Холодное, весеннее солнце заботливо приласкало обнаженные ноги Тамар, тёплой ладонью поднялось выше, обогнуло ягодицы, медленно прошлось по пояснице и, наконец, замерло между лопаток, там, где свету преградила путь статуя Августа Констанция в полный рост. Тень от поднятой руки императора лежала на лице Луция, но магистриан морщился от света, проникающего меж каменных пальцев.
— Луций Цельс Альбин! За преступную потерю бдительности, за саботаж приказов и за дерзкое поведение ты лишен звания магистриана! Ты уволен со службы с лишением всех наград и выплат! Твоё имя будет вымарано из истории! Ты будешь сожжен заживо. И не будет тебе милосердия.
Обгорелое лицо Требония Артория Пульвиса растягивается в хищной ухмылке, щурятся выжженные глазницы.
— Разденьте его и привяжите к столбу!
Легионеры заламывают тебе руки. Кажется ты что-то говоришь Татиону, но он не отвечает. Приказ есть приказ.
— Постойте! — вдруг командует Пульвис, — Ты всё же гражданин Рима потому я окажу тебе милость, которой ты не оказал мне. Вместо тебя на костре сгорит твой ребёнок. Это ведь отвратительно, что такие как ты могут размножаться! А ты будешь смотреть... Прежде чем я накормлю тебя углями, которыми станет твоя дочь!
И вот уже Валерия обращается в мясную куклу, весело потрескивает огонь, и крики, крики...
Боже мой.
Боже.
Золотой свет ореолом озаряет фигуру Констанция. "Твоя власть есть отражение моей. Слабая палка ломается, Луций. Или уже сломана. Как и слабая рука. Не допускай слабости. Никогда. В конечном счёте это и значит быть моим агентом", — Но ты не смотришь на Августа. Нет, ты смотришь в раскрытые карие глаза лежащей рядом прекрасной Тамар.
Тебя не казнят.
Валерия далеко отсюда, в безопасности.
А Требоний Арторий Пульвис больше никогда и никому не навредит.
Ты в Новиодуне.
И ты гость Флавия Тавра Аврелиана.
Последнего, кого ожидал увидеть по возвращении. Ты хорошо помнишь, как перед вами, прибывшими в город уже под утро, открылись городские ворота, как вас незамедлительно пожелали проводить к "вашему дому". Помнишь удивление — разве вас ждали?
Нет же, вас действительно ждут. Конюшни готовы для лошадей, комнаты для солдат. И на окружённой высоким забором вилле, среди сада — сходит со ступеней мужчина, чем-то отдалённо напоминающий ангела. Бритый, темноволосый, сероглазый, он словно источал тихое, философическое спокойствие — и даже улыбка получилась не доброй и не злой, а только...
Улыбчивой?
— Луций Цельс Альбин. Для меня огромное наслаждение познакомиться со столь верным слугой Рима, и наслаждение это не омрачает даже досада — ведь прежде меня вы узнали мою красавицу-жену.
Он не кланяется, лишь чуть кивает головой. Держится властно, не сходя с нижней ступени, так что смотрит на всех как бы сверху вниз. На белой хламиде ярко выделяется пурпурная полоса. Сенатор. И не просто сенатор, судя по драгоценной наградной фибуле — клариссим и спектабиль.
Аврелиан проходит вдоль мраморной ступени к застывшей со странным выражением лица Флавии и тихо, почти интимно, произносит нараспев.
— Если б ты даже воспел Антиопу мне, дочерь Никтея,
Иль Гермионы самой, дивной спартанки, красу,
Или красавиц иных, рождённых прославленным веком,
Флавия всё же поверь, славой затмила бы их.
Но не фигура её довела меня, друг, до безумья,
Большее есть, от чего сладко сходить мне с ума:
Ум благородный её, совершенство в искусствах, а также
Грация неги живой, скрытая тайной одежд...
Короткий, почти мимолётный поцелуй.
— Ты не представишь меня, дорогая?
Улыбка Аврелиана становится чуть шире,
— И отведи собак на псарню. Сколько раз говорить. Псам не место в доме.
Это не просьба.
Должно быть супруг чувствует, как слабо вяжется дежурное, бытовой, должно быть тысячу раз повторенное пожелание с пропетой для зрителей одой потому что тут же добавляет:
— Я решительно не готов сегодня тобой с кем-то делиться... Любовь моя.
Дом, милый дом.
Ничего не меняется.
Луций и Тамар
Твой мужчина беспокойно спал. Его мучили кошмары.
Для окружающих он кажется железным, но ты знаешь как пронимает его необходимость казнить товарищей. Несколько раз мельком ты слышала историю о Мурсе. О том, как группа молодых людей пошла сражаться за свободу, а потом один из них с лёгкой помощью Софрония "внезапно понял, что сражается не на той стороне". И всех друзей-мятежников, которые оказывается вовсе и не были друзьями, казнили.
Иногда ты догадываешься, он видит во сне лица друзей.
Видит тех, кого потерял, память о ком загнал в самый дальний уголок сердца, за железную стену, но иногда воспоминания наносят удар в эту стену тараном, и тогда Луций не может спать, тело его напоминает напряжённую струну.
В такие моменты ты нужна ему.
Больше чем обычно.
Флавия
Аврелиана не должно здесь быть. Маркианополь далеко. Очень далеко. И уж точно Аврелиан не должен ждать вашего возвращения, готовить конюшни, спальни и завтрак. Если он ждал вас — есть причина. Значит твой муж, а может твой отец, предполагал, что узнав некую информацию, магистриан может развернуться к ближайшему городу. И здесь его следует встретить, обольстить сладкими речами, напоить уверениями и обязательствами, а может и припугнуть призраками верховной власти — не случайно же супруг за краткое время твоего отсутствия шагнул на следующую ступень сенаторского достоинства.
Хуже всего то, что остальные не знают Аврелиана так, как знаешь его ты. Черновик "импровизированной" приветственной речи наверняка лежит где-нибудь среди бумаг. Ласковый тон с Луцием, романтическая поэзия, выражения любви...
Как же ты успела за какую-то неделю или две отвыкнуть от того, что значит просто быть его женой. Постоянно играть на публику. Улыбаться.
Это была не короткая, но по мужски скупая ночь.
— Интересный человек этот твой Луций Цельс Альбин, — усмехается супруг, убедившись, что твоя голова лежит на его плече, — Потомок языческого философа, врага Христианства, при этом по родне связан с донатистскими сектами, так ещё и бывший мятежник... Что ты думаешь о нем? Где его воробушек?
Это из Катулла. Воробушек — птичка Лесбии, с которой девушка играла, игнорируя ухаживания поэта. В понимании твоего мужа воробушком может быть всё, что пробуждает в нас подлинные эмоции. Аврелиан считает "ахиллесову пяту" слишком банальной метафорой, и всё же говоря о маленькой птичке, он закладывает тот же смысл.
Когда птичка умерла, Лесбия рыдала.
Читая стихотворение Катулла на смерть воробушка, твой супруг неизменно закладывал в него лёгкую иронию. "О жестокость судьбы! О бедный птенчик!"
— Он думает что Катулл сам свернул этому воробьишке шею!
Как-то расхохотался Кесарий. Аврелиан чуть покраснел и затем неуверенно произнёс,
— Действие, бесспорно постыдное и вряд ли мы можем утверждать что-то с определённостью или даже с обоснованным подозрением... Но кажется, он ее и вправду ценил выше чем прочих. Она была его воробьем. Люди совершают многое из того, что обыкновенно не свойственно их природе, когда речь идёт о маленьких пташках... Хотя, повторюсь, оснований для фантазий моего брата нет.
Твой муж боится любви. Считает её чем-то сбивающим с толку. Делающим обычных людей уязвимыми. Можно ли представить себе Октавиана, позволяющего себе такую ерунду? Марка Антония можно. И знаете, в чем разница между Октавианом и Марком Антонием?
Марк Антоний проиграл.
Татион и Архип
Ты помнишь как Архипа встретили его люди. Спокойно, без восторгов, но и без жалоб. Восемь разведчиков безропотно передали своему новому десятнику коня, почтовых голубей и бумаги Требония. О бывшем командире они говорить не спешили, да и вообще в целом соответствовали стереотипу о прокурсаторах как об угрюмых, даже друг с другом не слишком часто беседующих, людях.
Что до самого центенария, тот казалось совсем отвык от командования. Когда защищаешь целыми днями знатную матрону трудно вернуться в колею, снова почувствовать себя солдатом — не говоря уже о командовании.
Сам Татион чувствовал себя в этом деле как рыба в воде — и, очевидно, не пасовал перед грузом новой ответственности. Требоний, при всех его недостатках, как кавалерист считался старшим из двух трибунов. Теперь старшинство перешло к Гектору — насколько бы ни был талантлив или бездарен Архип, за ним всегда будет следить придирчивое око товарища...
Или не будет.
Какой там следить, когда вас поселили в смежных покоях, как каких-нибудь вождей, пока солдатам достались комнаты прислуги.
Возможно, чтобы избежать падения боевого духа, стоит пересмотреть размещение? Переселиться поближе к солдатам? Или просто насладиться парой дней покоя за партией в кости?
Квирина и Тиест
Есть начальник. А есть главный начальник.
Может вашим начальником и была Флавия, но жалование вам платил её муж, в его власти было вышвырнуть вас обоих на улицу или даже отдать под суд по малейшему подозрению.
Аврелиан не любил грубую силу. Считал её слишком простой, однонаправленной, заметной. Вместо этого он предпочитал тихую власть шелкового шарфа на горле. Прелестный подарок от которого не откажется ни одна модница в нужный момент может обернуться... Инструментом разъяснения позиции по принципиальному для дарителя вопросу.
Когда на кого-то замахиваются мечом, человек кричит.
Когда шёлковый шарф сжимается чуть туже — только слабо хрипит.
Громкие дела обычно неважны.
Важные дела делаются в тишине.
С утра вас проводили к Аврелиану. Вы — его находки. Его люди. Его замечательные шёлковые шарфики.
И пусть вас не обманет то, как напоминающий ангела муж возлежит на ложе, как приглашает разделить с ним фрукты и виноград, поданные прелестными девами.
Он хочет понять, что вы помните, кому принадлежите.
И кажется, для вас будет лучше, чтобы по этому вопросу не возникло разногласий.
— Кладвий Тиберий Квирина, — Флавий чуть приобнимает лекаря, – Когда я впервые прочёл книгу твоего отца то сразу же посоветовал тебя господину Лупицину. Но когда я узнал тебя как человека, то позволил тебе лечить моего сына. Жаль, что ты в отъезде. Младший скучает по твоим историям о военной службе. Угощайся, друг мой. Не стесняйся.
В случае с Тиестом преамбула вышла куда короче
— Кто лишил тебя глаза? — На миг в шёлковом шарфе голоса блеснула скрытая стальная проволока, — Если бы я знал что возможна такая опасность, Тиест, то никогда не отправил бы тебя на подобное. Уверяю, по возвращении тебе будет уплачено за увечье сторицей. Мы со всем разберемся.
"Проволока" чуть свистнула, схватив воздух. Душить шарфом следует резко. Со скоростью броска змеи. Тогда пережимается шея, и жертва теряет сознание почти сразу. Прежде, чем задохнётся.
Это облегчает работу.
Архип не был приглашён. В отличие от вас двоих, его нашёл не Аврелиан, а лично Лупицин. Супруг Флавии не доверял военным, считал их вздорными и склонными к излишнему... Гонору.
С гражданскими с другой стороны, всегда можно было договориться.
Если знать в какой клетке сидит маленькая птичка.
— Рассказывайте. Всё.
Необычно коротко и резко приказывает Флавий.
Для всех будет лучше, если когда вы закончите, у него не останется вопросов.
Аделф
Нога болит. Как будто внутрь засунули несколько маленьких железных пластинок, как при персидской пытке, и закопали по шею в землю. Кровь бежит, металл окисляется, а ты можешь лишь дергаться, кричать... И говорить.
Чем быстрее, чем лучше.
Квирина сделал всё, что мог. Но иногда глядя на то, как покраснела и онемела нога, пока скрытая повязкой, так что ходить ты мог лишь опираясь на костыль — ты догадывался, что "всё, что мог" это совсем не всегда "достаточно".
Тебя поселили в смежных покоях с двумя знатными варварами, степняком-заложником и готом-проводником, которого передал Луцию перед смертью Алавив. Оба кажется имели куда больше общего друг с другом, чем с тобой, и порой резались в кости или обсуждали какие-то племена, названия которых были тебе незнакомы.
И все же теперь они твои соседи.
По крайней мере пока не будет найден корабль.
Аспург
Когда ты проснулся сегодня, возле тебя лежал сарматский лук, кожаный колчан, полный стрел, а главное, чуть искривлённый клинок. Рядом на кусочке кожи прилагалась записка: "Твоя награда за бой. Я держу своё слово. Р."
Очень кстати. Хотя наверное какое-то время не стоит показывать эти подарки?
Последнее, что тебе нужно, чтобы тебя заподозрили в каких-то связях с врагом только потому, что тот выполнил данное некогда обещание.
Разве что может Эрвигу можно показать.
Эрвигу вообще многое можно показать.
Он — нормальный мужик.
Эрвиг
Поначалу с римлянами было необычно и даже диковато. Последнее, чего ты ожидал, что первым делом в лагере тебя посадят под арест. Потом правда кто-то из солдат сказали, что всех гражданских посадили под арест, за что ты едва сдержался, чтобы не разбить ублюдку морду.
Это ты гражданский?
Ты брал Янтарный Дом ещё когда этот римский юнец сосал хер старшего братца.
Потом выяснилось что римляне просто казнили кого-то из своих. Какого-то Теребония. Стоило перейти на римский берег Дуная как все будто бы даже приободрились, мигом стали так дружелюбны и вежливы, что пару раз ты невольно задумывался — не розыгрыш ли это? Знаешь, как когда тебя хлопают по спине, улыбаются, зовут к столу, а на самом деле нассали тебе в похлёбку и хотят понять, врубишься ты или нет.
Если и так, на этот раз ты не врубился.
Зато встретил Аспурга.
Единственный нормальный человек среди этих безбородых евнухов. С ним и выпить можно, и в кости поручиться, а может и шлюху в борделе разделить.
Жаль к вам какого-то врача подселили, чтобы тот Аспургу мазь готовил от синяков.
Синяков кстати много.
Серая Молния мало синяков и не оставляет.
А Аспург его говорят даже вырубил.
Мужик.
В общем-то ты понял, что сейчас Луций и Флавия, ваши главные (они не трахаются — да, ты уточнил — Флавия дочка какого-то важного вождя римлян, которому Луций, мелкий вождь, лижет яйца), сейчас приехали в гости к мужу Флавии, Аврелиану. Все они дружно треплются о всякой херне. Это римский обычай — перед тем как начать какое-нибудь важное дело, римлянам положено потрепаться о всякой херне.
Как бы то ни было, звонкой монеты на расходы в городе тебе отсыпали, грамоту, что служишь магистриану, дали.
Самое время познать римское гостеприимство!