Аспург потупил очи долу и почесался. Не то, чтобы он собирался показать свою дикость и варварство, хотя, живя достаточно долго среди римлян, чтобы выучить, как они относятся к этому жесту. Но римляне высокомерны, хотя и умны, а варвары тупы, и этого у них не отнимешь, поэтому чесался Аспург не долго, но с остервенением.
- Рабыня, - сказал он с презрением, - человек, который предаст и продаст кого угодно ради свободы.
Он сделал такое движение, будто собирался сплюнуть.
- Знайте же, о, могущественный и благородный комит, и ты, славнейший дукс и остальные гости, что я лишь один из вождей небольшого племени, народ же сарматов, хоть и не так велик, как римский, но нас много и есть много вождей. Мы не едины. Раньше я хотел говорить с благородным Луцием, но был человек, его нет сейчас более, который стерег меня и не дозволял мне говорить. А, быть может, извращал мои слова. Теперь же я в плену больше года, поэтому не имею понятия о том, что происходит в Степи и не могу лгать и говорить о том, что мне неизвестно.
Аспург перевел дыхание, взял паузу, в основном, чтобы оценить произведенный эффект. На то, что ему будет легко, он не расчитывал, и продолжил:
- Познакомившись в плену с благородством и могуществом Рима, я сделал свой выбор и знаю, как должно поступить моему народу. К несчастью, мы не имеем своего кесаря, который бы правил всеми племенами разом. Хунну многочисленны и сильны, они прекрасные воины, а Рим далеко от нас и в одиночку мы не устоим перед нашествием. В моем народе происходит брожение. Некоторые не готовы покориться. Есть вожди, готовые склониться перед силой, пришедшей с Восхода. Некоторые, я знаю это, так уже и поступили в то время, пока я был с моим народом. Я верю, что смогу убедить своих братьев выбрать верную дорогу и встать под крыло Рима. Это то, что я могу и хочу сделать. Так будет правильно и полезно для всех. Но я - воин. И я знаю, что когда-нибудь умру. Поэтому, если ты, о, благородный, велишь отрубить мне голову, я скажу, что пришел мой час и отправлюсь в чертоги Неба с улыбкой на устах.
Говорил он, естественно, на латыни, причем делал это так, как умел: с убежденностью в собственных словах. Намек Луция он понял, и еще больше проникся мудростью этого человека. Впрочем, даже если бы Луций не сказал ни слова, Аспург, разумеется, говорил бы то, что, как он полагает, от него хотят услышать, а не то, что думает. Если бы Аспург говорил то, что думает, его кости бы давно уже ласкал ветер.