Луций
— Ты ставишь палку между собой и псом. И раз уж отныне твоя власть будет отражением моей, и теперь у тебя самого у руках появится палка, я хочу быть уверен, что ты знаешь, как её использовать. Слабая палка ломается, Луций. Или уже сломана. Как и слабая рука. Не допускай слабости. Никогда. В конечном счёте это и значит быть моим агентом.
Август Констанций в последний раз заглядывает тебе в глаза словно пытаясь понять, понял ли ты что-то из сказанного, а после поднимается из-за стола, и на месте его остаётся лишь Софроний. Спокойный, чуть сутуловатый, иногда подсознательно загибающий длинные пальцы когда говорит — словно отсчитывая одному ему известные списки.
Воспоминание сменяется видением, такого разговора никогда не было. Но он мог бы быть.
— Давай подумаем, что ты знаешь о нем. Прежде всего язычник из старого рода, ещё и итальянского. Это уже плохо. Язычники, особенно знатные, всегда считают себя умнее других, а жители Италии ещё и считают настоящими римлянами только себя. Знаешь всю эту песню с: "Мы наследники тех лет когда Рим ещё был великим?" А это значит, что Требоний каждый раз глядя на тебя видит в тебе вестника великого разрушения, иберийца, который пролез туда, где должен быть "настоящий римлянин". Это может не отразиться на его верности — но точно отразится на лояльности. Ты ведь понимаешь разницу, Луций?
Сидящее на месте Алавива видение магистра оффиций не улыбается. Только покручивает в руке золотую чашу с вином, так что жидкость перекатывается от края к краю.
Верная. Но не лояльная.
Ты догадываешься, что на сей раз у вас один источник информации, ещё одно воспоминание об Августе, как-то походя объяснившего тебе разницу.
— Верный человек не предаст тебя даже если считает идиотом. Лояльный верит в то, что ты делаешь. Потому верных людей лучше посылать куда-нибудь на границу, где они могут умереть за тебя — а лояльных следует приблизить к себе, чтобы они могли вместе с тобой трудиться над тем, во что вы оба верите. Палка не должна ломаться — но доспех должен в первую очередь подходить тебе. Запомни это, когда будешь выбирать слуг.
Софроний молчит, давая тебе время вспомнить. И лишь потом продолжает.
— Служил на Лимесе. Это вообще-то неплохо, значит есть реальный опыт — но может быть вредно именно потому, что ты не служил на Лимесе. Значит ты не просто вестник уничтожения, ты столичный идиот и царский палач, который после своих потешных войн и охот на колдунов вздумал полезть в настоящее дело. Потом перевод в Британию. Плохо. Значит был на плохом счету. Я слышал причина в том, что однажды он пропал на месяц — возможно, дезертировал. А вернулся чистым и с новым мечом, сославшись на туман, де, отбился от отряда. Ему поверили, но сослали на Вал Адриана.
Магистр оффиций чуть коснулся пальцем вина, так что по гладкой поверхности побежали круги. Такого кажется не бывает в природе с чашами? Но видение есть видение.
— Дальше. "Подвиг" Пульвиса за который его удостоили кучи наград. Когда солдаты по всей Британии дезертировали, завёл отряд в засаду в самоубийственной атаке. Верность несомненно похвальна. Но обрати внимание — повёл солдат в самоубийственную атаку. Не организованно отступил в Лондиний. Не начал партизанить, пользуясь навыками разведчика. Он всегда идёт прямым путём и не отличается гибкостью мышления. Ему бы в пехоте служить.
Короткая усмешка. Софроний не слишком любит пехотинцев, считая их чем-то вроде вспомогательных сил, и, справедливости ради, разбирая личность того же Татиона, наверняка вспоминал бы род его службы при каждом удобном случае. Выглядело бы это так: "Да, он герой, но он же пехотинец. Был бы всадником, был бы героем ещё лучше!"
— И наконец последнее. Борода. Можно было бы сказать, что он следует эллинскому стилю, но ты хоть раз слышал, что Пульвис поклонник эллинства? Нет. Он отрастил бороду под варвара. Иные сослуживцы доносили что он даже сделал татуировку на манер дикарей. Он поклонился колдуну. Он считает себя истинным римлянином, но на самом деле давно "оварварел". А значит и усвоил... Их мышление. Как он там говорил? Потребовать коня, оружие, свободу, а потом женщину и дань? Как... Самоиронично. Подведём итог — у тебя в командирах ходит Атаульф в хламиде, хуже того, в случае твоей смерти, именно он как старший, благодаря службе в кавалерии, возглавит отряд.
Но ты ведь уже и сам всё это знаешь?
Подходит время выводов.
— Он опасен, Луций. Если не напрямую для тебя — то опасен для дела.
Ты снова видишь перед внутренним взором императора.
Видишь улыбку Констанция, в миг, когда отказался поднять на него меч.
— Не допускай слабости. Никогда.
Требоний
Ты выходишь под дождь.
Один. Снова один.
Как тогда, в тумане, когда набрел на старое капище.
Как когда тебя взяли в плен те, кого ты считал друзьями.
Как когда вся твоя семья умерла, а тебе сообщили об этом лишь спустя несколько лет.
Рим обречён. Ты видишь это ясно как никогда. Обречен пока им правят такие самодовольные ублюдки как Луций Цельс Альбин.
Вообще-то ты ведь второй человек по рангу в отряде. Даже Татион, который равен с тобой по званию, уступает тебе — пехотинец всегда уступает эквиту. И что же? На Гектора оставляют лагерь, а тебя берут с собой и не дают никакого определённого поручения!
Берут только чтобы присматривать.
Не доверяют? Разве вся жизнь, отданная службе, причём в таких местах, в которые нос этого мудака-иберийца даже близко не залезал, не доказала твою верность?! Кровью — не доказал?
О, ты помнишь таких Луциев по Британии. Когда запахло жареным они дружно раздвинули жопы перед варварами. Ты не знаешь биографии Альбина (а знал бы, несомненно поразился бы своей проницательности — только такой человек и мог сдать всех своих друзей попав в плен под Мурсой) — но ты знаешь таких людей.
Так в чем же дело? Почему тебя гнобят?
Потому что чувствуют угрозу. Чувствуют, что ты не будешь лебезить как шлюха, в надежде на поощрение в виде пары лишних монет. У тебя есть чувство собственного человеческого достоинства, а эта команда новых управленцев-христиан понимает лишь то, что падает перед ними на колени и целует их сандалии. Ты, сука, римлянин! Sic semper tyrannis!
Твои предки изгнали Тарквиния, вышвырнули царей, установили республику, когда предки этого иберийского выскочки трахали овец на своих Пиренеях!
Он делает всё тебе назло.
Ты приказываешь стеречь Аспурга? Снять цепи и повести на пир. Аспург выкидывает фортель и идёт на бои за меч? Ой, вот незадача, разве кто-то об этом не предупреждал?!
И разве неясно было что приказ степняку сдаться лишь ещё больше его озлобит? Нет, я здесь главный, а ты только передавай себе мои приказы. Варвар послал нахер? Ой, вот незадача, ну кто бы мог подумать?
Ты хочешь заняться делом, настоящей разведкой, вместе со своими людьми осмотреть лагерь? Нет, сиди возле меня, там, где нахер не нужен. В это время какой-то готский поп едва ли не громит наш лагерь? Ой, вот незадача и... Дальше вы уже знаете.
Мудак.
Стоит заметить что все эти мысли приходили как бы извне. Словно другой, невидимый Требоний говорил их в твоей голове. Сходное чувство было в ходе разговора с колдуном.
Может кто-то играет с твоими мыслями?
Пытается настроить тебя против Луция?
Но с другой стороны...
Ты ведь правда справился бы лучше.
И случись что-то с магистрианом — справишься.
Ты старший по званию.
И ты можешь сделать все по мужски.
Небольшим отрядом. Без баб, прислуги и бесполезных заложников.
Надо только чтобы ночью, выпив вина и трахая свою аланскую сучку, старый боров вдруг схватился за сердце. И есть микстуры, которые могут это обеспечить.
А личный врач Луция — язычник...
Мысли уходят сами собой едва вдали показались повозки. Ровно три — Татион исполняет все приказы как хорошая девочка. Но не твои приказы.
"Пока не твои" — Шепнуло что-то на краю сознания.
— Трибун!
Один из солдат приложил кулак к груди.
— Трибун Татион получил твоё послание! Он велел передать, слово в слово — на данный момент он не имеет возможности исполнить твой приказ. Когда лагерь будет обустроен, он обещает подумать, но сейчас вынужден отказать. Но в любом случае он считает это решение неправильным и советует получить одобрение господина Луция если тебе нужно, чтобы трибун Татион всё же исполнил твою волю.
Во рту кисловатый привкус. И совсем не от дурного варварского вина.
— В пути произошёл инцидент. В темноте телега наехала на какую-то яму. Нам удалось вытащить повозку, но сложилось впечатление, что яма была намеренно вырыта на нашем пути, чтобы в ней увязли колеса. Я взял на себя смелость проверить содержимое телег — и оно казалось лежащим немного по-другому хотя вроде ничего не пропало.
Инстинкт разведчика подсказывает — в невинном эпизоде с ямой есть какой-то подвох.
Но может пусть великий Луций Цельс, мать его, Альбин с этим разбирается?
А ты просто выполняешь приказы.