Сожжение.
Казнь для изменников, колдунов и еретиков.
Верил ли Требоний, что до этого дойдёт? Верил ли Луций, что до этого дойдёт? Верил ли хоть кто-то? Когда приходится казнить или ждать казни — всегда ждёшь, что кто-то вмешается. Остановит. Заставит передумать. Но все просто молчат.
Не предлагает магистриан отвязать бывшего трибуна, ограничившись на сей раз страхом неизбежной смерти. Не молит о милосердии сам Пульвис, как не просит и о достойной смерти. Татион, Флавия, Метаксас, Архип — никто не вмешивается. Никто не просит о снисхождении. Не воскликает: "Ведь это живой человек! А мы с вами, мы с вами сейчас его убьём! Сделаем так, что он больше не выпьет вина, не приласкает женщину, не сразится за Рим!"
Все просто ждут.
"Я покажу вам, как это делается".
Масло течёт по телу медленно, словно вторая, поблёскивающая в свете факелов, кожа, обтекает волосы, лицо, бежит вниз по мускулистому телу. На несколько мгновений Требоний делается похож на атлета перед состязанием, каждый может рассмотреть, насколько он на самом деле красив, притягателен, даже харизматичен...
О чем думал сам Пульвис в эти мгновения? Обрушивал ли проклятия на голову Луция Цельса Альбина? Или все силы души пускал на то, чтобы не обделаться?
Масло бежит вниз. Образует широкую, тёмную лужу, не спешит впитываться в голую землю. Трибун вдруг дрожит, покрывается крупными мурашками, его взгляд сейчас напоминает звериный, метается из стороны в сторону, губы что-то неслышно шепчут, так, что не разобрать, молитва это, мольба или проклятие.
Кажется, он пытается подняться. Скребёт коленями по мокрой грязи.
Луций подносит факел.
Масло вспыхивает мгновенно, наполнив воздух характерным, напоминающем о доме запахом. Секунду или две кажется, будто Требоний переживёт и это, даже охваченный огнем, он замирает, сжав зубы...
А потом кричит. Кричит так, как люди неспособны кричать, всей грудью, надрывно, захлёбываясь и давясь проникающим вместо воздуха в грудь пламенем, так что вопль обращается в сипение, в какой-то сжатый, мычащий звук, исходящий изо рта. Тело бьется из стороны в сторону, как трясутся бесноватые.
И не обмякает.
Мгновение за мгновением, минута за минутой.
Уже исчезли волосы, уже покраснело всё тело, теперь напоминающее огромную мясную куклу, нити которой спутались — а он всё бился.
— Боже мой. Боже.
Сказал кто-то из солдат.
Больше никто не шутил.