Марк глядит на страшную рану со смесью ужаса и некоего священного трепета. Вот каков человек изнутри, вот каким его создали боги. Таким хрупким и слабым, отвратительно немощным и уязвимым. Вот дурной конь в колесницы души в страхе встает на дыбы и призывает в разум Марка картины его собственного тела, ничем в сущности своей не отличного от того, что лежит и дрожит в конвульсиях на столе перед ним. Хочется бежать немедленно прочь, а затем лечь где-нибудь без движения, чтобы только не повредить это хрупкое, хрупкое тело.
Контаренон, бледный как мел, олимпийским усилием унимает порыв. Он сам предложил свою помощь и, хоть жалеет теперь о поспешности своих слов, должен сделать все, чтобы помочь. Но сверх того, как клянутся жрецы Асклепия, он должен воздержаться от нанесения вреда, хотя и кажется, что любое прикосновение сейчас принесет раненому перед ним только новые бессмысленные мучения. А потому все свое естество он направляет на то, чтобы унять дрожь в руках, а затем с величайшей осторожностью начинает очищать рану. А сделав все, на что по своему разумению способен, оборачивается к вершащему свое таинство Квирине, все силы разума направляю на попытки понять, как он может быть вновь полезен.