— Пусти! — извивалась девчонка, тяжестью навалившегося на неё мужчины вдавленная в траву. Самой себе она казалась сейчас маленькой и хрупкой, особенно на фоне того, как хвалилась Эвпатриду ещё этим утром, мол, всё будет хорошо и всех она обведёт вокруг пальца. — Пусти, говорю, не то пожалеешь! Шкуру сдерут с тебя, дурак!
Она била ногами, пытаясь хорошенько лягнуть куда надо — продолжительное путешествие и не самые приятные встречи научили её этой нехитрой премудрости, — выгибалась, и дёргалась, и пыхтела в попытках сбросить с себя тело, весом, наверное, в два её собственных, но всё без толку. Зажал он её так, что не вывернуться. От короткой, но яростной борьбы она аж вспотеть успела, волосы выбились из прически и лезли теперь в рот и глаза, поясок, обхватывающий шёлковую столу под грудью, скатался за спиною и стянул бока, мешая дышать. А она не могла не дышать в полную грудь от бессмысленных усилий, волнения и стыда, и чувствовала, как снова начинают теплеть щёки и как от плеч и вдоль шеи, к затылку, ползёт по коже колючая рябь, пользуясь её позорным поражением и замешательством.
Она сглотнула, и хрящики гортани скользнули вверх и вниз по сжавшей её шею ладони, а затем заговорила опять, уже намного тише:
— Пусти, пожалуйста. Я ничего не взяла, совсем ничего! Я просто… залезла посмотреть. Я никому не хотела вреда, — она дёрнула рукой, пытаясь высвободить запястье из железной хватки. Безуспешно. — Не говори никому. Нельзя, чтобы кто-то узнал. Будет беда.
Она притихла, на вид поверженная и смиренно доверившая свою судьбу в руки победителя, ещё раз вздохнула и отвернулась, положив щёку на траву. Мир для неё наклонился набок, мимо — и вместе с тем вниз — шла рабыня. Закинув корзину с фруктами на плечо, она выворачивала шею, с интересом таращаясь на них, завалившихся прямо под окнами гостевых покоев, где разместился почётный гость. Встретившись взглядом с лежащей в траве девочкой, она прибавила шаг.
А та снова заглянула в лицо поймавшему её мужчине. Надо отдать ему должное: смышлёный оказался. Если это правда человек магистриана, ей не стоило так волноваться все последние дни — всё куда лучше, чем она представляла. Если это человек хозяина дома… И правда быть беде.
— Не говори никому, — повторила она и снова заизвивалась, на этот раз как будто вползая обратно в сбившуюся ткань. — Я больше не буду, честно. Ну, не расскажешь?