нет пятидесяти гребцов. Кстати, о шторме. На большом корабле нужно много народу, чтобы затыкать течи и вычерпывать воду. А у тебя десять арабок, которые кроме лука, копья и поводьев в руках ничего от роду не держали. Много они там назатыкают?
Луций пожимает плечами.
– Конено, ты можешь взять у Аврелиана и лусорию, только у неё нет грузовой палубы - куда ты там лошадей для своих всадниц засунешь? А зерно для них? Провизия, что тебе дали, туда просто не влезет. У меня же пехота, и я преспокойно могу идти на лусории и отдельно: одолжение ты мне не сделаешь, ведь корабль я себе сам раздобыл. К походной жизни я привык и справлять нужду с борта при всех мне нетрудно, уж не знаю, подходит ли это для Царицы Всех Арабов.
Он пьет вино, разглядывая лицо Фейрузы. Первая женщина, которая на его памяти назвала себя стареющей. Зачем? Это кокетство или это было серьезно?
– Зато, если я пойду с тобой, мне не надо будет отрезать провизию от тех пайков, которые мне выдал комит для путешествия по суше. А твой Квирина присмотрит за моими ранеными - вдруг кому-то станет хуже? Наконец, я смогу взять всех лошадей, а не двух-трех. У тебя же на случай боя будет на тринадцать хороших лучников больше. А в целом - на три с половиной десятка воинов больше. Полсотни воинов или десять - ради чего рисковать с десятком? Чтобы я не проявлял интереса к твоим людям? Да я и так не проявляю – и пытаюсь тебе это показать с того момента, как пришел! У меня своих хватает. В дополнение к нормальному отряду, на корабле будет больше крепких мужских рук на случай шторма. Рук, которые знают, с какой стороны держать молоток – ведь они строят укрепленные лагеря каждый год. Ну и между прочим...
Луций прищуривается.
– Чем ты собираешься заниматься все это время? Сидеть и молча смотреть на волны? С ума не сойдешь? Можно, конечно, обсудить с Архип-сабразом, в какой деревне он родился, кто там была первая красавица и сколько его семья держала кур. Или же у тебя будет возможность побеседовать со мной и моими людьми. Я - императорский агент, лично представленный Августу. Марк Аврелий – ученик Фемистия, его семья – старая Римская знать. Аспург – вождь языгов. Если ты действительно собираешься вновь стать кем-то значительным, а не вечно выполнять опасные задания для Аврелиана и подставлять шею в обмен на обещания, я бы не пренебрегал такой возможностью. Равно как и возможностью получше узнать людей, с которыми лезешь в пасть ко льву.
"Да-да, тебя не в саду погулять отправили, знаешь ли."
– Короче, – подводит черту Луций. – Может показаться, что я на тебя давлю. Да ни в коем разе. Я просто взвешиваю за и против, и причин идти по отдельности ни для кого из нас не нахожу. Да, можем идти на разных кораблях, если тебе так угодно, но объясни, ради чего? Мы оба только проиграем. Можем идти вместе – и оба только выиграем! Реши сама, что тебе важнее – сунуть мне палку в колесо или не совать себе. Для меня ответ очевиден – поэтому я и пришел. Пришел, как равный партнер. Если ты хочешь начать с палок в колесах – давай, но это не лучшее начало, как по мне. Не лучшее начало для двух людей, у которых и так хватает проблем, чтобы сразу же, едва познакомившись, пытаться оттоптать друг другу ноги.
Лахмидка размеренно захлопала в ладоши на убедительную, признаться, тираду римлянина. «А он хорош! Дэвова утроба и клыки Ангра Майнью, почему же я раньше не узнала ничего ни о кораблях, ни об опасностях в море!? И то, что я и не думала плыть, не оправдание! Теперь я словно с повязкой на глазах сражаюсь со зрячим и опытным противником, не зная, откуда придет удар и как его парировать! Но как все развернул, ай-яй! Словно не я ему милость сделаю, а он, так и быть, меня защитит! Что же ответить, что же ответить и как не остаться в накладе? Уй, коварный рум, молнией тебя по седой маковке! Радуйся: сегодня твоя взяла: этот вопрос – не тот, за который стоит стоять до последнего!».
- Ну, превосходнейший, предложением беседовать ты меня подкупаешь! На корабле мне и вправду не с кем будет поговорить. И хоть это не та беда, от которой я буду переживать, возможность продлить беседу с умудренным многими знаниями и богатым опытом собеседником дорого стоит! К тому же с моей стороны будет правильным обеспечить условия и той достойной деве юных лет, что отправляется в плавание с тобой: ей-то такие походные условия явно не к лицу. А разлучать вас бортами кораблей было бы преступлением, не так ли?
И раз уж безопасность моего корабля внушает гостю опасения, то как я могу запретить ему брать с собой охрану? И, как ты сказал, палки в колеса ставить? Нет, это не по мне. Ты мне не враг, а на твои отношения с клариссимом мне плевать с вершины Арарата. Ты верно заметил, мы – партнеры, и делать друг другу маленькие подлости просто бессмысленно, а то станем как те самые отдельные хворостины, которые так легко сломать.
Но раз уж мы решили вопрос с пассажирами либурны, то чем будем нагружать лусорию и кого на ней отправим? Мой корабль не безразмерен, и я не уверена, что вся твоя свита и все солдаты уместятся на ней вместе с конями, припасами, рабами и всем прочим. Потому что я, например, как и другие рожденные от благородной крови женщины на корабле, вряд ли пустят в свои каюты посторонних мужчин. Да и место для разговоров с твоей осиянной многими достоинствами свитой надо выбрать: не приведи Пламя, мы начнем обсуждать что-то, не предназначенное для солдатских ушей.
Луций склоняет голову чуть набок, дескать, "мы поняли друг друга". Нельзя сказать, что он в восторге, но кажется, до неё все-таки дошло, что это ещё был не торг и не война. В общем-то, что она могла сделать? Отказаться и сразу показать, кто здесь враг? Нет, для этого момент еще настанет. Но и что Фейруза сразу не согласилась – хороший знак. Такие как она сразу ни на что не соглашаются, если не задумали кого-нибудь поиметь. А значит, у неё к Луцию обычное отношение, как к любому человеку, с которым случайно пересеклись пути. Уже неплохо.
"Ну, либо она просто устала и не хочет торговаться."
– Об этом я уже подумал. Либурне нужно сорок-пятьдесят гребцов, сверх этого она может взять три десятка пассажиров. У меня около сорока человек. Чуть больше тридцати смогут грести. Пусть будет двадцать моих гребцов на веслах постоянно, а десять - свежая смена на случай боя. Если дойдет до боя и станет ясно, что враг нас догоняет и собирается встать к борту, гребцы нам все равно уже не понадобятся – при подходе к борту вражеский корабль переломает весла, если их не втащить внутрь, так что драться будут все. Если у тебя будет хотя бы двадцать гребцов – этого хватит. Добавь сюда твоих телохранительниц, свиту – еще человек десять-пятнадцать. Итого в сумме около семидесяти – как раз. Солдаты и прочие люди будут спать на верхней палубе под небом, а провизия, грузы мы с тобой с нашими этериалами – на нижней. В трюме разместим лошадей – моих будет голов семь-восемь, твоих, я полагаю, двенадцать или около того. Два десятка там как раз поместится. Так что лусория нам не понадобится – только лишние гребцы, лишние рты и лишние задержки, если один из кораблей отобьется от другого.
Он вдруг вспоминает:
– А кстати, почему ты думаешь, что дочь поедет со мной? – спрашивает он, улыбаясь. – Зачем бы она мне могла там понадобиться?
Вопрос, впрочем, не требует ответа.
– Впрочем, я могу быть только рад, что ты согласилась отдать ей отдельную каюту. Я воспользуюсь этим предложением, если решу, что ей стоит ехать. Это весьма доброжелательный жест. Куда лучшее начало, чем палки в колесах!
Луций встает.
– Что ж, думаю, о прочем мы сможем поговорить уже в море. Пожалуй, мне пора покинуть тебя, почтенная Фейруза. Отдыхай. Ах, чуть не забыл!
Он подходит к арабке и берет у неё меч в ножнах.
– Кай Боза – тот дезертир, что убил четверых и четверых ранил. Поступил подло, но дрался храбро. Увы, мастерство не всегда дается в те руки. Он сражался в необычной манере – спатой и полуспатой. Так сейчас бьются молодые римские аристократы на поединках. Я подумал, что тебе, как прославленному воину, будет интересно взглянуть на его меч. Сражался бы он так за меня – я назвал бы его героем. На клинке до сих пор следы крови. Взгляни!
Он возвращается к ложу и протягивает Фейрузе меч в ножнах, рукоятью вперед, словно приглашая его вытащить. В глазах написано: "Достань же. Разве тебе неинтересно?"
Поймет ли почтенная Фейруза, в чем её проверяют и как именно?
Магистриан, кажется, на все имел ответ. Судя по всему, к этой беседе он неплохо подготовился, и в итоге она играла по его правилам, каждым своим ответом только приближая решение, нужное римлянину. Это было одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что умный человек, враг он или друг, все равно большая ценность, потому что только через таких людей можно совершенствовать себя. К тому же при визите к кидаритам-гуннам полезнее иметь рядом находчивого и головастого спутника, чем того, кто глупостью своей разрушит любое начинание. А вот то, что подобные дукенарию умеют приписать все лавры себе, отодвинув всех прочих за спину, и то, что планы умных, случись что, куда сложнее предотвратить – это было уже проблемой. Для себя Фейруза решила, что Цельсу следует присмотреться повнимательнее: он такой же, игрок, что бы не говорил Аврелиан, и противостоять ему без нужды было нецелесообразно.
- Превосходнейший простит меня за предположение, что дева, приехавшая из родного дома на Лимес ради встречи с достославным Луцием, вряд ли вернется назад сразу же. Но если она останется и избежит опасностей пути в дикие земли – это будет столь же ожидаемый поступок. Но не мне решать и обсуждать это, и любое решение превосходнейшего я услышу с равным спокойствием.
А вот следующим поступком Цельс немало удивил лахмидку. Меч того самого убийцы, которого сегодня все ловили, убийцы, оказавшегося, с точки зрения магистриана, вором и предателем. И не надо было быть пророчицей или мобедом, чтобы прозреть, что делает он это не из праздного желания показать оружие «храброго героя». Приняв руками ножны с окровавленным клинком, Фейруза взвесила его, удержавшись от того, чтобы достать из ножен и проверить баланс, и вернула магистриану:
- Превосходнейший дукенарий, я привыкла считать, что сколь бы хорошо не было оружие, сила его в той руке, что наносит удар. Мы можем много говорить о том, что мечи из болотного железа дикарей и сделанные мастерами римские и фарсийские клинки различаются, как рассвет и закат, но все равно судьбу оружия, и свою собственную, определит тот, кто брался за рукоять. А следы крови, нанесенные другим… Приятнее вытирать с глади клинка кровь, пролитую тобой. Благодарю тебя за демонстрацию этой спаты, превосходнейший, и надеюсь, что следующий ее владелец окажется столь же храбр, но куда более честен и благоразумный, чем покойный.
С легким полупоклоном женщина вернула Луцию спату.
– Хорошо сказано! – соглашается Луций, делая такой же полупоклон.
Ну что, хотел проверить? Проверил.
Расчет Луция был как раз на это – если Фейруза та, за кого себя выдает, и действительно уже воевала с Римом, то... что ей этот меч? Спата как спата. Она таких видела больше, чем Нарбоннская шлюха членов. А уж четверо убитых для той, кто под Ктесифоном видел семьдесят тысяч трупов – вообще ни о чем! Вот если бы Фейруза была какой-нибудь самозванкой, то наверняка достала бы меч из ножен и даже, возможно, принялась его хвалить, чтобы показаться воином. Да вообще как-либо обсуждать. А тут и обсуждать нечего.
Короче, Луций, перед тобой и правда головорез Шапура, а уж "кровь ангелов" у неё там внутри или нет, не так важно. Она МОГЛА быть той, за кого себя выдает, и значит, если Аврелиан проверил её по своей части, а ты на практике – скорее всего так и есть. Любопытно.
Секунду он смотрит на неё испытующе. "Может, оставить ей меч? На память. Сказать, смотри-ка, меч человека, который предал меня! Как странно, предал сегодня, и еще солнце не зашло, а уже мертв. Ну, разве не хороший знак?"
Но он решает, что Фейруза может расценить это, как угрозу. А угроза для таких людей, как она – признак слабости. Тот, кто силен – тот не угрожает. Он либо улыбается тебе, либо берет меч, яд, стилос – и убивает им тебя.
– Кстати, любопытное совпадение. Благородный Кесарий Аврелиан Тавр, комит Дуная и хозяин этой виллы, тоже дерется спатой и полуспатой и весьма искусен в этом виде боя. Не сомневаюсь, что его брат, сиятельный Флавий, познакомил тебя с ним и его женой, неправда ли? – спрашивает Луций вместо чего бы то ни было, что можно принять за угрозу.
"А то вдруг нет."
Римлянин смотрит внимательно, выжидающе. Хочет смутить, заставить сомневаться в своих словах? Хороший ход – но не против той, чье становление пришлось при дворе шахиншаха. Ох уж эти северяне: нахватались по верхам разных умений тех, кто умнее, и считают себя ровней потомкам Солнца! Фейруза и сама ценила силу молчаливого взгляда, и знала, когда его следует опасаться, а когда нет. Отпив вина, она неторопливо взяла с широкого блюда светлый мягкий персик, и откусила кусок от сочного, мягкого плода: как когда-то давно, в Ктесифоне.
За память о прошлом, за нечаянную попытку его воскресить она была благодарна римлянину. Он не знал ее, как рабыню, так что пусть знает, как царицу, и невольно помогает ей вспомнить, какой она была когда-то, пока две стрелы предательства не пробили грудь, навсегда оставив незаживающие шрамы.
- У нас тот, чья кровь благородна, старается не биться в пешем строю. На коне или на верблюде, или на спине слона – вот надлежащее место для воителя. А в пыли бьются наемники, горцы и нищее отребье. И когда я смотрю на римскую пехоту, я понимаю, что она гораздо сильнее. Она может проигрывать всадникам: впрочем, как я знаю, бывало и обратное. Тот, кто сможет объединить умения всадников Востока и стойкость пехотинцев Севера, может стать вторым Двурогим.
А мастерство биться двумя клинками хорошо для одиночных боев, а не для массовых баталий – разве что для зачинщика. Об умениях же комита Дунайского я судить не могу – не довелось лицезреть. Я видела благородного Кесария, была представлена ему, но не более.
– А его жене? – зачем-то уточняет Луций.
- Кажется, нет. Я не так давно, - Фейруза замолкает, подбирая слова, - получила возможность общаться с кем-то помимо семьи клариссима Аврелиана. - Он не был до конца уверен в том, - женщина кривится, - что я - это я.
Луций смотрит на Фейрузу с интересом. У Кесария две жены, при этом он христианин. Скажи его собеседница – "да", не уточнив, о какой из двух идет речь, и магистриан бы понял, что персиянка пытается выглядеть увереннее, чем на самом деле.
Но она не говорит.
Любопытно.
А вдруг она даже не знает, кто вторая жена Кесария?
– Любопытно, весьма любопытно. Ну, во всяком случае, я не вижу причин в этом сомневаться! – говорит он, разводя руками и улыбаясь. – Впрочем, я думаю, мы сможем обсудить то, почему мне показалось это любопытным в другой раз, когда ты отдохнешь. Беседовать с тобой, прославленная Фейруза, доставляет истинное наслаждение, о чем бы ни шла речь – о кораблях, об оружии или о людях. Я буду рад тебе в любое время.
"Сегодня я к тебе пришел, но давай хотя бы по очереди, ага?"
– Был счастлив познакомиться!
Он уходит.
- Думаю, что я приду продлить нашу беседу. То, что было сказано - лишь россыпь песчинок в пустыне того, что может быть обсуждено. Да будет твой путь чист и светел, превосходнейший, и пусть солнце светит тебе в спину.
Снова тройное приложение длани - Фейруза больше не изображает из себя римлянку. Когда магистриан уходит, она, устала, падает на подушки. Отдых будет кратким: слишком аногое надо успеть.