Подарки явно оживили ставшую достаточно душной после изгнания Руиса и несправедливо отданной Серой Молнии победы, обстановку на пиру. Даже мрачный как смерть Алавив несколько приободрился и попытался произнести некое подобие речи.
— Видите, благородные тервинги! Я говорил вам что римляне друзья нам, что эта дружба принесёт плоды. Луций Цельс Альбин ничего не обещал нам, но он доказал, что является нашим другом! Всем римского вина, друзья! А нам — мне, Луцию, и конечно судье Видериху — самого лучшего! Ибо у нас есть ещё одно дело, которое нужно обсудить.
Алавив с Видерихом, видимо условились заранее, потому что сразу же вышли в центр зала, навстречу магистриану. Интуиция, так упорно тобой бранимая буквально взвыла — что-то не так.
— Луций Цельс Альбин, — начал Алавив, поднося тебе чашу, — Мне известно, что не ты принимаешь такое решение, но я также знаю, что твоё слово в Городе что-то значит. Несомненно тебе известно, что мы и гревтунги — братские народы, пережившие бедствия от одного врага. Август Валент отказал гревтунгам в убежище, и с тех пор многие из их народа вернулись на север где попали под власть гуннов. Я знаю что по добросердечию своему ты сочувствуешь их народу, но подумай также и о благе Империи. Каждый их воин, которого ты примешь, также будет означать потерю одного воина гуннами и приобретение одного воина Римом. Я торжественно и как друг прошу тебя отправить в столицу доклад, где ты посоветуешь Августу изменить своё решение о гревтунгах. Ты сделаешь это, если не ради меня, то ради Империи?
Так вот зачем на самом деле весь этот пир.
Исподволь попросить за братский народ, попросить в таких условиях, когда отказ во многом разрушит всё, что ты делал прежде...