Сменяются сезоны, годы складываются в века, разрушаются и поднимаются царства. Те, кто хотел править миром, уходят к богам, равно как и те, кто всю жизнь гнул спину над чахлым клочком земли. Все живет, рождается и умирает, и только по долгим, незримым непосвященному тропам все также неостановимо идут караваны, что везут румийские свитки и шкуры зверей из-за края известного мира, антиохийские ткани и хиндские драгоценные камни, рассыпчатое зерно в крутобедрых хурджинах и тягучее масло в высоких кувшинах-ибриках. Через бескрайние пески, исчерченные шрамами вади, вдоль высоких отрогов красного песчаника и гонимых сухим ветром барханов везут неспешно они свои товары, а вместе с ними – живую, дышащую историю, где тысячелетие и нынешнюю ночь могут разделять только два слова.
И когда караван остановится в прекрасном оазисе, где глазом бога смотрит на мир серебряная гладь озера, когда согнут колена утомленные верблюды, тогда путник сможет сесть к обряженным в белые одежды погонщикам, что расположились под сенью финиковой пальмы у трепещущего, как девушка от первой ласки, костра, и услышать их долгие, как сама дорога, беседы.
О чудовищах.
О прекрасных женщинах с глазами лисицы, пожирающих печень неосторожных странников. О гулях, хрустящих в ночи костями мертвецов и теми, кто плевал в огонь. О змеях с голосами прекрасных девушек, зовущих забрать сокровище, запятнанное кровью клятвопреступников. О коварных джиннах, готовых исполнить любое желание и ищущих любую возможность его извратить.
О людях.
О храбром Искандере-Двурогом, повергающим во прах, обошедшим весь мир по кругу, пытаясь узнать, что за поворотом. О достославном Амре ибн Ади, который обманул джинна. О королеве воинов Зене-Зейнаб, поднявшейся в одиночку против народа Волка и народа Льва и тысячу и одну ночь дышавшую свободой. О Ханнузе, чья любовь раздвинула горы, и теперь по прямой, как полет стрелы, тропе перевала следуют караваны.
Может быть, когда-нибудь жизнь Фейрузы аль-Лахми тоже станет историей. Старый караванщик с лицом, подобным печеному яблоку, неторопливо забьет круглый, как луна, наргиль, и предложит путешественнику отведать из глинянного сосуда вино-шароб из далекой земли Рум. А когда костер осветит лица севших в круг и подогнувших под себя ноги, он пропустит песок сквозь пальцы и заведет долгий, чтобы хватило на всю ночь, рассказ. И возможно, кто-то даже будет мелодично дуть в абрикосовый сурнай, наполняя историю резким и завораживающим, как как красный ветер самум, звучанием.
А пока что…
…От самого того времени, когда она научилась понимать слова, Фейруза бинт Харис аль Лахми, чье полное имя было длинней Евфрата и прекрасней пения горлицы, знала, что она избранная. Она – Дар, и ей суждено будущее превыше прочих. Ведь она – дочь и внучка царей, Крови Язат Фарнах, рдеющего пламени и бескрайнего счастья. Ведь она родилась в третий день месяца аташа, Божественного огня, и иного будущего, кроме величия, ей не дано. А значит все, что она делает, единственно верно.
Фейрузе было ведомо, что одни люди рождены для того, чтобы править, а другие – чтобы служить. Это древний и установленный порядок вещей, и он не рухнет, пока дует ветер и пока шуршат барханы. Другие бану, сирийцы, фарси и ромеи – все они однажды склонятся перед копытом коня вождей народа Лахми – кроме тех избранных, кому потомки Язат Фарнах дозволят править от своего имени. И пускай сейчас звезды сияют над челом фарсийского крылатого льва, однажды все переменится.
Но тот, кто не делает ничего, не может быть великим. Тот, кто всю жизнь свою проводит в пустыне, слаб. Город – вот сила. В пустыне заняты выживанием, тогда как правители города могут все усилия свои сосредоточить на совершенствовании. Тот, кто владеет только копьем, слаб: его руку направит другой, потому что само копье цели не обнаружит. Тот, кто владеет только знанием, слаб: жестокий и голодный возьмет его жизнь. И только тот, кто уверенно держит в руках оба этих клинка, сможет стать возвышенным. Таким, как она.
И Фейруза не проводила свои дни в сладком яде праздности, столь притягательном и столь опасном: это недостойно той, брат отца которой правит обширными землями. Равно манили ее свитки на чуждых тогда наречиях и грациозный танец клинка, искусство счисления и тайна кинжала в спине, следы кисти на холсте и безумная скачка, отзывающаяся ветром в ушах. Но не только учением, воинским или книжным, жила дочь царя. Слабые иногда забывают о том, что их дело – преклонять колени, и об этом им следует напоминать. Оседлав гнедого жеребца с белыми пятнами на бабках, в компании таких же юных потомков лахмийской знати, она мчалась по улицам навстречу закатному солнцу, и свистящие камчи в их руках вдосталь гуляли по спинам и головам тех, кому не посчастливилось оказаться на пути. За плеть не потребуют откуп: да и кто рискнет потребовать? Некоторые, рожденные свободными, в сердце своем трусливей рабов.
Когда подошли ее лета и настала пора вручить себя мужу, Фейруза не почувствовала никакого трепета. Зная о своем предназначении, она не видела ничего плохого в том, чтобы объединить свои силы и силы влиятельного супруга. В конце концов, она дарит божественную кровь и огненный дух, а мужчина преподносит ей влияние – честная сделка. И даже то, что муж на поверку оказался тряпкой, не сильно ее расстроило. Хотя, конечно, девушка предпочла бы кого-то более сильного и способного идти с ней наравне. А впрочем… Слабый и зависимый родич шахиншаха даже полезнее – замечательная ступенька вверх для честолюбивой жены.
Да и, говоря откровенно, что она могла бы поделать, даже если бы захотела воспротивиться воле брата отца? Гордо бросить, что муж женовидный достоин презренья? Сказать, что царскую кровь Пламя рекомендует мешать только с кровью царственных родичей, лучше братьев? Нет: иногда отказ не может быть ничем, кроме слабости и трусости.
Многое ожидала Фейруза от первой ночи с мужчиной, и даже робела поначалу. Она не видела в том, с кем ее обручил Азар-огонь, даже искры внутренней силы, но кто знает, как преобразится он на ложе? И как преобразится она, когда выйдет на крышу, подставляя свое тело строгой ласке солнечных лучей, уже не девушкой, но женщиной? Результат же… разочаровал, говоря вежливо. А говоря искренне – привел в самое натуральное бешенство. Только Ахурамазда знает, скольких сил стоило дочери царя не прикончить супруга на месте. Вся черная, разрушительная сила, что она удерживала в эту ночь к себе, вырвалась на свободу днем: четверых рабов, самых бесполезных и отвратительных, новоявленная женщина четырнадцати весен от роду лично запорола до смерти, хлестая их кричащие тела камчой до тех пор, пока они не стали напоминать лопнувшие виноградины. И все это – без единого слова.
Этот затраханный мужеложец, окорок для членов, не заслуживал даже толики уважения. Он, такой же потомок язатов, как и она сама, любил боль и унижение, любил, чтобы его брали, как берут потерявшую все уважение женщину - сзади! То обращение, что юноша хотел, заслуживали только самые низкие из рабов: и попросив об этом, Бахрам ибн Шапур навсегда перестал быть в глазах Фейрузы человеком. За всю эту мерзость сын шахиншаха был достоин только того, чтобы утопить его в ближайшем бархане – как порченого щенка из помета. Но он был ступенью ввысь – а значит, должен был жить.
Далеко не сразу, но девушка начала и сама находить мрачное удовлетворение в том, чтобы хлестать плетью собственного мужа, а потом, сунув ему меж зубов оливковую ветвь, жестоко и болезненно трахать. А иногда, чтобы Тряпка знал свое место, бросать его на потребу то пьяным аскерам, то рабам, то псам. Однажды даже, переодевшись юношей, она продала Бахрама на целую ночь крепкочреслым торговцам слоновьей костью из Аксума. Приятнее от таких издевательств на сердце не становилось, но отвращение к процессу ушло.
Самым же паршивым было то, что все это напоминало насмешку Фарнах – вроде и власть есть, и валяющийся в ногах сын шахиншаха… Но все не то: использовать слабака, который сам раздвигает ноги, скучно. Куда интереснее укрощать тех, кто мнит себя сильным. Но все это лишь игра, чуть терпким шаробом смачивающая губы. Настоящую власть и господство следует искать не на ложах, но у подножия престолов – и они-то и были тем дурманом, что притягивал Фейрузу.
Но за Ктесифон она была готова мужу простить многое. Город, что предстал ее глазам, не был сильным – он был могуществом в чистом виде. И при этом – не смешно ли? – делал своих жителей изнеженными. Грустная выходила диллема, и как разрешить ее, дочь плоть от плоти народа Лахми не представляла, и иногда чувствовала себя львицей в золотой клетке. И, как львица, восставала против прутьев и цепей. Явиться на прием к очередному марзбану или сатрапу в шароварах и расшитом бисером жилете, с волосами, прикрытыми легкой парчовой накидкой – и с тугим парфянским луком. Подарить необъятной жене малика охотничьего сокола – с удовольствием! Поспорить с наемником-нубийцем и на полкорпуса, но опередить его на скачках – может, повторим? Устроить в нищих вонючих кишлаках привычное по окрестностям Хары развлечение – кто еще со мной?
Но это только маска полудикой пустынницы – защита от слишком назойливых сановников. Такая же защита, только на сей раз временная – тонкий кипарисовый стан, взлетающие вверх в удивлении широкие брови и подведенные сурьмой миндалевидные глаза: пока она выглядит как девочка, а не женщина, редко кто сможет воспринимать ее всерьез. А пока что… Здесь, в священном сердце мира, осторожное слово ранит больнее меча. Пустить слух. Очаровать дочь или сына влиятельного придворного. Ввязаться в теологический диспут с мобедом. Падающего – подтолкнуть. Замолвить словечко за огульно обвиненного. Многое получалось, и еще большее могло бы получиться, если бы не Тряпка. Но это не самая великая беда. Пока его имя служит щитом, а положение – огнем, на который слетаются мотыльки, с его репутацией растет и влияние лахмиан. И, самое главное, ее.
Однажды Рихат, старый друг по детским забавам, один из немногих, кто оставил Хиру ради того, чтобы быть со своей царицей, спросил со свойственной ему непринужденностью;
- Когда ты остановишься, сестра по деду?
- В срок, когда время вытечет вон из ран. Когда невыпитая однажды вода разнесет на куски сосуд. То есть никогда: потому что я – бессмертна! И я буду гнуть свою линию до тех пор, пока не стану той, кем достойна быть.
Один только вопрос беспокоил Фейрузу: необходимость зачать наследника. В крепости семени Бахрама она сомневалась, да и не хотела, чтобы ребенок воспринял что-либо от отца. А посему – пора сделать выбор в пользу достойного статями и разумом мужчины не порченной крови, что не будет трепать ее имя. Тяжкий труд, чтобы мокрый ремень мужа стал копьем. А после соития с ним – визит к избраннику. Один, не больше. Не получится – следующий сумеет. И так до тех пор, пока она не станет в тягости.
Что приятно вдвойне, так это то, что вся подобная интрига не мешает проводить дни в укреплении позиций мужа и самосовершенствовании. Если она дарует шахиншаху внука, если Бахрам станет ему незаменимым… Тогда ее имя затмит славу и дяди, и отца, и прадеда. Только ради этого и стоит жить.